Даровые деньги. Задохнуться можно - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
Джон пошел к себе и тщательно уложил вещи в небольшой кофр. Спустившись, он с досадой заметил, что Хьюго крутится у машины. Однако выяснилось, что крутится он как ангел-хранитель.
– Просим, – сказал он. – Покрышку накачал, бензин залил, масло… ну, и так далее. Полный порядок.
Джон умилился и припомнил, что всегда любил кузена.
– Спасибо, – сказал он. – Спасибо тебе большое. Ну, пока.
– Доброго пути, – отвечал Хьюго.
Выехав с местной дороги на удобное шоссе, Джон нажал на акселератор. Он опаздывал, но надеялся, что «Уиджен» потянет пятьдесят миль в час. Природа, исключительно красивая в этих краях, его не занимала. Уворачиваясь от машин, он оказался в Глостершире почти сразу и, только завидев ограду Бленхейма[6], подумал о том, что вот-вот въедет в Оксфорд, где можно выпить чаю, времени хватит.
Миновав памятник мученикам[7], он подкатил к дверям Кларендона[8] и позволил себе размять ноги-руки. Пока он это делал, боковое зрение подцепило что-то непонятное, а точнее – Хьюго, слезавшего с откидного сиденья.
– Хорошо проехались, – сказал он, – не опоздаем.
Светясь любовью ко всему живому, он не замечал, что Джон странно на него смотрит.
– Проветрюсь-ка я, – продолжал Хьюго. – Пыльно на этих штуках. Кстати, я до отъезда позвонил Пэт, спешить нам незачем. Она идет в театр.
– Что?! – заорал Джон.
– Ты не волнуйся. Не ори. В четверть двенадцатого она ждет нас в «Горчичнице». Я туда приду с матча. Посидим, поболтаем. Что там, если повезет, я заплачу за ужин.
– Как мило!
– Стараюсь, мой друг, стараюсь, – скромно сказал Хьюго. – Не одним же бойскаутам творить добро.
Глава IV
Печальное происшествие в ночном клубе
1
Тот, кого дядя изымает из Лондона, словно улитку из раковины, и держит месяцами в глубинах Вустершира, неизбежно теряет связь с быстротекущей жизнью ночных клубов. Если бы Хьюго не выбыл из золотой молодежи, он бы знал, что «Горчичница» понизила свой статус. Сливки общества перетекли в заведения поновее, оставив ее мелким актерам, а также португальцам, аргентинцам и грекам.
Однако, поджидая в вестибюле, Джон этого не заметил. Он не был в Лондоне почти год, и клуб ему понравился. Невидимый оркестр играл с завидной живостью, а время от времени мимо, в зал, проходили нарядные дамы и блистательные джентльмены. Знаток поджал бы губы и покачал головой, но Джон ощутил восторг и веселье. В конце концов, он ждал Пэт, тут уж всякий обрадуется.
Явилась она внезапно, когда он отвел взгляд от двери, пораженный видом дамы в оранжевом платье, которая (несомненно, с самыми лучшими намерениями) выкрасила волосы в огненный цвет и вставила в глаз монокль. Застыв от удивления, он совершенно отключился, пока не услышал высокий голосок, напоминавший ему пение жаворонка или ветерок на лугу, даже если она над ним смеялась.
– Привет, Джонни, – сказала Пэт.
Пламенные волосы утратили силу, равно как и монокль. Джон повернулся на 180° и громко охнул.
Прежде всего он заметил, что она – еще прелестней, чем раньше. Если бы кто-нибудь ему сказал, что можно превзойти красотой образ, которым он услаждался эти месяцы, он бы не поверил; и ошибся бы. Как раз в эти мгновения откуда-то взялась дама с выщипанными бровями и размалеванным лицом, очень удобно сравнивать. Рядом с ней Пэт была такой свежей, такой естественной, такой загорелой и здоровой, словно в этом самом Ле Тукэ непрерывно играла в гольф.
– Пэт! – крикнул Джон, и у него перехватило горло. Перед глазами поплыл туман, сердце слишком сильно билось.
Она спокойно и мило протянула ему руку, заметив при этом:
– Ну вот, Джонни, рада тебя видеть. Ты просто крестьянин. Загорелый такой… А где Хьюго?
Для бурной беседы нужны двое. Джон кашлянул и присмирел.
– Я думаю, скоро придет.
Пэт снисходительно засмеялась:
– Он опоздает и на свои похороны. Сам сказал, в четверть двенадцатого, а сейчас чуть не половина. Ты заказал столик?
– Нет.
– Почему?
– Я не член клуба, – отвечал он, видя в ее взгляде то презрение, какое испытывают женщины к нерасторопным мужчинам. – Понимаешь, надо быть членом…
– Ну что ты! – сказала Пэт. – Если ты думаешь, что я буду ждать Хьюго на таком сквозняке, не думай. Найди официанта, разберись со столиком, а я пока сниму плащ.
Джон приближался к метрдотелю примерно с теми чувствами, какие когда-то, в детстве, испытал при виде быка. Помнится, в тот раз Пэт захотелось узнать, правда ли быки свирепы или их нарочно изображают так в комиксах. Метрдотель оказался крупным, гладким человеком, которому бы не помешали две недели у Твиста. Джон ему не понравился.
– Добрый вечер, – сказал сельский житель. Метрдотель с ним не согласился. – Хм… Мистер Кармоди заказывал столик?
– Нет, месье.
– Мы договорились тут встретиться.
Не выказывая интереса, метрдотель заговорил по-французски с каким-то лакеем, а Джон, вконец смутившись, попытался вставить:
– Простите… То есть pardon… Нельзя ли… э-э… столик?
Глаза метрдотеля были почти полностью прикрыты щеками, но тем, что осталось, он посмотрел на Джона, как на червя в салате.
– Вы член клуба, месье?
– Н-нет.
– Тогда будьте любезны подождать в вестибюле.
– Да я хотел спросить…
– В ве-сти-бю-ле, – повторил метрдотель, учтиво поворачиваясь к лысому господину с бриллиантовыми запонками и властной даме в розовом. Он повел их в глубь зала, и тут появилась Пэт.
– Столик есть?
– Ты понимаешь, он сказал…
– Ах, Джонни, какая ты тюря!
Женщины несправедливы. Чего вы хотите от мужчины, когда он пришел в чужой клуб? Это не тюря, а тонкость души. Но женщины ее не видят.
Метрдотель вернулся. Он то ли что-то подсчитывал, то ли рисовал. Во всяком случае, он был занят, и Джон ни за что бы его не тронул. Пэт не проявила такой деликатности.
– Мне нужен столик, – сказала она.
– Вы член клуба, мадам?
– Столик, пожалуйста. И побольше. Не люблю тесноты. Когда придет мистер Кармоди, передайте ему, что мисс Уиверн и мистер Кэррол – в зале.
– Хорошо, мадам. Спасибо, мадам. Сюда, мадам.
Импозантный внешне и смятенный внутренне, Джон замыкал шествие, думая о том, как же она это делает. Казалось бы, хрупкая, трепетная, не Клеопатра какая-нибудь или, скажем, Екатерина Великая, даже нос у нее вздернут – а вот, поди ж ты! Млея от восхищения, он сел за столик. Пэт, как всегда, раскаивалась в своей резкости.
– Ты уж прости, Джонни! – сказала она. – Мне очень стыдно, ты столько проехал, и мы старые друзья. Но я видеть не могу, как ты даешь себя топтать. Вообще-то ты
