Леонид Марягин - Изнанка экрана

В кабинете комиссара милиции героиня, привстав со стула и нависая над столом от порыва, переполняющего ее, убеждает теперь милицейского начальника:

— Он не виноват! Он случайно бежал из лагеря! Испугался и бежал!

— Чего испугался? — уточняет комиссар, внимательно слушая посетительницу. Форма ладно сидит на его мужественной, плечистой фигуре.

— Испугался, что вина ляжет на него. А виноват тот, другой, который ехал с ним в грузовике...

— Откуда вам это известно?

— Коля рассказал. Я верю ему!

— Верить людям надо, но нужно и проверять!

— Я не могу этого проверить, но знаю, что он не врет! Чувствую! Без Коли я снова буду несчастна!

— В том происшествии погиб человек. И одного вашего чувства мало, чтобы решить, кто виноват.

— Но ведь коля, если его несправедливо обвинят, погибнет!

— Я пришел в милицию из парторгов не самого маленького завода, чтобы здесь, — он постучал пальцем по столешнице, — теперь не было несправедливых обвинений! Я приложу все свое умение, чтобы не сделать вас несчастной.

— Что ты делаешь? — забыв скомандовать «стоп», врывается в кадр Ефим Давыдович и склоняется над присевшей на краешек стула во время тирады комиссара Эллой. — У тебя реплики звучат... деревянно!

— Такие реплики, — огрызается героиня.

— Что?! — ревет затравленным зверем Давыдович. — Когда тебя утверждали на роль, тебе нравились все реплики! Без исключения!

— Мне неудобно их произносить в такой позе!

— «Неудобно», — передразнивает мэтр, — удобно бывает только в кресле парикмахера! А я — не парикмахер! — И только сейчас, спохватившись, кричит: — Стоп!

Ефим Давыдович сидел на кожаном диване в своем кабинете. Героиня — та самая, которую мы видели на съемках эпизода картины, — почти прижавшись к Давыдовичу, снимала ворсинки с его пиджака букле.

Сева заглянул в кабинет.

— Вызывали?

— Элла, выйди! — скомандовал режиссер.

— Я могу повторить все и при этом наглеце! — повела плечом Элла.

Сева обалдело застыл в двери.

— Разберусь без тебя, выйди, — угрожающе повторил режиссер.

Героиня, исполненная независимости, поднялась и продефилировала мимо Севы, двинув его бедром.

Шеф не предложил ему сесть.

— Ты что себе позволяешь? Ты думаешь, мне сложно тебя выгнать?

Севе хотелось понять причину гнева шефа.

— Ты предлагал Элле поехать к тебе на ночь? — ревел медведем Давыдович.

— Куда?

— К тебе домой! Ждал возле ее подъезда, на Цветном, и предложил!

— Ефим Давыдович, — как можно мягче пояснил Сева, — у меня нет дома.

— Мне — можешь не врать!

—Что тут врать… — Ассистент был неподдельно удручен, и шеф поверил:

— То есть как? Где же ты ночуешь?

— Было время — спал здесь. У вас, на диване...

— Почему прекратил?

— Полундра образовалась...

— Чтоб я этих матросских вульгаризмов не слышал! Можешь говорить так со своими сверстниками! — оборвал мэтр.

— Охрана ночью проверяет. — Сева перевел со сленга на русский.

— Где спишь теперь?

— Где придется. Я поэтому и на вокзале оказался.

— Да? — удивился Давыдович. — Значит, действительно спал на вокзале?

— Действительно.

— А я поразился: вроде бабы на тебя посматривают и вдруг — пошел кадрить на вокзал... Докатился!

Севе было неприятно воспоминание о вокзальном происшествии — он молчал.

— Почему не снимешь комнату?

— На мою зарплату трудно найти даже угол.

— А на ужины в кафе «Националь» зарплаты хватает? — вдруг завелся мэтр, заподозрив, что его морочат.

Севе пришлось расшифровать расходы:

— Шесть рублей — чашка кофе, четыре — миндальное пирожное. В месяц — триста на ужины в «Национале», — Сева начинал заводиться, — остальные пятьсот — на завтраки и обеды в студийном буфете!

— Не жирно. Значит, Элка мне врала про тебя? — спросил шеф без перехода.

— Не знаю, что она говорила, но я ее вижу только на съемках...

— Ну, сука! Ей хочется доказать, что все хотят ее. Ну, сука!.. А ты не скули, — Ефим Давыдович не любил извиняться, но щедрым быть любил, — я помогу тебе. Кажется, ты этого заслуживаешь!

Мелькнули на экране необычные даже для зрителей тогдашнего Дома кино кадры из «Пепла и алмаза».

Герой фильма умирал на помойке.

Киношный народ повалил из зала, обсуждая непривычное зрелище.

Ефим Давыдович сразу засек ладную фигуру Тамары, а потом уже и Севу, который шел рядом, активно внедряя свое мнение о картине.

— Сева! — окликнул мэтр и продолжил, только когда парочка приблизилась к нему: — Не зря я тебе билет в Дом кино дал. У тебя есть вкус... представь.

— Знакомьтесь, — выдавил от неловкости Сева.

— Тамара Фролова. — Она кивнула.

— Ефим Давыдович. — Мэтр первый протянул мягкую ладонь, небрежно бросив Севе: — А ты не промах, может, это самого Фролова дочь?

— Да. Самого, — за Севу ответила Тамара.

Мэтр излишне горячо потряс ее руку и продолжил непривычным для него лебезящим тоном:

— Передайте папе приветы... И напомните: мы встречались, когда я снимал... В его области... Он очень помогал! Скажите, я позвоню его помощнику...

— Я обязательно передам папе, — глядя мимо режиссера, без удовольствия заверила она.

— Пока, Сева. Сам разработай эпизод у ювелирного...

Это задание ошеломило Севу — ничего подобного ему до того не поручалось.

— Сам? А... как вы...

— Ты можешь сам! — воодушевлял Давыдович, — придумай.

— Я попробую...

Шеф почувствовал неуверенность в ответе Севы и не унимался, давя на самолюбие:

— Как у вас во флоте зовут желторотого матроса?

— Вы запретили выражаться на жаргоне.

— Запомнил! — осклабился Давыдович, — а сейчас — разрешаю.

— Салага, — ответил Сева.

— Вот. Ты ведешь себя, как этот самый салага! — засмеялся Давыдович.

— Извините, нас ждут! — Тамара энергично взяла Севу под руку и, кивнув, увела.

У лестницы к гардеробу встретили Певзнера со спутницей. Сева познакомил.

— А ресторан здесь есть? — поинтересовалась Тамара.

— Есть.

— Пойдемте! — предложила она

Сева и Певзнер переглянулись. Тамара не унималась:

— Пойдемте!

Сева согласился и двинулся к дверям ресторана деревянной походкой приговоренного.

Сели за свободный столик.

Сева раскрыл карту и чем дольше изучал ее, тем больше мрачнел; не говоря ни слова, он протянул ее Тамаре. Та ободряюще улыбалась. Когда карта переместилась в руки спутницы Певзнера, Тамара слегка пригнулась...

Он ощутил ее руку на своем колене.

И краем глаза увидел, что в руке Тамары стопочка солидного достоинства купюр.

Ладонь Севы приняла купюры.

Певзнер, изучая меню, наблюдал за этой молчаливой операцией.

Подошла официантка.

— Решили, что будете?

— Решили! — бодро откликнулся Сева, — обязательно омлет-сюрприз. Четыре раза

Омлет вносили торжественно — поджигался спирт, подрумянивая взбитые сливки. Пламя колеблющимися бликами заполняло зал, где специально гасили общий свет.

Компания Севы завороженно смотрела на догорающий в центре их стола огонь.

После ресторана за Тамарой приехала машина — не зис, но и не «Волга» — зим.

Он проводил ее до машины, поцеловал в щеку, захлопнул дверцу и вернулся к наблюдавшим их расставание Певзнеру и его спутнице.

— Ты, Севка, дурак! Она же на тебя упала — женись быстро! Директор студии тебя тут же запустит с картиной, — не утерпел высказать свои соображения Певзнер.

— Что ты несешь! У меня же нет высшего образования, — отмахнулся Сева.

— А у Ромма — было? А у Александрова? А у Пырьева?

— То были другие времена.

— Времена те же. Представят тебя высокоталантливым...

Сева поморщился:

— Брось травить...

— И никакой ВГИК не потребуется, если нужно — оформят диплом как экстерну, — был уверен Певзнер. — А то будешь лет пятнадцать ходить в ассистентах! Не тяни. Такой шанс выпадает раз в жизни!

Певзнер со спутницей удалился, а он остался на улице вместе со своим неизменным портфелем.

Курский вокзал был палочкой-выручалочкой.

Дизель до Петушков отходил в 12.

Сева забрался на вторую полку, положил в головах портфель, поднял ворот пальто, натянул его на уши и погрузился под стук колес в неспокойный сон.

Пролетел мимо окна вагона серый, а потому заметный в ночи обшарпанный прямоугольник с черными глазницами окон — собственный дом Севы.

Но он этого не видел — спал.

Очнулся он от знакомого голоса:

— Колеса у него в порядке.

— Буди! — подвел черту другой знакомый голос.

— Ну ты, фраер, раздевайся!

Сева открыл глаза и увидел в свете потолочного керосинового фонаря своих знакомых — героев его экзаменационных рассказов — Нового, Бадая и еще одного, незнакомого.

— Новый, это я, Севка...

— Чего ж ты свое Крутое проспал? — от неожиданности Новый откликнулся не сразу.