Елена Колядина - Цветочный крест. Роман-катавасия
— Иди ты к лешему! — обсердилась Феодосья и вновь взялась яростно долбить колоду.
— Чего-чего?! — ошалело вопросил леший и покосился по сторонам. — Куда идти?
«Да это же разбойник, которого смерть поминала, — догадалась Феодосья. — Не может осину найти».
— Потерпи, — срывающимся голосом крикнула Феодосья в темноту, — скоро смерть твоя придет. Только зря ты надумал на осине давиться — грех сие. Али имеешь ты право Бога в себе убивать?
— Чего-чего?! — уставившись на Феодосью, сызнова вопросил леший.
— Со смертью твоей аз сей час говорила. Знает она, что осина по тебе уж дрожит.
— Какого хрена осина?! — пробормотал леший, у которого на эту ночь были совершенно другие планы: он ждал русалку, с которой рассчитывал блудить до утра. Наконец, смысл Феодосьиных слов дошел до него во всей полноте. На миг он оторопел и обезгласил.
— Да как же это?! — наконец тонко выкрикнул леший. — Да за что?!
— Смерть рекши: за грехи, — сочувственно пояснила Феодосья.
— За какие такие грехи?! — жалобно тянул леший.
— За разбой.
— Какой разбой?! Какой разбой?! Одну бабу-ягодницу закрутил по лесу да на одного мужика-древоделя сосну повалил.
— Аз за что купила, за то и продаю, — обсердившись помехе в работе, ответила Феодосья. И принялась долбить колоду. Но прежнего упоения не было.
Леший забегал кругами.
— Нет, девки, вы слыхали? — плачущим голосом возмущенно обратился он в темноту. — Уж и не закрути теперь в лесу никого, уж и грех сразу тебе впишут! Уж и осину тебе приготовят! Да я, может, и помирать не собираюсь! Я, может, вообще утопиться надумаю. И осина мне без нужды!
Из лесу раздался развязный женский смех.
— Девки пьяные, — удивилась Феодосья, не прерывая труда. — Откуда оне здесь взялись?
— Лешенька, елда наша рябиновая-я, — пьяно хохотали девки. — Брось кручиниться! Иди к нам, поети нас напоследок!..
— Поети-и! — передразнил леший. — Мне, может, до утра только и живота осталось. Я, может, сейчас об вечном думать должен?
— А мы про что? И мы — об вечном.
Леший вдруг приободрился и тряхнул кудлатой болотной бородой:
— А! И не еть — умереть, и еть — умереть, так лучше уж поеть, а потом умереть! Э-эх, девоньки!
И тут же смех умножился, и затрещали сосны.
Феодосья подняла голову.
На крепких нижних ветвях сидели блудищи — Феодосья сразу узнала их по распущенным волосам и большим голым грудям, и весело глядели на Феодосью. А меж блудищами восседал мужичок с шишковатой головой. Он с размаху охапил девок за чресла, ущипнув за пухлые стегна, отчего девки взмахнули жирными, как карпы, чешуйчатыми хвостами.
Феодосья подняла брови.
— Так ты леший?
— А ты думала — поп в колоде почивает? — задиристо вопросил леший, приготовившийся похотствовать перед смертью на весь размах.
— Ой, матушки мои, да ведь аз с разбойником тебя спутавши, — плеснула рукой Феодосья.
— Спутавши? — недоверчиво переспросил леший. — Выходит, аз дондежи не помру?
— Нет, пока не помрешь, — заверила Феодосья. — Я про другого разбойника говорила, не про тебя.
— Девки, — крикнул леший, скатился под сосну, на подстилку из мха, и пустился в коленца, треща валежником и давя мухоморы. — Живем!
Русалки захохотали еще рьянее.
— Феодосья, а ты чего здесь долбишь?
— Домовину себе готовлю.
— Никак, помирать собралась? — заинтересовалась компания.
— Истинно.
— Ну, чего ж, дело хорошее. А как преставиться надумала? Удавиться али это… серпом по дышлу? — деловито спросил леший.
— Это уж, как смерть решит.
— Нашла на кого положиться, — укорил леший. — Она тебе решит!.. Тяп-ляп, спустя рукава. Давай, мы тебя придушим? А перед тем погуляем! Со звоном!
— Али утопим, — предложили русалки. — Но только опосля плясок, песен и блуда. Помирать, так с гуслями!
— Спасибо вам, жители лесные и речные, только аз перед смертью те муки приму, какие мне Господь предписал, — вежливо, но твердо промолвила Феодосья.
— Послушайся нас, предпишет он тебе скуку смертную, — наперебой зашумели русалки. — Помрешь от болезни али от мора — тьфу! То ли дело, напиться до смерти!
— Али уетись вдребезги! — вскрикнул леший. — А если что, я, ведь, и на женитву согласен.
Феодосья покачала головой.
— Ну, как знаешь! Пошли, девки, там у меня мухоморы настояны.
— Дудку не забудь, — завопили русалки.
И вся гульба ринулась вглубь леса, в сторону озера — предаваться злострастию.
— Вот же блудищи, вот шишка женонеистовая… — вздохнула Феодосья. — Срам! Титьки с решето, и хоть бы прикрыли какими ветками али травой.
Проводив шум гульбы, она взмахнула топором и ожесточенно ударила по колоде.
Раздирая в кровь руки, не помня себя, Феодосия, наконец, выдолбила подобие корыта. Примерилась, улегшись в колоду. Лежа в домовине, Феодосия посмотрела на небо, надеясь увидеть мерцающую звездочку — ее Агеюшку, но твердь небесная оказалось наглухо затянутым тучами. А может, это сосны сомкнули свои натруженные ветви. Лишь в зеницах Феодосьи, от натуги, переливались синие маслянистые всполохи, похожие на перья голубя. Голубь напомнил Феодосье Святого Духа. Она вскочила и, с придыханием молясь, потащила колоду к избушке. Вернулась за второй — крышей ее домовины, дотащила и ее. Впрочем, осилить перемещение второй колоды Феодосье помог леший: ежели бы Феодосья внимала окружающему, то услышала бы, как весело кряхтя и подбздехивая, лесовик подхватил волочащийся по земле комель и пронес его на шишковатом плече до избушки отшельницы. Оказавшись возле своего виталища, Феодосья встала над гробом, растрепанная, как куделя на прялке, с окровавленными руками, радостная и ликующая. В прорехах плетеных дверцы и ставеньки мерцал огонь очага, на лежанке спала смерть, и рябиновая обитель дожидалась тела Феодосьи — может ли счастье быть большим?!
— Вот и терем мой, — проникновенно промолвила Феодосия. — Не вырвут из его стен тело мое ни волки, ни медведи, ни враны ночные. Украшу стены обители моей сей же час, не мешкая…
Феодосья осторожно, чтоб не разбудить смерть, вошла в избушку и вскоре вышла, прижимая к груди некие вещи. Штуки сии были угнездены в колоде, так что даже врану ночному во тьме стало ясно, что домовина приобрела совершенное сходство с домом. Полюбовавшись мысленно на терем рук своих, Феодосья вновь охватилась мыслями, теперь об могиле.
Она покрепче ухватила каменный топор и ликующим небесным громом вверзлась в землю, мягкую лесную подстилку возле избушки, роя себе яму. Филин проухал над ее головой. Закричала невидимая лесная тварь, по голосу, вроде как, хозяин лесной. Но в душе Феодосьи не было страха. Разве может быть страшно чаду Божьему, что с восторгом копает себе могилу, жаждая предстать пред очами Его?
Глава двадцать третья
БЕССМЕРТНАЯ
— Слава тебе, Господи, жива!.. — молвила Смерть себе под нос и опрятно перекрестилась. — Аз думала, что уж вечным сном усономлюсь. Эх, живем, пока мышь головы не отъела. И тяжек мой крест, да надо мне его несть.
Поведя носом, Смерть узрела в углу темные деревянные образа.
— Уж и под святыми лежала, а все жива, — зело хозяйственным тоном промолвила она. — В живой-то больше барыша.
И зашебуршала на сенном ложе, намереваясь сей же час подняться и взять в длани косу. Очень уж Смерть заскучала без дела! Четки Смерти — нанизь крепких, творожно-белых круглых зубов, соскользнули на земляной пол, клацнув клыками.
Феодосья задрожала веками и проснулась. Сперва она не могла измыслить, где находится: «Ужели в могиле аз?» На чело низвергнулася холодная капля. «Истинно во матери-сырой земле!», — уверилась Феодосья. Но сбоку явно ворочались и даже явственно изрекли «слава тебе, Господи, жива». «А соседи откуда? Али кладбищенские? Но ведь аз могилу подле избушки вырыла? Да кто жив-то?»
Феодосья мигом размежила зеницы, заплескала ресницами, и приподняла главу с охапки сена, уложенной подле очага, уже погасшего, но еще источавшего едва уловимое тепло, нежное, как дыхание спящего чадца. С лежанки на нея приветливо смотрела смерть. И сразу отлетело все путанье, приблазившееяся спросонья, и, закаркав, рядком уселись на мшистый конек избушки события прошедшей ночи. И словно клин, полный яркой слякоти, ударил в голову Феодосье, и этот, теперь уже прозрачно-воздушный клин, похожий на перевернутую пирамиду головного леденцового сахара, наполнился картинами ночной Феодосьиной деятельности. Она вспомнила, как долбила рябиновую колоду, как тащила ея двоицей с лешим, как рыла дряблую подстилку мха, сосновых иголок, ржавого торфа, приготавливая себе могилу. Но, когда лоно смертельное было готово, и Феодосья, пошатываясь, на дрожащих ногах вошла в избушку, в пламени очага выяснилось, что грязна она хуже лешего болотного! Пазнокти, частью отросшие, частью обломанные, забиты были землей, в сломы их натолкалась трава и торчала из пальцев, как у чудища лесного. Феодосья охнула, выбежала прочь и закрутилась на месте, соображая, где взять воды для мытья. Но внезапу ноги ея поехали в сторону и, вырвав по ходу из земли лопух, Феодосья сорвалась в только что вырытую могилу. Она снопом повалилась на песчаный одр и тут силы оставили ея.
