Азиз Несин - Избранное
Знаменитый покойник, вероятно, по запаху распознал, что я подлец, и начал кричать:
«Уберите меня отсюда! Я не могу быть рядом с подлецом!.. Я герой!..»
Но живые не слышат голоса мертвых, и я ему ответил на понятном нам языке:
«Но волнуйся, уважаемый герой, скоро наши пути разойдутся!»
И действительно, вскоре мы расстались. Но при расставании произошла небольшая ошибка. Огромная толпа, провожавшая его в последний путь, подхватила мой гроб, а несколько человек, что шли за моим телом, взяли его гроб. Теперь уже для меня оркестр играл траурный марш, за моим гробом шли сотни людей, а его тащили несколько жалких пройдох…
Потом я потерял его из виду. Героем оказался я. Меня положили в эту могилу. Надо мной произносили речи. Я слушал, какие великие дела числятся за мной. Совесть моя неспокойна. Тяжело занимать место героя, пользоваться его правами. Мир, в котором мы жили, полон несправедливости. Подлецы, вроде меня, жили, как благородные люди. Что ж, я и в раю сумею пристроиться. Но что станется с тем героем? Неужели он будет гореть в аду вместо меня? Конечно, там его спросят о делах, совершенных на земле. И когда ангел задаст уважаемому герою такой вопрос: «Торговал ли ты женщинами?» – представляете, что с ним будет! Умрет во второй раз.
Слепень, братец мой, не суди его строго – плохой, мол, это человек, торговал женщинами. Видел бы ты, как, откровенно рассказавши нам свою историю, обливался он слезами из-за того, что занял место героя.
Я рассмеялся. Почему-то мне показалось очень смешным, что перепутали героя с подлецом. На земле и на том свете – везде, оказывается, одинаково.
В то время как торговец живым товаром горько плакал, а я надрывался от смеха, неизвестно откуда раздался грубый голос:
– Не плачь!.. Божественная справедливость восторжествовала! Голос, который ты сейчас слышишь, принадлежит акушеру, принимавшему роды у твоей матери пятьдесят четыре года назад. Когда твоя мать рожала тебя, и другая женщина родила сына. Вот откуда идет путаница. По ошибке ты был отдан той женщине, а ее сын – твоей матери. Всю жизнь вы не могли исправить эту ошибку. Собственно, героем должен был стать ты, а тот, другой, – подлецом. Сейчас, когда вы оба умерли, божественная справедливость восторжествовала. Так что не убивайся. Ошибка исправлена.
Услышав это, мой сосед воскликнул:
– Ничего себе!.. Не могла эта справедливость восторжествовать лет сорок назад! Тогда мне не пришлось бы торговать женщинами!
Я сказал ему:
– Благодари Аллаха, что рано умер, а что бы было, если бы ты прожил восемьдесят четыре года, как старик, лежащий над нами?
– Где ты? – спросил я акушера. – Кто ты теперь?
– Я чертополох, выросший на вашей могиле. Когда-то я был человеком, но я умер восемнадцать лет назад, мое тело давно истлело, смешалось с землею. А из земли я поднялся чертополохом.
– Что за чертовщина! – бормочу я.
В то время раздался другой далекий голос:
– Никакой тут нет чертовщины! Той путанице предшествует еще одна. По метрике я твой отец! Но на самом деле я отец того героя. Однажды ночью… Была темная ночь… Я был очень пьян… Я забрел в чужой дом, думая, что это мой, зашел в чужую спальню, лег в чужую постель, к чужой жене. Но она-то знала, что я не ее муж.
– Над нами заговорило еще одно растение, – сообщил я. – Но ты, приятель, не обращай внимания! Если начнут говорить все травы над нами, мы совсем запутаемся.
Вот так мы здесь и живем, дорогой братец Слепень. Как вы там на земле барахтаетесь, так и мы тут. Здесь те же беспорядки. Я уже потерял веру, что несправедливость можно устранить.
Скучаю и целую тебя.
Твой брат
Мертвый Осел.
Чернокожий солдат
Я полагаю, эту фотографию, обошедшую газеты, вы тоже видели: раненый солдат-негр с автоматом в руках, из которого он не успел выстрелить, под ураганным огнем ищет место, где бы укрыться, спрятаться, спасти свою жизнь. Чернокожий сын Америки пришел воевать против вьетнамцев. В пламени, бушующем на земле и в воздухе, жалким и ничтожным выглядит этот рослый и сильный, с симпатичным лицом парень. Сейчас оно искажено страхом и болью. Когда я смотрю на фотографию, мне кажется, что я слышу отчаянный вопль.
Несчастный чернокожий солдат, может, он раньше не знал и названия этой страны, понятия не имел, где она находится. Его послали сюда, чтобы убивать вьетнамцев, которые встали на защиту своей родины и независимости.
Я смотрю на снимок солдата. Он оживает, поднимается во весь рост, и мне хочется задать вопрос:
– Что ты здесь забыл? Зачем пришел сюда?
– Защищать свободу, освобождать…
Да, так сказали негритянскому юноше из Америки.
Я видел нескольких вьетнамцев из Северного и из Южного Вьетнама, приехавших с поля боя на конгресс Всемирного Совета мира… Нежные, хрупкие на вид. Смех их напоминал музыку дождя. Пальцы их будто ласкали то, чего касались. Я представил себе, как эти руки бросают гранаты, нажимают на спусковой крючок. Да, этим рукам выпало на долю защищать свою родину. От кого? От таких вот чернокожих американских солдат…
Наверное, американскому негру сказали, что вьетнамцы со своими женщинами, детьми, стариками – главные враги свободы на земле.
Чернокожий солдат, а какую свободу защищать ты пришел сюда? Уж не свободу ли быть в Америке людьми второго сорта?
Американский солдат-негр, изрешеченный свинцовыми пулями, корчится от боли. По его черной коже течет кровь. Эту кровь впитает вьетнамская земля, которую он, солдат иностранной армии, топчет. Мелькнула ли у него мысль, за что он умирает? Ради чего?
– Ради свободы!
Даст ли тебе так называемый свободный мир, за который ты пришел умирать во Вьетнам, в твоей Америке, где ты лишь на бумаге считаешься гражданином, право жить в таких же условиях, в каких живут белые?
Нежные руки хрупких по виду людей обрушили ливень пуль на твое огромное чернокожее тело… Почему ты стал врагом вьетнамцев, смеющихся, словно звон дождя? Потому что пришел воевать за свободу, которой сам никогда не обладал… И против кого? Против тех, кто защищает свою родину, свою независимость.
Жаль тебя, чернокожий солдат… С криком ты рухнешь на землю рядом со стонущим вьетнамцем… Посмотрите друг на друга. Вас разъединяет незнание языка – поговорите глазами… Посмотри в эти светящиеся, узкие глаза. Может быть, умирая, ты, чернокожий солдат, поймешь, что погибаешь зря…
Мемет из Эмета
В 1937 году я был стройным, бравым парнем. Но пришлось мне взять в руки большую суму и идти отбывать службу в армии. Прощайте, веселые деньки, когда я беззаботно разгуливал по улицам в развевающейся по ветру темно-серой пелерине! Пришлось мне сменить лакированные сапожки с короткими голенищами на огромные, пахнущие сырой кожей сапоги и тянуть армейскую лямку.
На второй месяц моего пребывания в части была объявлена
инспекционная проверка.
– На проверку прибудет сам командующий армией, – наставлял нас, молодых лейтенантов, командир роты. – Первым делом он будет спрашивать у офицеров имена солдат, а солдатам прикажет назвать своих командиров.
Офицеры срочно начали заниматься с подчиненными, заставляя вызубрить все, что записано в их метриках, и еще имена командиров.
Как и в прошлые годы, командующий прибыл точно в назначенное время, остановил машину около одной из рот и обратился к первому попавшемуся солдату с вопросом, как его имя, откуда родом, а потом приказал перечислить имена командиров отделения, взвода, роты… Солдат без запинки назвал командиров отделения и взвода и растерянно смолк. Командующий вскипел и отчеканил:
– Солдата, который не знает всех своих командиров, нельзя
назвать солдатом.
Он не стал больше обходить строй и уехал.
И тут наш полковой интендант рассказал такую историю:
– Беда с этими проверками. Когда я был лейтенантом, мы тоже пытались запомнить солдат хотя бы своей роты. Даже книжечку специальную завели и записывали в нее имя и приметы: Ахмет Бойлу, смуглый, с приплюснутым носом; Али Мертоглу, голубоглазый. Солдаты, как молитву, твердили имена своих командиров. Бот только Мемета из деревни Эмет я никак не мог этому научить. Этот Мемет нигде не бывал, кроме своей деревни. Да и в своей-то деревне редко находился: он пастух и все время со скотом в горах пропадал. В город он первый раз попал, когда его на военную службу призвали. Малый он был приятный, улыбался ласково, добродушно. А сам здоровенный верзила, рост – сто девяносто сантиметров. Пулемет на его плечах лежал ловко и легко. Мемету в городе было все внове, ему хотелось узнать как можно больше. Запоминал он нельзя сказать чтобы с лету, но зато уж если в голове его что оседало, то навечно. Он мог с завязанными глазами собрать пулемет ровно за семь минут – я по часам замечал. Он с ним возился целыми днями, как девчонка с любимой куклой. В огромной лапе Мемета части пулемета казались игрушечными. Представляете, его ладонь вдвое больше моей. По правде говоря, я привязался к Мемету. Славный он был малый.
