Георгий Эсаул - Рабочий
Если я в цех приду в соломенном плаще и в соломен-ной шляпе, то меня сожгут вместе с плащом и шляпой, по-тому что — удобно, оттого, что солома прекрасно горит.
Знал бы, где подожгут — соломки бы постелил.
Спору нет, скомпрометировал я тебя, Лёха, однако до суда дело не дойдет из-за твоих излишеств и острот, как у Петрушки.
Петрушку деревянного в балагане бьют, а ему — всё нипочем; нос у Петрушки длинный, красный, неприлич-ный, но выживает Петрушка и носом трясет после побоев.
Но как я всё это понимаю в конце смены?
Не ошибаюсь ли в расчетах, когда провожу ревизию на складе?
На что намекала ты, Анастасия, когда говорила, что у тебя расстегнулся лифчик?
Действительно ли повара приготовят сегодня котле-ты из рыбы, а не из картошки с ароматизатором рыбы?
И кто я по жизни, а имя моё настоящее какое?
Раньше имена настоящие знали только отец и сын, а теперь настоящими именами в ведомостях расписываемся, словно гулящие мужики с острова Борнео.
Кошмар! Ужас! Ужас!!!
Ждете ли вы от меня новые тапочки в раздевалку?
Как работать, чтобы станок не сгорел, и в цехе не произошла катастрофа? — Сергей Георгиевич замолчал, многозначительно погрозил Лёхе пальцем, словно отгонял привидение.
Настюха с победой взглянула на Лёху «Вот как Сер-гей Георгиевич отшил тебя, поставил на место, Лёха!».
Она взяла Сергея Георгиевич под локоток, пошла от станка и от Лёхи, уходила в заводскую легенду.
Лёха постучал по электрошкафу — не выскочит ли крыса:
— Во как!
В профилактории, во как
В пятницу вечером загрузились в автобус и поехали в заводской профилакторий «Звезда» на отдых и укрепление здоровья!
Лёху штормило — слишком много и быстро пили пе-ред автобусом, да на голодный желудок, без закуски, после рабочего дня — так капитан «Титаника» пил на брудершафт с пиратом.
Лёха занял выгодное место у окна, рюкзак поставил между ног и посмотрел в окно: «ОГОГО! Впереди два дня отдыха и две ночи Крестоносные!
Красотища! Музыка, разговоры с правильными кол-легами, бабы с красными лицами свои в доску!
Бухла — море Иерусалимское, потому что теплое и соленое!»
В глаза плеснуло теплое море, Лёха представил, что он на необитаемом острове, но остров необитаемый нахо-дится в лесной зоне около профилактория, недалеко от по-ля с турнепсом.
Вокруг зима, холод, турнепсы и охотники с заинде-вевшими борзыми собаками, а у Лёхи на острове — станки и туземки, туземки и щетки-сметки.
Туземки похожи на Елену, Настюху, Верунчика, Лёльку, Зинку и других заводских баб, словно им лица нарисовали химическим карандашом.
Лёха посмотрел на рюкзак, на туристические ботин-ки: рабочие, но и к туризму приспособлены — ни яд их не возьмет, ни гвоздь, ни кислота.
На необитаемом острове с туземками ботинки не нужны, но и не помешают — вдруг, тарантулы со змеями накинутся?
Руку под тростниковую юбку туземке, а в ногу змея жалит?
Нет, лучше в ботинках, как по горной местности на танке.
Необитаемый остров — прекрасно, на нем можно и год прожить без войны и без хлеба с корочкой.
Но кто тогда за станок встанет?
Без станка жизнь Лёхе не мила, и не нужны туземки, если они со щеткой-сметкой не справятся.
Подметают ли туземцы полы в хижинах?
Если подметают, то — зачем? Полы-то земляные, а землю с земли не снимают — смысла нет, как нет смысла в головомойках перед бурей.
Но, если не подметают, то грязь, мусор веками утрамбовываются, и нет интереса ходить, а особенно — па-дать после пьянки на замызганную землю, куда справляли нужду поколения туземцев.
Ладно бы — туземок, но туземцы, мужики — слишком уж подло, западло.
Пока Лёха на острове бананы кушает, и кокосовые орехи о головы туземок разбивает, к станку нового рабоче-го подведут, что недопустимо, как водка на Люберецком конном дворе.
Как это так — станок — женщина, любимая женщина, а к ней другого, так это — измена, рога вырастут, если другой слесарь за станок встанет и поимеет его под фартуком.
Свой, рабочий парень встанет, потому что умеет, а туземец не подойдет к станку, оттого, что нет навыка работы с передними и задними бабками, даже штангенциркуль туземец не поднимет.
«Как они, папуасы, живут без профтехобразования? — Лёха удивился, смахнул с ботинка шелуху от семечек «Мартин». — На островах ни железа нет, ни прядильной промышленности, ни ткацких производств, ни химических комбинатов, ни общепита, а туземцы обуты, одеты, сыты и пляшут по ночам у костров с брагой.
Откуда они берут одежду, сталь и ботинки на каблу-ках?
Не сеют, ни пашут, а поют и пляшут.
Туземец у станка, если и проживет до конца смены, то останется без рук и без ног, как дурачок после крушения поезда.
Сам себя просверлит, высверлит, на зубы резьбу нарежет!»
Лёха засмеялся, представил папуаса в юбке и с ко-сточкой в волосах у станка с напильником в зубах.
Напильник в зубах смешно и не обидно, потому что не смеются же люди над кольцом в носу папуаса, и над напильником не посмеются, и над щеткой-сметкой — ниче-го в ней смешного нет, потому что волосы папуаски с ост-рова жесткие, как щетина щетки-сметки.
Лёха потрогал рюкзак — на месте, да и кому он ну-жен, и никуда не денется из автобуса, где много потных ног.
«Во как! — Лёха, словно громом пораженный щелкал пальцами, он представлял папуаса за своим станком и пе-реживал без хлеба и соли. — Я в профилакторий, а папуас — за мой станок, электрощиток папуасу под юбку».
Лёха выдумал папуаса и уже в него верил, увидел от-четливо с напильником и штангельциркулем.
После смены папуас пойдет в душ, а к нему за-бурятся Настюха и Елена — ладно бы просто пришли, а обидно, что бабы не первого сорта, Лёхе не дали любви, а папуасу дадут, хотя папуас в рабочем деле — ни ногой в зуб.
Лёха переполнился сухой угрозой — так трещит гро-зовая туча, но дождь еще не пошел.
Пришла мысль, что рюкзак гармонирует с ботинка-ми, и гармония эта не просто так, а дана сверху, с линии Судьбы, где много непонятного, но, когда непонятное вы-страивается в цепочку, то из него рождаются заводы, фаб-рики, цеха, общественные столовые и профилактории с песней у костра.
Необыкновенная должна прийти причина, чтобы бо-тинок гармонировал с рюкзаком, и всё вместе ехало в про-филакторий с Лёхой, не почему-то просто так ехали его ботинки и рюкзак, а оттого, что они — собственность Лёхи, его рабы, как русские рабы на услужении чеченских кре-стьян.
У станка без специальной рабочей обуви нельзя, а папуас не наденет ботинки, даже, если ему посулят козу с колокольчиками.
Может и наденет, но в ботинках долго у станка не простоит, а в кроссовках простоял бы, потому что кроссов-ки в кино разрекламированы, в кроссовках танцуют, а в рабочих башмаках с подковками, со стальным мыском — не натанцуешь рэп, да еще ногой себе же яйца отобьешь.
Балерина надела бы рабочие ботинки и при крайней нужде стала бы к станку, и даже производственный план бы дала, как дает любовь английскому менеджеру средне-го звена.
Потому что балерина — своя, рабочая, хоть не снару-жи, но внутри, и видна в ней рабочая закалка, оттого, что балерина целый день стоит у потешного станка.
Балеринские станки Лёха презирал, и над бале-ринами посмеивался, когда они называли свои репетиции работой у станка, но балерина бы норму выполнила, а папуас — он бы выкатил буркалы, кричал бы «Атуна-матана! Атука-банана!», но к шпинделю бы не прикоснулся, а от передней бабки бы бежал до самого дальнего австралийского или африканского моря — кто знает, где папуасы живут.
Жили на острове, но их смыло китайской волной.
Папуасские бабы живут на выдуманном острове в профилактории «Звезда», а сами папуасы бродят по свету — так цыгане расхаживают с медведями на цепях.
Померещилось Лёхе, что нога у него из бумаги, а башмак из картона, и из детства выплыло дурацкой назва-ние папье-маше.
Что за папье-маше? Папе — Машу?
Любили на Руси красивые слова, чтобы за словом стояла пустышка, но красиво сказано — так описывают ко-ролевича иностранным послам, а королевич в это время в грязи со свиньями валяется.
Время вроде бы застыло, когда Лёха проверял — бу-мажная ли у него нога; не бумажная — из крови, кости и мяса нога, и ботинок на ней настоящий, рабочий, а не оже-релье из улиток, как у папуасов.
Но папуаски — должны ли они работать у станка, как работала бы балерина, если бы голодала в Блокаду Сама-ры?
Можно папуасок устроить уборщицами в цеха: Гоге-ны всякие и Родены ради папуасок бросали цивилизацию, а Лёха бросит папуасок на производство.
Рождаемость в России низкая, русские давно пере-шли в категорию национального меньшинства России, вот пусть папуаски помогут, если балерины отказываются ро-жать.
Что это за девка, если прыгает, танцует, а о детях го-ворит, что не станет рожать, потому что дети балету поме-ха.
