Геннадий Емельянов - Арабская стенка
— Слышь, — начала Шурочка со смешком. — Одна тут женщина… Слышь?
— Слышу! Заладила сорока про Якова.
— Одна тут женщина сегодня рассказывала, она кладовщица на базе. Дочь замуж отдавала, так, представляешь, какая мода завелась — тамаду приглашать, чтоб речистый был. И представительный. И с положением, конечно.
— Да?
В кабинет зашла секретарша в голубом платье, положила на стол бумаги. Бублик кивнул ей и показал на телефонную трубку кулаком: занят, мол, выше головы. Секретарша удалилась с поджатыми губами и в дверях пожала плечами: мое дело маленькое — занят ты или не занят.
— …Кладовщица, баба разбитная, профессора из института уломала в тамады, чтобы нос всем утереть. У профессора еще борода до пупа — представительный мужчина.
«Вчера профессор, сегодня профессор, — думал Бублик рассеянно. — Много их что-то развелось»…
— Ну?
— И представляешь, во что это ей обкатилось?
— Кому обкатилось?
— Кладовщице, дурак! Профессор взял за вечер сто пятьдесят рублей, плюс корзина продуктов да три бутылки коньяку, не считая того, что жена профессора пила и ела за столом вдоволь. Кто ее остановит?
— И зачем все это?
— Как зачем? Мода, говорю, такая.
— А-а…
— Ты спрашивал?
— Кого?
— Не пудри мозги, насчет стенки спрашивал?
— Нет еще.
— Опять губы развесил!
— Ничего я не вешал!
— Три стенки на город, дурак!
— Не имею пока представления, на кого курс держать.
— Он не имеет представления! А Зорин на что, он же в горисполкоме торговлей ведает, перед ним все лапки вверх.
— Лапки-то вверх, да мало мы знакомы. Тут ход нужен.
— Никаких ходов, сошлешься чуть-чего на Быкова — и он, мол, просил убедительно посодействовать. Три стенки на город, пока мы чешемся, все расхватают!
— А деньги где? Две с половиной косых — не шутка.
— У отца твоего займем, он при средствах.
— Уже занимали.
— Еще займем. Я знаю: ты перед большим начальством робеешь, но мне насчет стенки отказано твердо — мои подружки за такое дело не берутся, да и завбазой на курорт отъехал. А денег у деда займем, не впервой.
Аким Никифорович не прочь был бы добавить, что занимали много и не отдавали ни разу, но Шурочка таких резонов не брала во внимание — ей теперь же нужна арабская стенка, она ради той самой стенки свое белье продаст, да потом и самому, если честно признаться, тоже захотелось иметь шикарную поленницу, как выразился егерь, с музыкальным звоном, чтобы как у Быкова в доме все было — легко, шикарно, размашисто.
— Мать денег даст…
— Откуда возьмет старуха, сама посуди?
— Она же шеф-поваром работала, на черный день подкопила — не беспокойся. И много ли ей надо, одной-то?
— Скромно живет, верно…
— Ну, вот и договорились.
Бублик осторожно положил трубку на телефон и вытер вспотевший лоб платком.
Глава 4
Аким Никифорович Бублик функционировал в современном темпе, то есть бежал марафон не оглядываясь, и не маячила перед ним финишная прямая, где требуется поднажать, не пересекала его путь красная ленточка, которую рвут на радость трибун выпяченной грудью. Бублик пустился в дорогу без перспективы когда-нибудь все-таки прибежать на место. Все мы так бежим нынче, однако у многих есть впереди Малая Цель, Большая Цель и Всякие Другие Цели, также находится время для передыха, у моего героя его нет, он просто когда-нибудь на отпущенной ему судьбой версте пропашет носом землю и не встанет, но смерть эта не всколыхнет мир. Профсоюзный активист, отряженный на похороны в порядке очередности, скажет по бумажке, что сегодня мы провожаем в небытие скромного труженика, бескорыстно отдавшего свои силы гражданскому строительству. Профсоюзный активист несколько возвысит Бублика публично, но то будет святая ложь, потому как о мертвых не говорят плохо. Профсоюзный активист будет вспоминать мимоходом, как однажды снабженец Аким Никифорович Бублик вместо солидола занарядил из Баку вагон конопляного масла и случай тот вошел в историю треста навечно. Однако с кем не бывает, все мы, понимаешь, ошибаемся, но надо отдать должное покойному, разбитной был мужик, битум в Омске он доставал оперативно, в достаточном количестве и не существовало для него слово «невозможно». Накладные на заводе металлоконструкций он тоже вырывал из-под носа других заказчиков с ловкостью необыкновенной. И по другим позициям он часто бывал на коне. Соберется однажды руководство и думает: что делать? План горит, цемента нет, краски нет, обоев нет, половой рейки нет. Кто выбьет дефицит, кому по силам задача? И тут называют Бублика, даже управляющий Феофан Иванович Быков в таких ситуациях без натуги вспоминал фамилию Акима Никифоровича и благоговейно жал снабженцу руку и только что крестом не осенял, направляя в командировку. Говаривал притом управляющий:
— На вас — вся надежда!
Аким Никифорович перед тем, как пуститься в путь, объезжал на машине заветные точки: холодильник, мясокомбинат, торговые базы и набивал спортивную сумку товарами самого тонкого свойства. Покупал он икру, преимущественно черную, коньяк, осыпанный звездами, именитый, губную помаду, краску для ресниц, шоколадные наборы и прочая, и прочая. На казенные, конечно, деньги покупал со щедростью и размахом, потом, подобно десантнику, вооруженному до зубов, засылался на чужие территории. Не на полные сто процентов выполнял Аким Никифорович наказы светлого своего руководства, но из прорыва трест свой, как правило, вырывал, ему хитрыми способами выписывалась денежная премия в виде компенсации за хлопоты и расходы, хвалили его, по голове гладили, и подвиг до поры забывался, карьера стопорилась.
Профсоюзный активист вспомнит перед разверзнутой могилой про эту несправедливость (имеется в виду карьера) и, чего доброго, всплакнет достаточно скромно, но достаточно трогательно, жалея притом больше себя, чем покойного, и таким образом сделает все, что в таких случаях полагается человеку, гражданину и представителю общественности. Трест, конечно, на некролог выделит деньги — на восемь строк черным петитом — и подпись будет под некрологом: «группа товарищей». Помянутая группа даст слово навсегда сохранить в сердцах светлую память об Акиме Никифоровиче, но памяти той хватит лишь до послекладбищенского застолья. Поговорят люди за столом после выпитого о том, что у покойного двое сыновей-лоботрясов и бойкая жена Шурочка («еще ничего себе!»), отец есть («достойнейший человек), мать («вроде живая еще?»); жил, мол, человек, потом возьми да и помри. Все там будем, Господи!
Однако Аким Никифорович — уж будьте спокойны! — не собирается почить, он всех нас оставит с носом. Вырос он, взлелеянный мамой, толстенький, на службе не надрывается, питается неплохо, врачам показывается регулярно и, несмотря на тридцатипятилетний возраст, имеет все тридцать два зуба во рту, что по нынешним временам — редкость. Так что, дорогой читатель, впереди у нас веселая история про то, как снабженец Бублик доставал арабскую стенку с музыкой на мотив старинкой русской песни «Не брани меня, родная». Собственно, автор мог бы изложить здесь несколько историй. Про то, например, как наш герой мечтал о «Волге», но купил «Запорожец» красного цвета, похожий на детскую калошу, как доставал в дом чешскую хрустальную люстру, огромную, будто глыба льда, потому что люстра была театральной, как строил гараж, а позже и дачу, но, может быть, мы и вернемся к этим вехам в биографии нашего героя, но, думаем, хватит с лихвой и этой повести, если она напишется: необъятного, известно, не объять.
…В приемной заместителя председателя горисполкома Зорина, обшитой мебельной доской под красное дерево, было сумеречно и прохладно. Вдоль стен сидели рядком просители разных возрастов и обличья, у двери стоял большой старик с батогом — караулил свою очередь с нетерпением, будто рвался на прием к врачу ввиду неотступной боли.
Аким Бублик оттер старика плечом и вслед услышал: — Однако позвольте! — и легко перешагнул порог. Задерживать его никто не решился, лишь старик гневно стукнул батогом об пол. Но то был протест запоздалый и не имел результата.
Бублик простер руки, готовый в случае чего и обняться с замом, но был остановлен посреди кабинета раздраженным окриком:
— Вы почему без спросу?
Бублик сказал в ответ весело, не стирая с лица самой радушной своей улыбки:
— Я в уголочке пережду, вот здесь, — и указал пальцем на стул возле развесистой пальмы, росшей из бочки. — У меня времени в обрез, Олег Владимирович.
Зорин, извинившись кивком перед посетительницей, седой женщиной интеллигентного вида, надел очки и осмотрел наглеца с головы до ног, припоминая судорожно, где он видел этого блондина, аккуратно одетого и в туфлях на высоких каблуках. Бублик ясно улыбался и, заложив ногу на ногу, рассматривал паркет, уложенный елочкой. Заместитель не вспомнил, где, когда и при каких обстоятельствах сталкивался с этим странноватым малым, однако погнать прочь его не решился, сетуя на свою память, которая стала подводить. «Старость катится! — подумал заместитель и медленно вложил в роговой футляр очки. — Старость — не радость, эх-хе-хе!» Тут к взаимному удовольствию выяснилось, что у просительницы больше вопросов нет, и она готова закончить весьма приятную беседу. Зорин проводил женщину по ковровой дорожке до порога, поворотился резко и уставился на Бублика:
