Сью Таунсенд - Адриан Моул: Годы прострации
А также в курсе ли он, насколько ему повезло?
Суббота, 22 марта
Позвонил Найджел:
— Жаль, Моули, что у вас с Георгиной так получилось, но прикинь, если мы устроим свадьбу в Фэрфаксхолле, это обойдется нам на порядок дешевле.
— Откровенно говоря, Найджел, ты меня разочаровываешь. Каждый раз, когда я слышу имя жены, от моего сердца откалывается кусочек, а ты только и думаешь, как бы сэкономить горстку пенсов на своей как бы не совсем свадьбе.
— Да ладно, Моули. Я люблю тебя сил нет, но она все равно бы от тебя ушла рано или поздно. Нельзя вырвать тепличное растение вроде Георгины Крокус из тропического Лондона и пересадить в каменистую почву Мангольд-Парвы. Оно завянет и умрет, так-то, приятель.
Я не позволил ему углубиться в эту садоводческую метафору:
— Свяжись с Георгиной по сотовому. — И повесил трубку.
Где тот человек, который бы мне посочувствовал?
Воскресенье, 23 марта
Георгина не подарит мне пасхального яйца в этом году. Я переживаю эту потерю очень остро.
Пока ее мать в Париже, Грейси живет у моих родителей. Вчера получил письмо.
Родителю/опекуну/ответственному за воспитание
Грейси Полин Моул
Вышеупомянутый ребенок записан на прием к педагогу-психологу доктору Мартину на 14.30 в пятницу 27 июня в Хейзлвудской клинике.
Зигмунд-хаус,
Кокфостер-лейн, 113.
Лестер.
Показал письмо родителям. Отец был категоричен:
— С Грейси нет никаких проблем, которые нельзя вылечить хорошей трепкой. Ты слишком мягок с ней, Адриан. Она об тебя ноги вытирает. У тебя на лице следы от ее ботинок.
— Не нужен ей никакой педагог-психолог, — поддержала его мать. — Все дети до пяти лет — полный караул. К примеру, ты в возрасте Грейси разговаривал с луной. Пригласил ее на свой день рождения, а потом плакал, потому что она не пришла. Помнишь, Джордж?
Отец согнулся от смеха и долго не мог слова сказать, но постепенно успокоился и предался уморительным воспоминаниям:
— А когда стемнело и на небе появилась луна, он вышел в сад и бросил ей сосиску в тесте.
В целом, приятно было наблюдать, как им весело вдвоем, пусть и за мой счет.
Понедельник, 24 марта
Утром мать привела Грейси. У бабушки с дедушкой девочка вела себя безупречно. Ни истерик, ни грубостей, ни бредовых фантазий, то есть с луной она в беседы не вступала.
Мать резко помолодела. Я спросил, уж не пользуется ли она защитной, питательной и якобы идеальной для кожи сывороткой «Бутс № 7». (Я слыхал, что женщины без ума от этого снадобья.)
— Нет, — ответила мать, — но я намерена ее приобрести. А выгляжу лучше, потому что сплю теперь по восемь часов. С тех пор как Гордон национализировал «Северную скалу», мы с твоим отцом можем наконец спать спокойно.
— Ты так говоришь о премьер-министре, что можно подумать, будто он твой закадычный друг, — сыронизировал я.
— Я чувствую, что Гордон втайне симпатизирует рабочему классу, и когда он более-менее освоится, то всем покажет, на чьей он стороне.
Я долго смеялся над умозаключениями матери, а потом кое о чем ей напомнил:
— Было время, когда ты похвалялась принадлежностью к среднему классу.
— Я никогда не причисляла себя к среднему классу, — отнекивалась мать. — Это все твой отец. Он полагал, что торговля электрообогревателями открывает ему двери в уборную для директорского состава.
Когда мать ушла, я с пристрастием расспросил Грейси о том, как ей живется в Фэрфаксхолле. Девочка поведала следующее:
— Хьюго и мамочка спят в большой кровати за занавеской… Хьюго подарил мне щеночка, я назвала его Снежок, потому что он весь-весь беленький. Хьюго учил меня ездить галопом на Нарциссе, а сплю я в кроватке для принцессы из ИКЕА.
Я спросил, не скучает ли она по мне, бабушке и дедушке Моул.
— Нет, — был ответ, после чего Грейси целиком переключилась на Бернарда, как раз раздававшего карты для игры в «Счастливую семью».
В самый кульминационный момент (мне оставалось заполучить мистера Булку, пекаря, чтобы выиграть) на кухню ворвался Бретт с криком:
— «Беар Стернз» лопнул!
Бернард, Грейси и я переглянулись в полном недоумении.
— Вы, конечно, понятия не имеете, что это такое? — презрительно спросил Бретт.
— Нет, — признался я, — но ты нам обязательно расскажешь, верно?
— Это один из самых крупных инвестиционных банков Америки, — снисходительно разъяснил мой полубрат. — Одно из наиболее престижных учреждений на Уолл-стрит.
— Свят, свят, свят, — откликнулся Бернард.
— Ты запоешь совсем другую песню, — накинулся на него Бретт, — когда международные финансовые институции рухнут и тебе ничего не останется, как бунтовать на улицах и грабить супермаркеты, чтобы выжить.
— Послушай, милок, — невозмутимо ответил Бернард, — у меня за плечами шесть десятков лет. Бунт меня уже как-то не привлекает. Я просто тихонечко допьюсь до смерти, а грабежи оставлю подрастающему поколению.
Бернард взял карту и отбросил ее. Это был мистер Булка. Я жадно схватил пекаря, как пес жирный кусок мяса, и торжествующе воскликнул:
— Я выиграл!
Просматривая воскресные газеты и вынимая из них финансовые страницы, Бретт бубнил:
— Неликвидность глобального капитала — это еще хуже, чем стагнация на рынках в прошлом августе. Как далеко зайдут центробанки в своем стремлении поддерживать на плаву систему, которая явно пришла в негодность?
Никто из нас не мог ответить на этот вопрос. Бретт ушел, сказав напоследок, что, будь у него начальный капитал, он выстроил бы систему, защищенную от кризисов. Мне почудилось или Бретт действительно как-то уж очень пристально поглядел на полку с консервами?
Разогревая в микроволновке три порции картофельной запеканки и открывая банку горошка, я думал о Георгине: наверное, сидит сейчас на Елисейских Полях и любуется Парижем, уплетая улиток и запивая их розовым вином.
После обеда Бернард повел Грейси в лес, где уже распустились колокольчики. Я лег в постель и заснул, обнимая подушку Георгины. Проснувшись, обнаружил на кухне банку с поникшими колокольчиками, а Бернард сообщил, что международные финансы упали еще на 3 процента и финансовые эксперты предрекают массовую безработицу и увеличение числа бездомных по причине ипотечного краха. Эту речь Бернард произнес так, будто говорил на иностранном языке.
Вторник, 25 марта
Мать отвела Грейси в школу, вернулась и отвезла меня в больницу на терапию. Когда мне поставили капельницу, она сказала:
— Умираю, есть хочу. Пойду в буфет за бутербродом с сыром.
Из буфета она явилась без двух передних зубов, признавшись, что вонзила зубы в хлеб «с необычайной силой». Из больницы она позвонила в государственную поликлинику, чтобы записаться на прием к мистеру Литтлу, но в регистратуре ей сказали, что он умер четыре года назад.
Прикрывая рот рукой, мать настаивала:
— Мне нужно срочно к врачу.
— На три часа к мистеру Стеджену вас устроит?
По парковке мать передвигалась очень быстрым шагом:
— Не могу показываться на людях, пока мне не поставят зубы на место.
— Мама, твоя реакция чрезмерна.
Но, когда она убрала руку ото рта, чтобы завести машину, и, повернувшись ко мне, улыбнулась, я испытал почти что шок. С зеленым лицом благодаря солнцезащитному козырьку того же цвета, с растрепанными волосами, морщинистыми губами курильщицы и недостающими зубами она походила на Гингему, злую ведьму Запада.
Позвонил мистер Карлтон-Хейес с вопросом: не поможем ли мы с Бернардом рассортировать оставшиеся книги, до сих пор хранящиеся на складе. Я сказал, что завтра утром мы в его распоряжении.
Бернард, слушавший наш разговор, потер руки:
— Черт, неужто мы наконец доберемся до этих лакомств, цыпленочек? Жду не дождусь.
Посещение склада он предвкушал так, как другие мужчины предвкушают поход в стриптиз-бар.
В моей голове часто мелькает мысль, что отношения Бернарда с книгами нельзя назвать здоровыми. Сдается, он подменил секс литературой и порою путает одно с другим.
Среда, 26 марта
Я никогда раньше не бывал на складе. Там стояли рядами огромные контейнеры. В некоторых было столько добра, что, казалось, его хватит, чтобы обставить целый дом. Один контейнер был заполнен манекенами в человеческий рост, застывшими в самых разнообразных позах, а другой доверху забит старыми газетами.
