Елена Колядина - Цветочный крест. Роман-катавасия
Она сразу поняла, что сие и есть чертов тракт, о коем слышала с детства. И стала размышлять, ступать ли на сей опасный в духовном смысле путь. Опустила главу вниз, дабы глянуть на ноги, и с удивлением обнаружила, что обута она не в навозные сапоги с натолканным внутрь сеном, а в чуни из лосиной шкуры. И сразу поняла, что нечистая сила нарочно облачила ей ноженьки в мягкие удобные чуни, дабы свернула она с верного праведного пути. Вторая мысль, коя ожгла ее, была о том, что за плечом не висела люлька! Господи, Агеюшка ея, что сонмился сладким сном в люльке, оказался в руках нечистой силы! Феодосья стремительно развернулась и скорым шагом, переходя порой на легкий бег, помчалась назад, к подземному обиталищу. Дорогой успела она подумать, как приняла землянку за ад. И порадовалась, что сие была ошибка, а, значит, есть еще у нее надежда оказаться в небесном царствии. Уже почти смерклось. Тени были лиловыми, а ели под шапками снега черными. И когда Феодосья подумала, что спуталась тропкой, вынырнула поляна с несколькими струями дыма и уходящими в несколько мест под могучие деревья снежными рукотворными ложбинами, навроде совков для муки. Феодосья прикинула, из которой ложбины выскочила она и через несколько шагов, действительно, оказалась перед дверцей в пол ее роста. Она решительно толкнула дверь, и спустилась по ступеням, сделанным из двух пеньков, готовая биться за люльку с нечистью. Но в землянке никого не было, только дотлевал очаг. Феодосья стала шарить по стенам и полу и с ликованием обнаружила люльку в простенке между лежанкой, на которой она очнулась, и наружной стеной обиталища. Взвалив колыбельку на плечо, Феодосья мигом вылетела на волю и помчалась в лес. Невысокий кряжистый чудь, вышедший по нужде из другой подземной избушки, с интересом поглядел ей вослед.
Все мысли торопливо шагавшей Феодосьи были о том, куда схорониться, чтобы не догнала нечисть? По ходу размышлений дивилась она тому, что нечистая сила не столь уж злоблива и жестока, как баяли тотьмичи. А об том, чтоб лешие подносили клюквенный или малиновый морс, Феодосия вовсе не слышала. Впрочем, возможно, это был обманный шаг с их стороны с целью завлечь Феодосью остаться в их логове, а уж потом растерзати ея.
— Лукав и хитер, да не лукавее истинно верующего, спасающегося святым крестом и молитвой, — довольно победоносным тоном промолвила вслух Феодосья. И обнаружила, что оказалась возле могучего дерева с большим дуплом чуть выше Феодосьиного лица, и сей временный кров освещен лишь голубым светом луны.
Феодосьюшка наломала и протолкала в дупло пушистых еловых веток, подтащила под ствол несколько коряг, водрузила на них хворост, коим в изобилии, видимо, после ветра был усыпан снег и, взгромоздясь по сей импровизированной лестнице, залезла на сук, с коего и спустилась в древесное чрево, предварительно опустив туда люльку. Угнездившись в своем виталище, Феодосья оказалась по колени в еловых ветках, а спиной привалилась к люльке, зацепившейся поперек пустого ствола. Обжив, таким образом, свою необыкновенную и несомненно богоугодную обитель, юная жена проникновенно помолилась и наконец-то со спокойствием взглянула в оконце дупла.
Господи, что за великолепная божественная бездна открылась ея глазам! Тишина, казалось, охватила весь мир. Невозможно было и представить, что где-то есть города, тесно заполненные избами, дворами, банями, хоромами, острогами и питейными домами, заполняющими все пространство вокруг них и накрывающие сам город ватным одеялом смрада, дымов и воней. Что пьют там, едят, пляшут, бают, поют и скокотают, не ведая, как чист и хрустален морозный купол над ними. Как божественно мерцают звезды, и дрожит воздух от дыхания Феодосии, измученной, но счастливой от представшей картины мирозданья. Как чиста и пряма перед ней дорога в новую необыкновенную жизнь. Какие чудные события предстоят впереди — божественная любовь к Нему, необыкновенные подвиги, великие свершения…
Феодосье, как и каждому человеку, после тяжелых испытаний и мучительных размышлений внезапно оказавшемуся один на один перед раскрывшимся вдруг миром во всем его космическом величии, казалось, что сие случилось только с ней одной и впервые за все существование подлунной жизни, и никто больше не видел то, что зрила сей час она. Если бы мог видеть ее в сей миг неколебимый в своих упорствах отец Логгин! Агамантовые голубые глаза стали казаться еще больше на осунувшемся лице. И те же речные земчузинки сияли в них, только не розово-голубые, а чуть желтоватые. И пусть разразит меня на этом месте, если в сей мог отец Логгин не устыдился бы того, что его тщением прошла Феодосья в свои шестнадцать годин тернистый путь юродства, который оказывается не под силу иному крепкому мужу. Но, увы, отец Логгин в сей божественный светлый момент изучал греческий фолиант, перемежая сие занятие с поеданием тушеной капусты. Почему — увы? Потому, что видение сего милого лица с заиневевшими от тихого дыхания бровями и ресницами, несомненно отвратило бы его от всех последующих, не менее горьких событий, на которые отца Логгина не иначе, сам дьявол толкнул! Впрочем, все это еще только предстоит впереди. А пока Феодосья отламывала из мешочка, подвешенного на поясе, кусочки сухаря и жевала их, размышляя о чуди подземной.
Феодосья была женой зело смышленой. Она умела делать выводы из разрозненных фактов. Обобщать, казалось бы, несвязанные события. И на основе увиденного и услышанного — измысливать совершенно новые знания.
На сей раз, обдумав события последнего дня, она твердо (и совершенно верно!) уверилась, что чуди — не лешие и не водяные, а — люди. Тотьмичи бы над ней, конечно, посмеялись и перекрестясь, задвинули покрепче засовы на дверях, но, в данном случае, права было именно Феодосья. Сие были человеки, а не нечистая сила. Но были оне идолопоклонниками, суть — язычниками. «А что? Вполне могли сохраниться с незапамятных времен в лесу язычники. Есть же оне — рассказывал один проезжий архангельский купец — на Сивере. Живут там — рядом с православными самоедские племена, кои молятся каменному моржу и деревянному медведю. Вот и чуди исправно скрывались в Лешаковском лесу, ибо никто сюда не хаживает. Далее Феодосья сделала логический вывод, что незря она, Феодосья именно, оказалась в логове диких неверцев, а послана она сюда Божьей волею, дабы обратить несчастных в истинную веру: отучить жертвовать хозяевам лесным шкуры и сердца зверей, а научить носить крест и читать молитву триединому Богу — отцу, сыну и святому духу.
Итак, из юродивой велением божьим Феодосья стала миссионеркой, как мог выразиться в ученой беседе с отцом Нифонтом книжный отец Логгин. Ей предстояло златоустно нести слово истинной веры в подземные пещеры.
Долго еще с решимостью и надеждой размышляла Феодосья, стоя в своей деревянной келье. И исходил от нея такой светлый аер, что ни один зверь лесной, ни волк, ни филин, не посмел тронуть ее. А потом сморил жену сон, да так неожиданно крепко, что сухарь свой она дожевала прямо во сне. Грезился ей Симеон Столпник, что стоял на высоком столбе, у подножий которого росла пальма, похожая на перевернутую елку. «Тоже стоишь?» — вопросил Симеон Феодосью. — «Стою». — «И сколь давно?» — «С ночи. А вы?» — «Сорок лет» — «Олей! О! Нет, я только с ночи». Потом привиделся Феодосье Агеюшка и потому просыпаться ей не хотелось. Но потянуло дымом. И Феодосья проснулась.
Лицо ее окоченело, да и по спине пробирал холод, но внутрь, в тело, он не проник. Жена вспомнила все, что открылось ей в сию божественную ночь, быстро съела очередной сухарь, вылезла из дупла и энергично пошла по дороге. Но сперва не в сторону поляны со входами в подземную деревню, а на другой берег Сухоны, к камню, под который заткнула она завертку с вышивкой небесных сфер по синему шелку, хрустальной скляницей с перекатывющемся внутри засушенным мандарином и маленьким эмалевым складнем.
Будь дело летом, ей не удалось бы пройти незамеченной, но зимой выходили тотьмичи на улицу позже, ибо скот выгонять на выпас не нужно было, на огороды идти так же нет нужды. Посему, прошла она к окраине незамеченной, быстро нашла большой валун у развилки, вытащила из снега свои сокровища и, уложив их в люльку, вновь той же тропой вернулась в Лешаков лес. На все ушло у нея не более двух часов, так что шеломель, сиречь горизонт едва окрасился розовым цветом, когда Феодосья постучала в маленькую дверку чудей.
Несмотря на столь ранний час, дверца было отворена очень скоро. Из темной, опахнувшей спертой воней дыры глядела снизу вверх маленькая бабуся, одетая в шкуру и тканье из крапивы. Как и всем пожилым людям, старушке не спалось по утрам, потому она вставала в полной темноте и, разведя огонь в очаге, дым из которого уходил в дыру в земляной крыше, готовила варево или грела то, что оставалось с прошлого дня.
— Я пришла, чтобы открыть вам истинную веру! — твердо сказал Феодосья.
