Борис Привалов - Не проходите мимо. Роман-фельетон
Рукой Можаева: Кстати, о Надежде.
Поскольку мы с Мартыном остроконфликтные вопросы решили и договорились снимать фильм порознь, в двух вариантах (пока не будет новых директив), то можно затронуть и вольные темы. Ты, Костя, был прав, заявив однажды, что Мартын сверхвлюбчивая натура. Его сразу же по приезде в Красногорск попутал лирический бес. Он уже покорен одной из дочерей Калинкиных — Надеждой. Даже во сне устраивает сам с собой диспуты на темы о любви и дружбе. Боюсь, что любовь скажется на темпах работы. Он, по-моему, больше думает о карнавале, который будет в Красногорске в ближайшие дни, чем о фильме. Тем более, что клятвенно обещал девушке там быть… Поэтому напиши ему что-нибудь антилирическое. Надо спасать товарища.
Рукой Благуши: Можаев хитрун! У нас в Виннице влюбляются раз в жизни, да еще перед этим года три к девушке присматриваются, чтоб характер изучить досконально. Кроме того, у меня есть жизненная установка: не влюбляться с первого взгляда, чтобы не поступать легкомысленно и безответственно. А Надежда Прохоровна? Она меня интересует как объект для съемки, как сотрудница оригинального учреждения — бюро находок. У нас самые деловые отношения. Что же касается разговоров во сне, то они велись только на тему дружбы, как сейчас помню.
Итак, благослови: завтра первый самостоятельный операторский день в нашей жизни! Уверен, что кадры «Тимофей Калинкин на работе» будут сняты на «отлично»! В облторге (где работает Тимофей Прохорович) нашлись двое очень симпатичных людей: начахо Умудренский и его агент по снабжению Сваргунихин. Они поклялись, что обеспечат нас осветительной аппаратурой и всем необходимым. Самоотверженные труженики советской торговли!
До побачення, Костя, жму руку!
Мартын.
Рукой Можаева: Горячий привет.
Юрий.
Гостиница «Тянь-Шань», номер 35.
Фельетон четвертый. Заговор равных
Не тот нынче подхалим пошел. Прежние подлизы с заискивающими улыбками и угодливо согбенным станом вымирают, как мамонты. Старые тропки к сердцу начальства поросли фельетонным бурьяном. Подхалимы-полуидиоты, наводнившие юмористическую литературу, приучили публику смотреть на себя с добродушной, снисходительной улыбкой. Такой человек зачастую считается прямолинейным, как Невский проспект, и ясным, как витринное стекло. До сих пор еще подхалимаж в шкале аморальных поступков занимает место где-то между безбилетным проездом в метро и курением в неположенных местах.
Подхалим легко меняет свое лицо. В искусстве перевоплощения с ним могут сравниться только артисты МХАТа.
Если начальник любит стрелять уток, то его обожатель в своем усердии готов заменить охотничью собаку и за две недели начинает отрабатывать перед зеркалом стойку. Если сын начальника коллекционирует фантики, то подхалим, даже рискуя получить сахарную болезнь, готов питаться одними конфетами и аккуратно складывает в бумажник разноцветные этикетки. Если жена начальника страдает полнокровием и лечится пиявками, то иной подчиненный ее мужа готов их выращивать на собственном теле. Так подхалимы вели себя тысячелетиями.
В старые годы, когда подобное поведение было у хозяев в почете, льстецам и подлизам жилось вольготно.
При социализме подхалиму трудно. Попробуй пристукни в присутствии посторонних перед начальником каблучками — сразу заметят и осудят.
И все-таки подхалимы еще существуют. Есть категории подхалимов-рвачей, есть категории подхалимов-карьеристов. Представьте себе: в учреждении за соседними столами трудятся два сотрудника. У них в принципе одинаковые анкеты, одинаковые столы, одно и то же количество благодарностей в приказах. Но… начальником отдела может быть назначен только один из них — тот, кого скорее заметят и оценят…
Значит, решает один из них, пусть заметят меня. И с этого дня он начинает оставаться вечерами, чтобы написать доклад за начальника. Он строчит в местную газету заметку об успехах своею учреждения. О начальнике ни слова. Но начальнику будет все равно приятно.
Глупо было бы писать: «Под руководством Ивана Ивановича мы достигли…» Не те времена!
Времена новые, а душа у подхалима старая. И он вынужден маскироваться, гримироваться, уходить в подполье… Поскольку прежние патентованные способы подхалимажа недействительны, приходится искать новые щели в сердцах руководства, разрабатывать сложные способы эмоционального и психологического воздействия.
Подхалим не имеет лица, но его надо уметь увидеть. Нынче он не гнет спины и не жмет подобострастно длани. Иной, может быть, вообще начальнику два пальца подает да еще при этом в сторону глядит. Но этими двумя пальцами нью-подхалим такой выкрутас учинить сумеет, что начальниково сердце из-под жилетки достанет да себе в карман и переложит…
…— У меня все вперед на сорок ходов продумано, — крикнул тугому на ухо агенту снабжения Сваргунихину руководитель АХО облторга Умудренский. — Как у Ботвинника!
— А кто… этот Ботвинник?
— Благодаря разумно сделанным ходам он стал чемпионом… Гроссмейстер шахматных комбинаций… На сорок ходов вперед мыслит!
— Да который раз я тебе говорю сегодня, — рассердился Сваргунихин, — не ори ты, сделай милость, так глухим стать можно.
— Так тебе же на ухо все кричат, — удивился Умудренский. — И я привык. Ты ж глухой! Если я тебе скажу нормально, ты не уловишь мою мысль.
— Если я не в учреждении, а в частной квартире, я слышу лучше, — сказал Сваргунихин и шевельнул большими, похожими на листы капусты ушами.
— Тогда слушай. Ты можешь прославиться. Ты можешь обогатить свою автобиографию. Хочешь?
Сваргунихин слушал, раскрыв рот и пожирая глазами начальника АХО.
— Согласен, — сказал он. — Что надо делать?
Умудренский начал возбужденно ходить по комнате. Он был похож на контрабас. Грифом служила маленькая с лысинкой головка, посаженная на длинную жилистую шею. Туловище его в полувоенной гимнастерке, перетянутое по талии широким флотским ремнем, и широчайшие окорока галифе довершали сходство со смычковым инструментом.
— Ты же знаешь, завтра у нас в торге будет киносъемка. Снимают Калинкина. Улавливаешь эту мысль? На моих глазах съемки не первый раз. В таких случаях положено хорошо обставить кабинет начальника. Во всех областях наш торг будут смотреть — нельзя ударить лицом в грязь. И еще одно: необходимо нам попасть в кадр. Представляешь значение? Кого снимают в фильмах? Передовиков. А что такое передовик? Тот, кто впереди, кто к начальству, значит, поближе. А как к нему приблизиться, если оно несознательное, вроде нашего Калинкина? Вот и необходимо смекалку проявить, на всесоюзный экран проникнуть… «Красногорский облторг. В главных ролях: Калинкин, Умудренский, Сваргунихин». Понял? Ты об этом в анкетах писать потом можешь.
— В анкетах что, — сказал Сваргунихин мечтательно, — вот в трудовой бы книжке…
— А зачем? Тебе тогда никакое сокращение штатов не страшно. Тебя куда хочешь возьмут! Ведь все начальники в кино ходят. Популярность, брат, это самое дорогое. Улавливаешь мою мысль?
— Улавливаю, — подтвердил Сваргунихин, тяжело дыша от волнения. — Что я должен делать?
— Ты достанешь обстановку, — сказал Умудренский, — а я тебя пущу в кадр. Вот у меня списочек вещей первой необходимости… Пальмочки. Три запасных телефончика. Ковры-самоцветы. И позвони, не забудь, в филармонию — там обещали вазу какой-то Турнепсовой…
— Многовато, — проглядывая список, заметил Сваргунихин. — Но ради будущей автобиографии поднатужусь. Это я возьму там… это дадут здесь… это займу… это обменяю… А в какой кадр ты меня пустишь?
— В таких случаях что снимают? Как накладные на подпись приносят или как начальник с сотрудником беседует. Иногда — совещание. Я буду беседовать с Калинкиным как сотрудник. А ты давать бумаги на визу… Завтра приходи пораньше — подробности отрепетируем на месте. Нужно все заранее учесть. Плановость — великая вещь. На вдохновенье надейся, а сам не плошай. Ты все расслышал как следует? Не перепутаешь? Момент исторический!
— А может, для Калинкина еще букет цветов купить, на стол поставить? — неуверенно спросил Сваргунихин.
— Это уже будет подхалимаж, — возразил Умудренский. — Делай, как говорят. Понял?
— Расслышал. Главное, чтобы все было, как ты рассчитываешь.
— У меня не сорвется. У меня все рассчитано на сорок ходов вперед. Учись, брат, предусмотрительности! Раз съемка назначена на десять, то вещи заказывай к семи, — значит, к девяти только доставят… И вообще учти, в смысле времени всегда надо страховаться: на собрания приходи на два часа позже, в очередь за апельсинами становись на два часа раньше. И так и так попадешь к открытию. Тебе трудно — ты глухой. Ты всего уловить не можешь. И вообще как ты работаешь — непонятно.
