Витауте Жилинскайте - Вариации на тему
И вот Юдифь просит горожан продержаться еще три дня: она, мол, кое-что придумала… Библия не раскрывает причин, почему молодая, красивая, богатая вдова решилась на такой шаг. Вернее, говорит лишь о высоких материях. А дело в том, что Юдифь любит. Да, да! Безумно любит одного воина, защитника города, и жаждет спасти его от неизбежной гибели. Только движимая любовью женщина может так шаловливо отстранить копья вражеских часовых и, кокетливо улыбаясь, проникнуть в шатер их вождя, танцевать для него, гадать ему, прикидываться, что ненавидит свой город, предрекать ассирийцам победу…
Библия пытается убедить, что Юдифь чиста и безгрешна. Как бы не так! Припомним только те три ночки, когда она пировала с вражеским военачальником Олоферном, обольщала его своими улыбками и ласками, а потом — чик-чик — отрубила ему голову. Трудно поверить библейским сказкам, что все эти три ночи он не прикасался к ней. Ни один мужчина — а тем более жестокий и избалованный всеобщим беспрекословным повиновением военачальник — не станет особо сдерживаться, когда на столе кубки с вином, под боком красивая женщина, а через день-другой предстоит смертельная битва. Потому-то и распрощался Олоферн с головой, что поверил в искренность женской страсти, остался наедине с Юдифью, добился своего и беззаботно уснул в ее объятиях, пренебрегши осторожностью.
Юдифь отсекла Олоферну голову его же собственным мечом, обернув покрывалом, бросила в корзину, заложила разрезанными плодами граната, чтобы капли крови не возбудили подозрений, и, укутавшись в темный платок, под покровом ночи вернулась в осажденный город. Повторяю еще раз: только любящая, безумно любящая женщина способна превратиться ночью в серую кошку и невидимкой прошмыгнуть мимо недремлющих сторожевых постов… Поэтому не верьте и тем словам Библии, которые утверждают, будто Юдифь честно вдовствовала и умерщвляла плоть и до и после своего подвига. Чепуха.
Теперь послушайте дальше. Как и следовало ожидать, во вражеском стане началась страшная паника: найдя своего вождя мертвым, более того — обезглавленным, ассирийцы усмотрели в этом небесную кару и, испугавшись, как бы разгневанные боги не наслали на войско еще более страшные беды, поспешили собрать пожитки и удрать подальше от злополучной Ветилуи…
Ну, а что после этого творилось в городе, на который словно с самих небес свалилось освобождение, не так уж трудно себе представить. Горожане просто с ума посходили, кричали, обнимались, целовались, плакали — и было отчего!
А вдова Юдифь? — спросите вы. Стоило ей появиться на улице, как тысячи ветилуйцев, плача от счастья и благодарности, бросились к ногам героини, в экстазе обращая к ней молитвы: Юдифь, наша спасительница Юдифь, воительница Юдифь, священно имя твое, Юдифь, Юдифь, Юдифь… Голова Олоферна, поднятая на щите, как знамя, была выставлена на зубцах городских стен, а Юдифь в победном шествии по городу несли в паланкине четверо юношей из самых уважаемых семей. От пережитых ужасов, от трех бессонных ночей, от игры со смертью ее лицо под голубым балдахином казалось белым как полотно. Большие, черные, лихорадочно горящие глаза медленно блуждали по толпе в поисках того, ради кого решилась она на это безумие. Обнаженные до локтей руки — руки, которые отсекли голову беспощадного врага, — покоились на мягких подлокотниках, высокая грудь трепетала, локоны черных волос ласково теребил ветерок. О, как обворожительна и величественна была Юдифь в час своего триумфа! Не оставалось в Ветилуе ни одного мужчины или юноши, который мог бы оторвать взгляд от этой чарующей картины. Толкаясь, вытягивая шеи, спотыкаясь о камни, забыв обо всем на свете, теснились они вокруг паланкина, готовые ради единого благосклонного взгляда Юдифи отдать что угодно, вплоть до собственных голов! Обмолвись она сейчас, хочу, мол, живого страуса, — и все не задумываясь помчались бы в пустыню ловить быстроногую птицу и бегали бы за ней до тех пор, пока не рухнули бездыханными…
Когда стемнело и Юдифь укрылась в своем доме, мужчины еще долго толпились возле высокой ограды, а разойдясь наконец по домам, слонялись, как сонные мухи, работа валилась у них из рук — перед глазами все еще стояла Юдифь, несравненная Юдифь, воительница Юдифь, прекрасно имя твое, Юдифь, Юдифь, Юдифь…
Вы, наверно, уже догадались, что такой поворот событий не мог прийтись по душе ветилуйским женщинам. В первый день — так и быть, в первый день они и сами возносили хвалу и благословляли спасительницу города, поднимали повыше детей, чтобы те своими глазками увидели героиню. Однако пошел второй день, третий, четвертый, а мужчины не унимались…
Простите, сколько же можно? В конце концов, хорошего понемножку!
Все началось вполне невинно, без всякого сговора, даже как бы к вящей славе самой Юдифи. В то утро — это было пятое утро после триумфального ее возвращения — Юдифь собралась навестить племянницу. Однако не успела она шагнуть за ворота, как увидела, что окружена все прибывающей толпой поклонников. Один из них, побойчее других, или, говоря современным языком, покоммуникабельнее, приблизившись, спросил у вдовы:
— Скажи, Юдифь, тебе пришлось вытаскивать меч Олоферна из ножен или он уже был обнаженным?
Все умолкли, с любопытством прислушиваясь, что ответит Юдифь. Она охотно принялась рассказывать, как все было, но ее прервала соседка по улице, муженек которой тоже глотал пыль, гарцуя в сопровождавшей Юдифь толпе.
— А твой, — подбоченясь, крикнула соседка любопытному, — где был твой меч? И где был ты сам? Что помешало тебе ночью прокрасться в ассирийский лагерь, пусть даже переодевшись в женское платье? Юдифь наверняка подарила бы тебе свою лучшую юбку и умастила ароматнейшим мирром, лишь бы ты сам перерезал глотку ассирийцу! А еще мужчиной себя считает. Позор! — добавила она, обращаясь к подругам.
Любопытный аж присел, будто его огрели по башке мехом, полным вина.
— Из-за таких петушков, — поддержала товарку вторая женщина, — бедной нашей вдовушке пришлось заниматься не своим делом.
— А ну, кыш отсюда, куриный герой! — издеваясь, прикрикнула на того же любопытного третья.
Лицо юноши залилось краской. Как вспугнутый заяц, юркнул он в сторону и исчез в лабиринте улочек.
Поклонники Юдифи, боясь услышать подобное в свой адрес, замедлили шаг и поплелись за своей богиней уже поодаль. Но, как известно, нет такой силы, которая способна заткнуть рот женщине, когда она уже открыла его.
— Вся их храбрость — вертеться около смелой женщины! — ужалила мужчин первая реплика.
— Хоть бы один волосок осмелились выдрать у ассирийца, что уж там говорить о самой голове!
— Потому и город едва не погубили!
— Зачем вы так? — попыталась заступиться за мужчин Юдифь. — Ведь они защищали Ветилую до последнего, а искусство хитрости…
— Защищали?! — прервали ее женщины. — Уж так защищали, что если бы не твое мужество, здесь теперь одни головешки дымились бы в лужах крови. Хорошие защитнички, если слабой вдове пришлось браться за меч!
— Будь я мужчиной, от стыда сгорела бы, не посмела бы наружу и нос высунуть! А они красуются, словно павлины, хвост распускают перед той, кто их дело сделал. Срам! Гони их прочь, Юдифь, гони, как бешеных собак!
— Вечный позор на наш город навлекли!
— Все теперь пальцами показывать будут!
— А смеху-то, смеху сколько…
Мало того, какая-то хозяйка, будто нечаянно, выплеснула ведро с помоями прямо в толпу мужчин.
— Знаете, что? — вдруг предложила одна из крикуний. — Надо кому-то из них голову за трусость оттяпать!
— Во-во!
— Юдифь, пусть Юдифь и отрежет, ей не впервой!.. Юдифь, на тебе кухонный нож!
Крики, смех, проклятия, угрозы — все смешалось в клубок, вернее, в шаровую молнию, от которой единственное спасение — бежать подальше…
На другой день ни один мужчина не решался даже издали следовать за Юдифью. А если невзначай сталкивался с ней на улице, то спешил свернуть в сторону, пока не окатили его помоями — в прямом и переносном смысле. Все изменилось так неожиданно, что бедная героиня не успела и сообразить, что случилось. Может, думала она, женщины так гордятся ее подвигом, что потеряли чувство меры и всякое соображение?.. Стоило ей пройти мимо какого-нибудь двора, как оттуда доносились женские поучения, обращенные к муженькам:
— Беги! Чего столбом стоишь? Ведь твоя богиня идет. Ползи на карачках, лижи ей сандалии, ты же обязан ей жизнью. Ну, чего стоишь?.. Эх, ты, трус, не можешь даже как следует поблагодарить женщину, которая преподала тебе урок храбрости. Позор! Смотри, детка, — женщина приподняла над забором младенца, — смотри и запоминай: это единственный мужчина в нашем городе!
Да, Юдифь уже не могла не видеть, что огоньки восторга в глазах мужчин пригасли, да что там пригасли, вместо восторга во взглядах сквозили досада и даже ненависть. Однако вдовушка не принимала всего этого близко к сердцу: она ждала возвращения любимого, который вместе с другими воинами преследовал отступавших врагов, чтобы вырвать у них награбленную добычу. Вернется Симон — и все образуется, она больше не будет одна со своей славой, утихнут кривотолки, за ним она почувствует себя, как за каменной стеной… Каждый скрип калитки, каждый послышавшийся ночью перестук шагов так и выбрасывали ее из постели: уж не он ли?.. А теперь, когда толпу поклонников словно ветром сдуло, когда навалилось неожиданное одиночество и даже страх перед людьми (особенно перед женщинами!), теперь тоска просто поедом ела ее… И вот Юдифь внезапно узнает, что воины вернулись из погони еще два дня назад. Она поверить не в силах: два дня, целых двое суток, как ее Симон вернулся — и носу не кажет?! Не думая о том, что будут говорить люди, она спешит к его дому — скорее, скорее! — и вот уже с силой распахивает калитку:
