Николай Самохин - Шашлык на свежем воздухе

— Опять эти пельмени! — завопил я. — Когда ты расстанешься со своим мещанством?!

— Господи! — сказала жена, уронив руки. — Чем же тебя кормить?

— Сухарями! — топнул ногой я. — Рыбными консервами! Печеной картошкой!

— Слушайте нас ежедневно с восемнадцати до двадцати часов, — вмешалось радио…

— …Здравствуйте, товарищи! — сказало оно утром. — Начинаем урок гимнастики… — Первое упражнение — бег на месте. Раз, два, три, четыре!..

Я бежал и прислушивался к сопроводительной музыке.

Там, где речка, речка Бирюса,Ломая лед, шумит, поет на голоса…—

выговаривало пианино.

«Ну да, — горько думал я. — Она там шумит, поет, а я здесь… Бег на месте. Тьфу!»

Во время обеденного перерыва ко мне подошел Блов.

— А диванчик тот — помнишь? — я вчера купил, — похвастался он.

— Диванчик? — сардонически сказал я. — Диванчик-одуванчик? Пташечки-канареечки? О люди!.. И сказок про вас не напишут, и песен про вас не споют!..

— А про вас споют? — обиженно спросил Блов. «Верно, — думал я, шагая в столовую. — Конечно, он прав. И про нас не споют».

Между первым и вторым блюдами динамик на стене осипшим голосом сказал: «Начинаем передачу «Шуми, тайга».

Снег, снег, снег, снег.Снег над палаткой кружится!

Народный судья хотел примирить нас с женой. Но я посмотрел на него с глубоким отвращением и сказал:

— А вы на земле проживете, как черви слепые живут!

Это и решило исход дела.

Нас развели.

Через месяц я сидел в дремучей тайге у костра.

Позади меня стояла палатка. Впереди меня лежало болото. Слева возвышался утес. Справа чернела пропасть.

Хотелось домой. К телевизору. К диванчику. К пельменям.

Я вздохнул и повернул рычажок транзистора.

— С порога дорога зовет на восток, —

запел знакомый баритон.

БУДЕМ СНИСХОДИТЕЛЬНЫ

Дядька сначала толкнул меня плечом, потом навалился всем корпусом и заоткровенничал:

— Выпил я, сынок, — сообщил он. — Ох, я сегодня выпил!.. Возражаешь — нет? Имеешь чего против?

Вообще я пьяных не люблю. Ну, не поголовно всех, разумеется, а таких вот, явно перебравших. И, честно говоря, мне захотелось этого дядьку с ходу обрезать: дескать, раз выпил — иди домой, нечего тут шарашиться в общественном транспорте, к людям приставать.

Но я постарался сдержать себя и ответил ему достаточно великодушно:

— Ну, какие могут быть возражения! Выпили и выпили. Пьяный, знаете ли, проспится, вот дурак — никогда.

— Так-так! — оживилась сидящая напротив старушка.

— Кто дурак? — подозрительно спросил дядька.

— Да мало ли кто, — сказал я. — Их ведь искать не требуется. — Тут я повернулся к старушке и, угадывая в ней ценительницу народных мудростей, добавил:

— Дураков на наш век хватит.

— Так-так! — радостно закивала старушка. — Истинно.

— Значит, я дурак? — набрякнув, спросил дядька и взял меня за грудки. — Дурак, да?!

— Эй, товарищ! — оторвался от газеты второй наш сосед. — А нельзя ли без рук?

— Он меня дурачит! — пояснил дядька.

— Ыш ты! — неодобрительно сказала старушка. — Человек маленько выпил, а уже он его дурачит.

— Да вы что, бабуся, в своем уме! — закричал я, потрясенный таким предательством.

— Ну вот, и еще один дурак обнаружился! — сострил кто-то в глубине вагона. — Глядишь: маленько-помаленьку — он у нас один умный останется.

— Товарищи! — взмолился я. — Да вы что, ей-богу!.. Никто здесь никого не дурачит! Просто вот гражданин спросил, как я отношусь к тому, что он выпил, а я…

— За что?! — всхлипнул дядька, не выпуская, однако, моей рубашки. — За что позоришь?

— Пустите! — замотал головой я. — Кто вас позорит? Это же пословица такая! Присказка!.. Допустим, я дурак, а вы…

— Тогда другое дело, — сказал дядька. — Ты дурак?

— Ну, я, я!.. А вы пьяница, скажем…

— А ты меня поил? — спросил дядька — Поил он меня, граждане?!

— Господи! Это просто кошмар какой-то! — возмутилась интеллигентная дама. — Сначала он дураком пожилого человека обозвал, теперь — пьяницей. А мужчины помалкивают. Их это не касается!

— Молодой человек! — воинственно распрямился мой второй сосед. — Мы вас высадим!

— Да я сам… — сказал я, отрывая железные дядькины пальцы. — Сам уйду… с удовольствием.

И стал пробираться к выходу.

— Привет, умный! — поддел меня на прощанье остряк. — Дай ума взаймы!

— Иди, иди, анчутка! — сказала старушка, больно ткнув меня в спину костяным кулаком.

ЗНАКОМАЯ ЛИЧНОСТЬ

Я уже собирался укладываться спать, когда в купе вошел немолодой белобрысый человек с большим дорожным портфелем. Меня словно что-то кольнуло: где я его мог видеть? Удивительно знакомое лицо! Я быстро перебрал в уме всех своих знакомых, сослуживцев, вспомнил школьных друзей. Никого похожего.

Белобрысый повернулся ко мне спиной и снял плащ. При этом он исключительно знакомо шевельнул лопатками. «Сейчас достанет из портфеля «Огонек», — подумал я.

Белобрысый достал «Огонек».

Тьфу, пропасть! Вот ведь как не повезло! Целился отдохнуть в поезде, отоспаться, так его черт подсунул! Теперь, пока не вспомню, — ни спать, ни есть не буду. Такой идиотский характер.

— Вы чего смотрите? — спросил белобрысый и придвинул поближе портфель.

— Очень знакома мне ваша личность, — ответил я. — Не могу только вспомнить, где мы встречались. Причем близко встречались, кажется, разговаривали и будто бы даже неоднократно. В Новосибирском строительном институте вы не учились? Между сорок седьмым и пятьдесят первым?

— Нет, — покачал головой белобрысый. — Я закончил технологический факультет.

— В Москве?

— В Томске.

— Мимо, — сказал я. — Если бы в Москве… Там меня с технологического выперли в сорок шестом… Скажите, а в Арзамасе вам бывать не приходилось?

— Никогда, — сказал белобрысый. — Смутно представляю даже, где он находится.

— Между Муромом и Горьким.

— Это какой же Муром? — заинтересовался он. — Тот самый?

— Тот самый, — сказал я. — Там и село Карачарово есть.

— Ишь ты! — удивился он.

— Есть, — кивнул я. — Сохранилось. Карача… Господи! Вы в Карачах не лечились? Грязевые ванны и все такое?..

— Не лечился, — сказал он. — Мне предлагали путевку. Но тут подвернулся Трускавец…

— Когда были в Трускавце? — схватил я его за руку.

— В шестьдесят первом.

— А в шестьдесят третьем не отдыхали?

— В шестьдесят третьем я по Военно-Грузинской дороге путешествовал, — сказал он.

— Ну, где же я вас видел?

Белобрысый хмыкнул и развел руками.

— Ничем не могу помочь, — сказал он и принялся устраивать постель.

Я тоже забрался на свою верхнюю полку.

Лежал там и таращил глаза.

На курсах усовершенствования в пятьдесят шестом… ни одного блондина во всей группе не было.

К Вике Сигизмундовне в день рождения, помнится, забрел какой-то незнакомый человек, пришлось милицию вызывать. Да, но этот в Арзамасе не жил…

— А, дьявол! — ударил кулаком подушку белобрысый. — Загадали вы мне загадку. Нарочно ведь самолетом не полетел, думал в дороге отоспаться…

— Хе-хе! — сказал я. — Один вы такой умный!

Он достал папиросы и зашарил на столике спички. Я протянул ему зажигалку.

— Послушайте, — сказал он. — А в Норильск вам заглядывать…

— Отпадает Норильск, — вздохнул я. — Ни сейчас, ни в дальнейшем. По причине здоровья.

— Так, может, Тула?

— Не был, — ответил я.

— Ну, давайте спать, — предложил белобрысый.

Угу! Заснешь тут, как раз! Значит, он сел в Топорище. Топорище на одной параллели с Крутой Водой. В Крутой Воде обогатительная фабрика. Там директор — блондин. Недавно его в Бугры перекинули…

— А-а-а! — заорал вдруг белобрысый. — Вспомнил!

Он вскочил и схватился руками за мою полку.

— В прошлом году! В июле!

— Ну?!

— Поезд Новосибирск—Адлер! Вы еще всю дорогу ко мне привязывались: «Где я вас видел да где я вас видел!» Так, между прочим, и не вспомнили.

— Фу ты! — с облегчением вздохнул я. — А ведь правильно. Там и встречались. Ну, спокойной ночи.

Я отвернулся к перегородке и моментально заснул.

«МОЙ ЗНАМЕНИТЫЙ ДВОЙНИК»

Мужчина, подсевший за мой столик в ресторане, вел себя крайне беспокойно. Он ерзал в кресле, барабанил пальцами по столу, перекладывал с места на место нож и вилку, потом принялся теребить салфетку и за короткое время превратил ее в труху, При всем этом мужчина украдкой бросал на меня какие-то странные взгляды.