Леонид Яровенко - Так все и было..., или рассказы бывалого одессита
Перед самым обедом подключили электропроводку, и мы попытались запустить двигатель.
К этому времени в боксе собралось не менее полусотни местных жителей. Большинство из них мы видели впервые. У входа несколько человек играли на ящике в карты, рядом, на другом ящике, играли в домино, в стоявшей у стены группе обсуждали, насколько я смог расслышать, последние политические события и цены на скот.
А еще пели под баян... Пели хором, пели соло. Пели кто во что горазд, не слушая ни баяниста, ни друг друга... Но иногда, особенно, когда пелись старые украинские песни, их звучание оказывалось настолько прочувствованным, настолько глубоко проникало в душу, что все, кто не пел под баян, умолкали, да и мы с Сережей, забыв на время, где и в каком положении очутились, тоже начинали негромко подпевать.
Особенно мне запомнилось, как лысый хозяин троса, закрыв глаза и расставив, словно для объятий, руки, выводил неожиданно приятным, чуть надтреснутым баритоном:
«Чычери-чычери, чычери-чычери,
Розчешы мэни, Маруся, кучэри-кучэри...»
И все, затаив дыхание, слушали песню, не обращая внимания на полнейшее несоответствие слов песни и внешности певца. Потом хором, от души пели «Ты ж мэнэ пидманула, ты ж мэнэ пидвэла...».
Когда песня закончилась, вперед вышла баба Дуся. Она впервые при нас сняла с головы свой платок и оказалась очень миловидной молодой женщиной с уложенной вокруг головы толстой косой. Сейчас даже черная железнодорожная шинель не портила ее. Она топнула ногой, ударила ладонью о ладонь и приказала баянисту:
— Мою давай! С выходом!
Баянист растянул меха, и «баба Дуся» пустилась в пляс, припевая:
Сплю, сплю, мэни сныться — Биля мэнэ молодыця...
Я — лап, вона е, А у мэнэ нэ встае...
Кто-то из сильно выпивших мужиков завел было «Иванко, Иванко, чорнявый та стрункый...», но на него гаркнул Григорич, и он смолк. Как мне рассказал потом все тот же баянист, несколько лет назад девушка из их поселка, на которую Григорич имел виды, уехала в город на учебу, а там вышла замуж за студента-африканца. С той поры любая песня, в которой упоминался «черный» парень, приводила Григорича в бешенство.
Вдруг, желая, вероятно, продемонстрировать свое пренебрежение к «черным», Григорич тоже запел. Правда, известная песня «По дорози жук, жук, по дорози чорный» в его исполнении звучала несколько иначе: «По дорози жлоб, жлоб...». И, хотя не было у Григорича ни слуха, ни голоса, слушали его молча и внимательно, даже, как мне показалось, сочувственно...
Человек со стороны, пожалуй, мог бы подумать, будто бокс №5 — место культурного отдыха жителей поселка. Этакий себе клуб встреч по интересам, что ли...
После обеда двигатель, наконец, завелся. Мы с Сережей почувствовали себя необыкновенно счастливыми и, естественно, стали ездить по территории бокса, проверяя работу всех систем. Каждый поворот, торможение, включение и выключение фар сопровождались восторженными криками присутствующих и бурными аплодисментами. Иногда двигатель глох, и стартером не сразу удавалось его запустить. Тогда толпа весело, с криками и улюлюканьем, толкала машину до тех пор, пока двигатель снова не начинал работать.
Кто-то из гостей, как мне показалось, с подачи баяниста, предложил вообще нас никуда не отпускать. Есть мы — есть праздник, самогон и музыка. Что еще нужно для полного счастья? А тут еще «баба Дуся» сказала, что Сережа «очень миленький», и послала ему воздушный поцелуй... Предложение оставить нас было встречено восторженными криками «народа». Мы пытались возражать, отшучивались, как могли, но тут поднялся молчавший до этого Григорич и заявил, что удерживать нас насильно никто, конечно, не станет, но если мы останемся еще хотя бы на месяц, то он, так и быть, простит плотника...
Мы с Сережей слушали этот пьяный бред и время от времени поглядывали на закрытые ворота. Можно было, конечно, с разгона, снести их, но не хотелось еще больше калечить машину...
Веселье было в самом разгаре, когда к нам подошли Петрович с Григоричем и сказали, что пора рассчитаться за работу. Я согласился и сказал, что у меня все подсчитано, и что мы должны им еще тридцать долларов. Услышав это, Петрович с Григоричем удивленно переглянулись, отошли, о чем-то пошептались, после чего Петрович что-то сказал в толпу и ушел.
Прошло минут двадцать. В боксе висела угрожающая тишина... Наконец ее нарушил Григорич:
— Так, это... Когда деньги отдадите? — прохрипел он, сжимая и разжимая свои огромные кулачищи.
— Да хоть сейчас. Осталось тридцать долларов. Мы ведь давали все время, — попытался я объясниться.
— Чего давали?
— Доллары давали! На аванс. И на водку!..
— Аванс — да. А остальное — не в счет... Это было угощение... И вы тоже пили... А за работу вы должны... Ты, это...
Тут вернулся Петрович. Он был явно выпивши, но снова в черном костюме и в белой рубашке с галстуком.
— Некрасиво, ребята, — произнес он укоризненно. — Люди, что ни говори, неделю работали. За неделю с людьми надо рассчитаться. Мы думали, что вы нормальные мужики, потому и пустили вас к себе...
В толпе нарастал глухой ропот, и я четко понял, что, пока не поздно, нужно брать инициативу в свои руки.
— Постойте, мужики! — Я поднял вверх обе руки. — Без бутылки все равно не разберемся... Давайте мы с Сережей съездим в магазин и купим казенной водки, настоящей, закуски, конфеты для женщин, а потом вернемся сюда для разговора и окончательного расчета. А вы нас тут подождете... Не возражаете?
— Ты что, за дураков нас держишь? — возмущенно взвизгнул Петрович. — Без нас? — ни-ни... Мы, — он положил руки на плечи Григорича и баяниста, не выпускавшего из рук баян, — поедем с вами. Ишь, чего удумали...
Баянист согласно закивал головой, а Григорич, не переставая сжимать и разжимать кулаки, откашлялся и прохрипел:
— Деньги мне! Я сам куплю...
В какой-то момент эта троица чем-то напомнила мне скульптурную группу «Лаокоон» родосских мастеров, копия которой установлена в начале Пушкинской, у музея... Но вот эта группа распалась и вместе с баяном оказалась на заднем сиденье нашей «Волги».
— Поехали! — скомандовал Петрович.
Магазин стоял в центре селения. К нему вела довольно крутая дорога, но наша «Волга» одолела подъем легко, на прямой передаче. И это — с полной загрузкой салона!.. Сережа даже зацокал языком от восхищения.
— Стой! — вдруг закричал у меня за спиной Петрович. — Стой! Здесь не проедем! Пешком надо...
Дорога перед магазином была основательно разбита, и было ясно, что на «Волге» здесь не проехать...
— Ладно, — согласился Григорич. — Тут метров тридцать... Прогуляемся... Деньги давай!
Я выключил двигатель, поставил машину на ручной тормоз и отдал Григоричу тридцать долларов. Посмотрев зачем-то деньги на свет, Григорич с баянистом (тот оставил баян в машине) пошли по направлению к магазину, а Петрович остался в машине. Вид его отражающейся в зеркале заднего вида раскрасневшейся самодовольной физиономии стал раздражать меня.
— Скажите, — спросил я у него, — ваш костюм, рубашка, галстук — это только по праздникам, или на каждый день?
Я думал, что Петрович адекватно отреагирует на шутку, в общем-то, довольно старую, но он принял вопрос всерьез.
— Я надеваю костюм только по праздникам. Вот, например, когда вы приехали, был день 30-летия «Сельхозтехники». Потом ужены был день рождения. А сегодня я в костюме не потому, что закончили с вашей машиной, это для нас — семечки, тьфу, а потому что сегодня 7 марта, а при советской власти в этот день всегда проводилось торжественное собрание, на котором женщин поздравляли и премировали...
Ударившись в воспоминания, Петрович еще более раскраснелся и движениями руки акцентировал наиболее значимые моменты своего выступления. Видимо, давно ему не попадались такие благодарные слушатели, как мы с Сережей.
Чтобы не слушать, о чем говорит Петрович, я наблюдал за тем, как Григорич и баянист перепрыгивают с кочки на кочку. Когда они вошли в магазин, я незаметно отпустил ручной тормоз, и наша машина «внезапно» стала катиться по спуску назад.
— Прыгайте! Разобьемся! — закричал я что было силы, открывая свою дверцу и направляя машину, чтобы она не съехала в кювет. — Прыгайте! Я ни за что не отвечаю!
— Дверь не открывается! — завопил Сережа, дергая за рукоятку стеклоподъемника. — Заклинило!..
