Михаил Зощенко - Прелести культуры (сборник)
Он хотел стрелять еще раз, но я ему сказала:
– Вася, зачем ты в меня стреляешь?
Он сказал:
– Я в тебя, негодяйка, стреляю не как в классового врага, которого я в тебе подозреваю, а как в женщину, которая предательски меня хочет бросить.
– Ты сам негодяй! – сказала я. И вдруг, в одно мгновение, я рванулась к нему и отняла у него револьвер.
И он почти без сопротивления отдал мне его.
Теперь я стояла у стены с револьвером, а он блуждающим взглядом смотрел на меня.
Но я не могла в него стрелять, потому что он был жалкий и растерянный.
– Слышишь ли ты, негодяй, – закричала я, – понимаешь ли ты своей дырявой головой – кого ты видишь перед собой?
– Боже мой! – сказал он. – Я теперь вижу, кто ты такая… И вы там, наверно, все такие же сильные и здоровые. И вот почему наша армия проигрывает сражения.
И он вдруг опустился передо мной на колени и сказал:
– Нет, я не боюсь, что ты меня застрелишь. Я боюсь, что ты меня покинешь и что ты меня уже покинула и нет ни одного шанса вернуть тебя.
– Ты такой слабый и разложившийся, – сказала я, – что мне в тебя и стрелять досадно.
Я с сердцем бросила на пол револьвер. И он вдруг от падения выстрелил.
Комаров сказал:
– Нет, я не такой слабый, как ты думаешь, но я оступился, и ты мне должна помочь.
– Нет, мой друг, – сказала я, – моя жизнь не предназначена для спасения людей. Моя жизнь принадлежит народу. И я послана исполнить дела, слишком далекие от душеспасительной деятельности. Ты можешь остаться тут, если хочешь, но я с тобой жить не буду, – это так же верно, как ты, собака, в меня стрелял сегодня.
Его вдруг рассердили эти мои слова и то, что я назвала его собакой, и он, как человек неуравновешенный, моментально перешел от тихого состояния к бешенству.
– Ты подлая большевичка! – закричал он. – Ты еще в моей власти. Я велю солдатам веревками скрутить тебя. Я слишком с тобой миндальничаю. Я велю тебя выдрать плетьми.
И он с бешеной злобой потянулся к лежащему на полу револьверу.
Но в одно мгновение я ударила его ногой по руке, как по футбольному мячу. И он с воплем повалился на пол.
И тогда я спокойно подняла револьвер и направила его на прапорщика.
Я ему сказала:
– А ну, моментально ступай в порт и уезжай к чертовой матери в Константинополь. Или я тебя сейчас сама отправлю туда, но уже небесным маршрутом.
Комаров понял, что это далеко не шутки, мои слова. Он встал и как-то по-ребячески сказал:
– Пароход же, Аннушка, ушел. Куда же я пойду?…
Я сказала:
– Ты пойди в порт и посмотри – может быть, там еще что-нибудь будет. И тогда ты поезжай с Богом.
Он сказал:
– Хорошо, я пойду посмотрю. Но если ничего не будет, то я вернусь и останусь тут с тобой. А если будет, то я уеду. Пусть за меня решит судьба.
И он как ненормальный побежал в порт, а я осталась сидеть взволнованная происшествием.
Я не знаю в точности, что именно случилось в порту. Мне только потом сказали, что Комаров, идя по трапу на рыбачью шхуну, вдруг покачнулся и упал в воду. Причем, падая, ударился головой о камни. И его, сильно раненного, внесли на судно и увезли как будто бы в Феодосию.
Но что с ним было дальше, я так никогда и не узнала. Возможно, что его отправили в Константинополь, если он почему-либо не умер.
Мне не было жалко этого человека, потому что он и без меня был уже потерянный и погибший. И не мое дело было восстанавливать его на путь истины.
32. Эпилог
Мы ожидали, что Красная Армия войдет в Ялту в тот же день. Но этого не случилось. Первые красноармейцы вошли в город только через три дня.
Это был радостный и торжественный момент. Это был день торжества народа, освободившегося от рабства.
Мне, правда, омрачили этот день тем, что на меня кто-то донес, будто я жена белогвардейца, шпионка и контрразведчица. Конечно, это почти сразу было рассеяно, и все выяснилось. Но мне было неприятно, что я была на целые два часа арестована.
Меня привели в дом эмира бухарского, где происходил допрос арестованных, и там один из товарищей сгоряча наорал на меня, и он хотел даже пристрелить меня как врага. И был момент, когда я ужаснулась, что погибну от своей же пули. Но потом пришел один наш ялтинский товарищ, и все сразу разъяснилось.
И тогда все, узнав обо мне, приходили меня поздравлять, жали мне руки и с нежностью меня целовали и поздравляли с великой победой.
Что же касается моей дальнейшей жизни, то вкратце я могу вот что сказать. В том же году я вышла замуж за моего однофамильца, товарища Касьянова, с которым я познакомилась в Екатеринославе. И мы с ним очень счастливо и задушевно жили вплоть до его смерти.
Мне было очень жаль потерять этого чудного человека – прекрасной души товарища. И я, кажется, так же сильно горевала, как и тогда, когда на фронте потеряла моего первого мужа.
Да, я действительно многих прекрасных людей потеряла в жизни за время революции. Но зато я нашла то, что каждый день составляет мое счастье и гордость.
Ах, как трудно и как оскорбительно представить себе иную жизнь, чем ту, что у нас сейчас строится. Как ужасно представить иных людей и иные, буржуазные, отношения – те, которые были у нас до революции. Как невыносимо было бы вдруг увидеть купцов, шикарных барынь, сиятельных князей, помещиков и бедный, нищий народ, угнетенный в своем достоинстве.
И меня нередко охватывает восторг, что мой народ сумел совершить великую народную революцию и сумел создать новую жизнь, которая с каждым годом будет все лучше и лучше.
И вот что я нашла вместо всех моих потерь.
А какой далекой и забытой страницей кажется сейчас прошлая жизнь. Вот, например, четыре года назад я случайно от одного знакомого, долго жившего за границей, узнала некоторые подробности о бежавшей эмигрантке баронессе Нине Викторовне. Она, оказывается, в Париже открыла «Ателье мод», сильно разбогатела и стала там чем-то вроде модной портнихи. Со своим генералом она там разошлась. И он, несмотря на дряхлость, служит метрдотелем в одном заграничном кабачке.
Юрий же Анатольевич Бунаков застрелился, когда они еще были в Югославии. Он был действительно слабый и неприспособленный к жизни, как тепличный, искусственный цветочек, неизвестно для чего выращенный в садах буржуазной жизни.
Что же касается ротмистра Глеба Цветаева, то он в Париже долгое время служил шофером, но потом женился на одной богатой семидесятилетней американке.
Заканчивая этим свой рассказ, А. Л. Касьянова сказала:
– Канула в вечность эта барская и купеческая Россия. И я была свидетельницей этой страницы истории. Вот почему я позволила себе рассказать о своей жизни несколько, может быть, больше, чем вы предполагали.
1936
Примечания
1
Я невысокого роста. У меня черные волосы. Английская прическа. – М. 3.
2
Ах, сукин сын!
3
Еще бы!
