О. Генри - Дороги судьбы (сборник)
— Я назвал его алебардщиком, — объяснил я. — Много сотен лет назад были такие воины.
— Нет, здесь какая-то ошибка, — сказал восемнадцатый. — Этот не был таким старым. Ему было двадцать три или четыре. Это была идея босса, поставить человека в старинном костюме из жести на лестнице, ведущей к «замку». Он все эти причиндалы купил в антикварной лавке на Четвертой авеню и повесил объявление: «Нужен алебардщик, костюм от заведения».
На следующий день, утром, пришел какой-то молодой человек, довольно опрятно одетый, с голодными глазами, в руках у него было объявление босса. Я в это время наполнял горчицей маленькие контейнеры на своем служебном столе.
— Я тот, кто вам нужен, — сказал он, — но мне еще никогда не приходилось быть алебардщиком в ресторане. Можете меня ставить. Это что у вас тут, маскарад?
— Не очень задавайся, — сказал ему я.
— Здорово сказал, восемнадцатый, — похвалил меня он. — Вижу, что мы с тобой поладим. Ну-ка проводи меня к боссу.
Ну, босс примерил на нем эту железную пижаму, она подошла ему прекрасно, словно чешуя на боку карася. И он получил эту работу. Ну, вы видели, что это за работа — стоять смирно на лестничной площадке с алебардой на плече, все время смотреть только вперед и охранять «замок» от набега португальцев. Босс просто помешался на этой своей идее — придать своему притону настоящий привкус старинных войн. Алебардщик такая же неотъемлемая часть рейнских замков, как крысы неотделимы от винного подвала, а белые хлопчатые чулки от тирольских деревенских девиц. Босс — любитель старины, он помешан на всяких исторических датах и такой прочей чепухе.
Работа у алебардщика продолжалась шесть часов: с восьми вечера до двух часов ночи. Он дважды за это время ел вместе с нами за служебным столом и получал доллар за вечер. Я сидел рядом с ним за общим столом. Я ему нравился. Он никогда не называл своего имени. Думаю, он путешествовал инкогнито, как это делают короли. В первый же раз за ужином я сказал, обращаясь к нему:
— Не желаете ли еще картошки, мистер Фрелингхейзен?
— Ах, стоит ли быть таким формальным, таким официальным, восемнадцатый. Называйте меня просто — Ал, ну, сокращенно от алебардщик.
— Прошу вас не подозревать, что мне хочется узнать ваше настоящее имя, — заверил его я. — Я знаю, что такое головокружительный полет с высоты благосостояния и величия в грязь. У нас есть тут один граф, — моет посуду на кухне, а третий бармен когда-то был кондуктором на «пульмане». И они отлично работают, сэр Персифаль, — съязвил я.
— Восемнадцатый, — сказал он, как дружески расположенный ко мне дьявол в пропахшем кислой капустой аду, — не соизволите ли отрезать мне вон тот кусочек мяса? Не думаю, что у этой коровки было больше мускулов, чем у меня, но…
И он показал мне свои ладони. Они были все изрезаны, покрыты волдырями, мозолями, распухли и выглядели как пара кусков мяса с туши бычка, отрезанных острым ножом, — такие куски обычно мясник припрятывает для себя и тащит домой, он-то знает, что такое лучший кусок.
— Вот, ворошил лопатой уголек, — объяснил мне он, — клал кирпичи, грузил подводы. Но вот руки мои меня подводили и приходилось отказываться от такой тяжелой работы. Знаете, я был рожден на самом деле алебардщиком, и меня двадцать четыре года воспитывали, чтобы я, наконец, получил такую работу. Ну а теперь прекратим разговоры о профессии, передайте мне, пожалуйста, вон тот кусочек ветчины. Сегодня я завершаю свой сорокавосьмичасовой пост.
На второй день работы он сошел вниз из своего утла, подошел к витрине с сигарами и нажал кнопку, чтобы получить пачку сигарет. Завсегдатаи за столами принялись громко это обсуждать, демонстрируя свои знания истории. К ним подключился и босс.
— Да, кажется, это — анархизм, — заметил босс. — Когда появились алебардщики, сигареты еще не были изобретены.
— Те, которые продаются у вас, наверняка были, — ответил «сэр Персифаль». — Даже на такой махорке можно сэкономить, если увеличить длину пробкового мундштука.
Он взял пачку, вытащил из нее сигарету и стал разминать ее пальцами. Положив пачку в шлем, он отправился на свой пост — охранять «замок на Рейне».
Он стал страшно популярным, особенно у дам. Некоторые из них без стеснения тыкали в него пальцами, чтобы убедиться, что это — живой человек, а не чучело, набитое соломой, которое им приходилось сжигать на улицах. А когда он шевелился, они вскрикивали от страха и, поднимаясь по лестнице к «замку», все время внимательно смотрели на него.
Он выглядел просто отлично в своей амуниции алебардщика. Он спал в отгороженном коридоре в дешевых меблированных комнатах на Третьей авеню и платил за ночлег два доллара в неделю. На рукомойнике у него лежала книжка, и он ее постоянно читал, не шатался по салунам после работы.
— У меня появилась такая привычка, после того как я прочитал об этом в романах, — говорил он. — Все странствующие герои таскали с собой какую-нибудь книжицу. Томик Тантала, Ливера или Горация, напечатанный по-латыни, — и вот ты уже человек, достойный колледжа.
— Я совсем бы не удивился, если бы вы совсем были необразованным, — сказал я ему.
Однажды поздно вечером, около половины двенадцатого, к нам пожаловала компания этих богачей с туго набитыми карманами, которые всегда ищут новые места, где можно было бы посидеть и повеселиться. Среди них были красивая девушка в рыжевато-коричневом длинном платье с вуалью, толстый старик с седыми бакенбардами, какой-то молодой парень, который все время отступал, чтобы не наступить на хвост платья дамы, и пожилая леди, которая считала жизнь чем-то абсолютно аморальным и ненужным.
— Ах, как здорово, поужинать там, в замке! — закричали они.
Они только поднялись по лестнице, как через минуту оттуда спустилась девушка в своем длинном платье, шурша юбками, что напоминало шипение волн. Остановившись на лестничной площадке, она посмотрела прямо в глаза алебардщику.
— Это ты! — воскликнула она с улыбкой, которая появляется у того, кто глотнул лимонного шербета. — Я была там, наверху, в «замке», подошла к двери, чтобы добавить немного уксуса и кайенского перца в пустую бутылочку для приправ, и все слышала, что о тебе говорили.
— Ах, вон оно что! — сказал «сэр Персифаль» не шевельнувшись. — Я — местная достопримечательность. Ну, как моя кольчуга, шлем, алебарда, все на месте?
— И это все твои объяснения? — сказала она. — Это похоже на дурную шутку, на которые горазды мужчины, жрущие пирожные и мясо молодого барашка в своих клубах. Я что-то никак не могу понять главного. Краем уха слышала, что ты уехал. Целых три месяца от тебя не было никаких вестей — ни слуху ни духу.
— Видишь, я играю роль алебардщика, чтобы заработать себе на жизнь, — сказала железная статуя. — Я ведь работаю. Не думаю, что тебе известно, что такое работа.
— Что, неужели ты потерял все свои деньги? — спросила она.
— Я беднее самого бедного рекламного «сэндвича» на улице, — сказал он, — и если я не буду зарабатывать на жизнь…
— И ты называешь вот это работой? — прервала его она. — Мне казалось, что мужчина должен работать своими руками, головой, а не быть шутом.
— Призвание алебардщика — древнее и весьма почетное занятие, — парировал он. — Иногда «страже» приходится спасать «замок», когда разошедшиеся рыцари с перьями на шлемах лихо отплясывают в это время кекуок в банкетном зале наверху.
— Кажется, тебе нисколечко не стыдно, — сказала она. — Да, у тебя, нужно сказать, весьма своеобразный вкус. Однако я надеялась, что твое мужское достоинство, которое я так ценила в тебе, подскажет тебе какое-то другое занятие — скажем, таскать воду или рубить дрова, а не демонстрировать публично свое убожество на этом позорном маскараде.
«Сэр Персифаль» погремел латами.
— Элен, не хочешь ли ты повременить с вынесением приговора? Ты не понимаешь, — продолжал он, — мне нужно еще какое-то время заниматься этой работой.
— Алебардщика или арлекина? Как ты ее называешь?
— Я не могу сейчас бросить эту работу, чтобы меня назначили министром при королевском дворе Сент-Джеймса, — сказал он, широко улыбнувшись.
И тогда глаза красавицы вспыхнули, как два бриллиантика.
— Очень хорошо, — произнесла она. — Сегодня ночью ты получишь сполна, удовлетворишь свою склонность к роли слуги.
Она величавой походкой поплыла к конторке босса и так старательно ему улыбнулась, что веснушки на носике у нее пропали в складках.
— Мне кажется, ваш «замок на Рейне» — просто прекрасен, прекрасен, как дивный сон. Обломок старого мира в самом центре Нью-Йорка. У нас здесь будет замечательный ужин. Но не могли бы вы оказать нам любезность, чтобы иллюзия старины была полной, абсолютной? Не могли бы вы попросить вашего алебардщика прислуживать нам за столом?
