Николай САМОХИН - Толя, Коля, Оля и Володя здесь были
Потом Паганель вытер пот со лба и сказал, что вообще-то не мешало бы попробовать море. Однако лично ему с этим спешить, пожалуй, не стоит, так как он все еще чувствует некоторую слабость. А лучше он теперь поспит. Сон на свежем воздухе, сказал Паганель, поставит его на ноги.
Приняв такое решение, он забрался в успевшую раскалиться палатку и задраил за собой полог — на все двадцать четыре застежки…
Мы с дядей Колей сразу осиротели.
Я вдруг представила себе — как будто сверху посмотрела, — что вот сидим мы на этом узком мысу совсем одни, с трех сторон окруженные водой, а все остальные люди где-то далеко-далеко позади нас. И не только люди, но и дома, трамваи, голуби, магазины, телевизоры, цистерны с квасом и тележки мороженщиц. А впереди нас — только море и море, до самой Японии, бесконечное и пустынное, если не считать папы, который плавает в нем вот уже второй час — крохотный и беззащитный, словно пылинка в космосе.
Когда я так подумала про папу, у меня даже мурашки по спине пробежали.
Наверное, дядя Коля почувствовал то же самое, потому что он резко вскочил и прикрикнул на меня:
— Но-но, старуха! Надо действовать!
Надо действовать, сказал дядя Коля, хлопотать, суетиться, придумывать пусть даже необязательные дела — только так, видимо, и следует вести себя вдали от цивилизации. Нам, в частности, сказал дядя Коля, надо запастись пресной водой.
Нарочно гремя и звякая, мы собрали все котелки, бидоны, фляжки и отправились за водой. Но не успели мы сделать и двух шагов, как путь нам загородил сердитый дядька в грязно-белой рубахе навыпуск и с лопатой в руках. Видать, дядька давно уже таился поблизости, дожидаясь, когда мы ступим за пределы своего лагеря.
— Ну шо? — грозно спросил он. — Так и будем топтать картошку?
— Какую картошку? — растерялся дядя Коля.
— Як какую?! — затрясся от возмущения дядька. — Як какую!.. А ото шо? — он ткнул лопатой возле сапога. — Разуй глаза!
Дядя Коля, низко пригнувшись, осмотрел, чуть ли не обнюхал плотный ковер из цветущей сурепки, пырея, еще какой-то травы и честно признался, что не видит здесь картошки.
— А я не бачу, шо ты чоловик! — высокомерно сказал дядька.
— Ну, хорошо, — сдался дядя Коля. — Раз, как вы утверждаете, здесь посажена картошка, мы будем ходить по меже. То есть, я хотел сказать, по обочине.
И мы двинулись по меже, которая одновременно была и обочиной, потому что проходила по краю скалистого обрыва, заросшего высокими, почти в человеческий рост лопухами.
Под лопухами оказались незаметные сверху канавы и промоины, дядя Коля то и дело оступался, нырял с головой в бурьян и раздраженно бормотал:
— Ах, как мило!.. Чудесно!.. Проехать шесть тысяч километров. Ночевать на рюкзаках. Голодать, нервничать, мерзнуть. Тонуть в Японском море! И ради чего?.. Чтобы услышать сакраментальную фразу: «Значит, так и будем топтать картошку?» Кошмар! Где найти приют и отдохновение?
Когда мы вернулись с водой, посреди лагеря стоял еще не успевший обсохнуть папа, а у ног его, как на владивостокском толчке, был разложен первый улов; остроконечные морские звезды и морские ежи. Ежей я не сразу узнала, потому что до этого видела только одного: он лежит у нас дома, на серванте, выпотрошенный, засохший, с повалившимися иголочками. А это были упругие шевелящиеся шары — черные, с длинными сверкающими иголками, и маленькие серые, похожие на замерзших взъерошенных детенышей этих черных.
— Руками не трогать! — предупредил папа, увидев нас.
— Да-да, руками ни в коем случае, — сказал дядя Коля и тут же схватил самого большого ежа. — Черт их знает, старуха, может, они ядовитые.
— Положим, ядовитыми они никогда не были, — снисходительно заметил папа. — Но уколоться можно… Малыш, отойди! — тут же закричал он на меня. — Можешь потрогать звезду. Об нее, по крайней мере, не уколешься. Заведомо.
Из палатки вылез разомлевший Паганель. Сон не принес ему облегчения, он по-прежнему чувствовал себя неважно. Превозмогая слабость, Паганель боком подкатился к папиным трофеям и болезненным голосом начал лекцию:
— Посмотрите на это уникальное сооружение, — пригласил он, поднимая на ладони ежа. — У него сотни иголок, и каждая имеет самостоятельную подвеску. На первый взгляд, они шевелятся беспорядочно — не так ли? Но вот я ставлю его на землю. Обратите внимание, как слаженно они действуют при видимой хаотичности. Куда он ползет, позвольте спросить? Он ползет не на северо-запад, а именно на юго-восток — в сторону моря. Потрясающе! Идеальный луноход! Человечество еще тысячу лет не сможет построить такой механизм.
Тут в глазах у Паганеля появилась какая-то мысль. — Ну-ка, дайте мне нож! — приказал он, не спуская глаз с ежа, и жестом хирурга протянул в сторону руку. — Ведь в них должна быть сейчас икра. Черт побери! Икра морских ежей! Знаменитое тонизирующее средство! Это поставит меня на ноги.
И взяв свой охотничий тесак, Паганель принялся безжалостно крошить уникальные сооружения природы на глазах побледневшего папы.
— Чувствую прилив сил, — сообщил он после десятого, примерно, ежа. — Заметно поправляюсь… А вкус какой! Это вам не из баночек. Рекомендую, — Паганель подцепил икру на кончик ножа и протянул папе. — Можно без соли.
— Кушай, кушай, — сказал папа, отворачивая лицо. — Мы здоровые — нам ни к чему…
6. Куда девалась рыба? Повседневные заботы. Бой с комарами
Уже пятый день мы живем в палатках в бухте Посьета.
Жизнь наша протекает так.
Папа, проснувшись утром, на скорую руку выпивает полчашки растворимого кофе и ныряет в море, чтобы вынырнуть только к обеду. Папа — главный наш добытчик. Гребешками, трепангами, икрой морских ежей он уже накормил нас и теперь хочет подстрелить рыбу. Но рыба ему не попадается, о чем он и сообщает нам всякий раз с большой растерянностью.
— Нет рыбы, — говорит папа, обводя нас тревожным взглядом. — Совершенно нет. Просто удивительно.
— И скоро совсем не будет, — успокаивает его Паганель.
Рыбные запасы, говорит Паганель, основательно подорваны — это общеизвестный факт. Подумать только, еще лет пять назад он покупал в магазине свежую стерлядь. По три рубля за килограмм. Теперь Паганель готов отдать за килограмм двадцать три — но кому отдавать? Рыбы нет даже в Одессе. Завалящего бычка не найдешь. Один хек серебристый. Это в Одессе — скумбрийной, ставридкой и кефальной! «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил…» А теперь что он туда приводит? Шаланды, полные свежемороженого хека?
Если Паганель знает за одесскую рыбу, то дяде Коле известно все про обскую. Раньше в Оби было очень много рыбы. Она там, можно сказать, кишмя кишела Дядя Коля сам, когда еще был студентом, ловил стерлядь на том месте, где теперь построена Обская ГЭС. Он брал обыкновенную бельевую веревку, привязывал к ней ржавый крючок, цеплял червяка и забрасывал эту пустяковую снасть в воду. Стерлядь хваталась, как сумасшедшая. А недавно вот дядя Коля, по своим журналистским делам, плавал по Оби. Он проплыл почти три тысячи километров, от Новосибирского водохранилища до Карского моря, но рыбы так и не обнаружил. Только один раз шкипер самоходки угостил его кусочком полусырого язя, да еще в городе Нижневартовске дядя Коля встретил как-то человека, несшего на прутике двух чебаков.
Правда, был еще третий случай — в самых низовьях, почти в Обской губе. Однажды прямо к сидевшему на бережку дяде Коле выплыл из камышей катер без опознавательных знаков, весь увешанный по надстройкам осетрами. Но когда дядя Коля спросил у небритых мужчин, управляющих катером, где они взяли рыбу, те грубо ответили: «А тебе какое дело, крыса!»— и уплыли обратно в камыши.
— Апше, я очень опасаюсь, что уже ближайшие наши потомки будут всерьез полагать, будто рыбу добывают из рыбных консервов, — подводит итог Паганель.
Папа после таких собеседований обычно говорит:
— Пойду все же попробую еще. Только бы мне ее встретить — уж я не промахнусь.
И он опять ныряет в море — на этот раз до ужина.
В промежутках между ныряниями папа воспитывает меня: за то, что я карабкаюсь к лагерю по скалам, обдирая колени; за то, что плетусь как черепаха в обход, когда могла бы пулей взлететь по скалам; за то, что не хочу идти в воду; за то, что отказываюсь вылезать из воды; за то, что сижу сложа руки, как барыня; за то, что суюсь не в свое дело…
Методов воспитания у папы несколько. Чаще других он употребляет показательный, или — как я его про себя называю — метод вопросов и ответов.
— Малыш, а что сейчас на моем месте сделала бы мама? — спрашивает он.
Отвечать нужно так:
— Мама взяла бы ремень.
— Заведомо, — кивает папа. — А я что делаю?
