Михаил - Белая женщина
Фойе публичного дома «Экстаза» украшало полотно заслуженного художника Кабардино-Балкарии под названием «Переход счастливых жителей Севастополя на украинский язык». Почему на украинский язык счастливые жителя Севастополя переходили в голом виде, понятно не было, но впечатление картина производила сильное.
А в это время телефон, голосом доктора Лапши, приносил тревожные вести из сумасшедшего дома. В отделении судебно-психиатрической экспертизы дарование блистательной Варвары Бух-Поволжской заблистало новыми гранями. В первой беседе с доктором Лапшой вновь поступившая больная заявила, что тяжелейшая депрессия, в которой она пребывает, не сможет сломить её дух или, тем более, снизить её творческий потенциал. Истинная актриса не теряет формы даже в самые тяжелые минуты жизни, и поэтому Варвара Исааковна продолжит репетиции в непростых условиях сумасшедшего дома.
Доктор Лапша отнесся к её заявлению легкомысленно и заверил Бух-Поволжскую, что всё будет хорошо. В действительности всё хорошо не было. В первую же ночь отделение было разбужено душераздирающим криком: «Теперь этот младенец не ваш сын, а моя дочь».
Вопль Варвары Исааковны разбудил не только больных, но и дежуривших в эту ночь Фортуну и Яна Каца.
— Если ваши репетиции не примут более мирный характер, — сообщил ей перепуганный Кац, — я вас привяжу к кровати.
Но угрозы не могли сломить замечательную актрису. Под утро Варенька вновь потревожила мирный сон Фортуны, поинтересовавшись у неё не предвещавшим ничего хорошего голосом, молилась ли она на ночь, и назвала её при этом Дездемоной. Фортуна сквозь сон пробормотала, что её зовут не Дездемона, а Фортуна, и пообещала молиться перед каждой ночной сменой.
День прошел в напряженном спокойствии, но ночь, когда Фортуна работала вместе с Вовой-Сынком, вновь подарила несчастной медсестре сильное переживание религиозно-мистического свойства.
Часам к трем ночи, когда Фортуна сладко спала на стуле, к ней сзади подкралась обнаженная Варвара Исааковна, аккуратно положила свои, обычно висящие на животе, груди на плечи медсестре и полным драматизма голосом сообщила, что «пришел Мессия».
В религиозной еврейской традиции приходу Мессии придается большое значение. Для религиозного еврея приход Мессии вещь такая же не скорая, но неизбежная, как для верного марксиста-ленинца наступление коммунизма. Сроки прихода Мессии, как и наступление коммунизма, строго не оговорены, но то, что, по крайней мере, следующее поколение будет жить при коммунизме (после прихода Мессии), а может быть, и нынешнее, сомнений не вызывает. На всё это обращены пристальные взгляды специалистов по наступлению коммунизма (приходу Мессии). Что собой представляет приход Мессии (наступление коммунизма) также в деталях не оговорено, но подразумевается, что это будет рай на земле, где все работают по способностям и получают по потребностям, а оргазм испытывают не только мужчины, но также старики, женщины и дети. Естественно, в обоих случаях специалисты, находящие верные признаки наступления коммунизма (прихода Мессии) и извещающие о его наступлении (приходе) непрерывно держат руку на пульсе.
Услышав спросонья сообщение о приходе Мессий, Фортуна, ощутив, что на плечах у неё что-то лежит, посмотрела вначале влево, потом вправо. У её щек явственно различались сморщенные старческие соски. К известным признакам прихода Мессии (как, впрочем, и наступления коммунизма) это явно не имело никакого отношения. Почувствовав сильную тревогу, Фортуна попыталась сбросить со своих плеч непонятно кому принадлежавшие груди, но в это мгновение её шею обвили чьи-то руки. Окончательно пробудившись, она вскочила со стула, но ощутила, что что-то тяжелое повисло у нее за спиной.
— Вова, — завопила Фортуна, — Сынок, спаси!
Задремавший было в туалете Вова Сынок, подтянул брюки и, не застегивая ремня, бросился на страстный зов. Сбежавшим на крик пациентам предстала достойная Офакимской психиатрической больницы картина. На спине Фортуны висела известная актриса Бух-Поволжская. При этом Варвара Исааковна была совершенно нагой, и её руки и ноги обвивали пребывавшую в явном расстройстве чувств медицинскую сестру. Более того, Бух-Поволжская с чувством декламировала поэму Эдуарда Багринского о комиссаре, несмотря на то, что Вова Сынок могучими руками растягивая женщин в разные стороны. Его брюки, которые не удерживал ремень, покоились у его ног. Боевая схватка, как обычно, была скоротечна. Бух-Поволжская была привязана к кровати, а голова рыдающей Фортуны была прижата к широкой груди Сынка.
— Я же делала все, что она хотела, — рыдала, напуганная приходом лжемессии, медсестра, — она потребовала, чтобы я молилась на ночь, я молилась перед каждой ночной сменой, она просила, чтобы я называла ее мавром, я называла. Хотя, когда пациенты слышали: «Мавр Варвара Исааковна, вот ваши таблетки», надо мной смеялись. Я постоянно искала приемлемые компромиссы, я шла на беспрецедентные уступки. Она потребовала, чтобы каждую ночную смену мы играли во всадника без головы. Я предоставила справку, что у меня больной позвоночник и что мне нельзя поднимать тяжести. Внимательно ознакомившись с ней, она заявила, что лошадь должна стоять на четвереньках и нагрузки на позвоночник не будет, но с учетом состояния моего позвоночника она будет стараться воздерживаться от вставания на дыбы. Я уже была готова принять почти все её требования, но сегодня ночью произошло событие, которое перешло все границы. Если это будет продолжаться, я буду вынуждена апеллировать к доктору Лапше, чтобы тот произвел Вареньке, которую мы все так любим, сеанс гипноза.
А в это время с Варенькой, которую все так любят, беседовал дежурный врач. В эту ночь дежурным врачом посчастливилось быть доктору Керену.
— Милейшая Варвара Исааковна, — сказал яркий психоаналитик, — вам необходимо немного успокоиться. Конечно, в конфликте есть и вина медицинской сестры. Я ни в коем случае не хочу закрывать на это глаза. Но будем откровенны. Вы тоже были взволнованны. Я думаю, вам необходимо вернуться в привычную обстановку, в родные стены, быть окруженной знакомыми лицами. Краем уха я слышал, что в Тель-Авивском публичном доме произошли большие перемены к лучшему. Сейчас к работе приступила новая, молодая администрация. Естественно, они полны новых творческих планов. В настоящее время работа публичного дома строится как деятельность клуба любителей конфет «Вишня в шоколаде». Но, несмотря на занятость, я уверен, весь коллектив клуба любителей конфет желает вам скорейшего выздоровления и с нетерпением ждет вас в полном здравии на трудовом посту.
— Мне знакомо ваше лицо — перебила Варвара Исааковна доктора Керена, — если я не ошибаюсь, вы работали коверным клоуном в казанском цирке лилипутов.
Доктор Керен как-то сразу сник и прекратил агитацию в пользу возвращения в публичный дом. Утром доктор Лапша поинтересовался мнением Бух-Поволжской о докторе Керене.
— Жулик, педофил и искрометных шуток не понимает, — убежденно заявила Варвара Исааковна.
— Ну, я не могу голословно утверждать, что доктор Керен не берет взяток, — не стал спорить доктор Лапша, — и легкая педофилия даже полезна для заведующего подростковым отделением психбольницы. А вот то, что он не понимает искрометную шутку, это действительно раздражает.
«В этой психбольнице врачи более сумасшедшие, чем больные, — думала Бух-Поволжская, глядя на своего лечащего врача, — в такой атмосфере не долго и чокнуться. Сейчас же выздоравливаю и выхожу на свободу с чистой совестью».
— В результате беседы с вами моя депрессия развеялась как дым, как утренний туман, — поведала яркая, характерная актриса палестинского эротического кино почетному чеченцу и знатоку идей шариата, — и я решила выписаться.
— Конечно, конечно, милочка, — согласился доктор Лапша, — кланяйтесь князю Абраму Серебряному от светоча шариатской мысли Бидона Надоева.
В тот же вечер Варвара Исааковна рассказывала жителям Ливна о героических днях, проведенных ею в психиатрической больнице.
— Милая, а тебя тоже привязывали к кровати? — спрашивал шейх Мустафа, глядя на Вареньку любящим взглядом.
— Да меня почти не отвязывали, — отвечала, беззаботно смеясь, Бух-Поволжская.
— Я горжусь тобой, дорогая, — шептал шейх Мустафа.
— Скажите, а в психбольнице пациентов бьют? — спросила Ольга. За несколько дней пребывания в Ливна невеста Костика несколько успокоилась, но в целом мнение об израильской действительности у неё было превратное. Я, как и Пятоев, с таким жаром стал убеждать её, что ни о каком рукоприкладстве в Офакимском приюте душевно страждущих и речи быть не может, что она лишь тяжело вздохнула.
Вениамин Леваев, который также принял активное участие в описании быта и нравов психбольницы, перешёл было к описанию народных методов лечения белой горячки, но его перебил Борщевский:
