Наринэ Абгарян - Манюня
— Дядьюра, может, вы мне заодно и зубы запломбируете? — предложила Манька.
— Обязательно, — затрусил за каталкой папа, — сначала запломбирую, потом вырву все до единого!
— Ух ты, — обрадовалась Манюня.
Пока Маньке делали рентген, а потом проявляли снимки, мы сидели во дворике и наблюдали за больными, которые прохаживались вдоль лавочек.
— Будете себя плохо вести, вам вырежут аппендикс, и вы тоже будете по стеночке передвигаться, — внушала нам Ба.
— Мы будем себя хорошо вести!
— Мам, ну чего ты детей пугаешь? — встрял дядя Миша.
— Не мешай мне их воспитывать! — рассердилась Ба.
Минут через двадцать появился папа.
— Ну что? — подбежали мы к нему.
— Все в порядке, ни трещинки, ни растяжки.
— Уф, какое счастье, — вздохнула с облегчением Ба, — а где же Маня?
— Она сидит в моем кабинете и требует, чтобы я ей зуб запломбировал. Или вырвал на худой конец, — засмеялся папа.
— Убью, — выдохнула Ба и ринулась к проходу в больницу.
— Дома! — крикнул дядя Миша и припустил за Ба.
Потом мы заехали к нам домой, и мама накормила нас хашламой.
— Ай, Надя, — щедро посолила свой обед Ба, — я когда-нибудь протяну ноги из-за ее выходок.
— Тетя Роза, все будет в порядке, — отобрала у нее солонку мама.
— Да? — Ба взяла перечницу и обильно поперчила обед. — Она меня до могилы доведет, я тебе говорю!
— Надя, убери перечницу со стола, — сказал папа.
— Да-да-да, — попробовала Ба обед, — можно и соль убрать, Надя, ты пересолила и переперчила хашламу, ее есть невозможно!
Потом все Манино семейство сходило к нам в туалет, потому что сантехник дядя Володя обещал быть только вечером.
А вечером пришел дядя Володя.
— Роза, только ради тебя я вышел в свой выходной! — сказал он вместо приветствия.
— А я слышала, что ты с утра у Антонянов был, — встала руки в боки Ба.
— Был, — не стал отпираться дядя Володя, — только Антоняну я никак не мог отказать, он же мой непосредственный начальник! Ну и тебе не смог отказать. Побоялся.
Потом дядя Володя зашел в туалет и сказал:
— Я… маму вашего хозяина… что это такое вы тут накакали?
— Это не накакали, это тесто, неужели не видно? — рассердилась Ба.
— Роза, тебе больше негде было тесто замесить, пусть бог тебе даст удачу?
— Валод! — выбесилась Ба. — Проблема не в тесте, там в трубе поварешка застряла!
— Хэх, — крякнул дядя Володя и полез унитаз, — столько лет работаю сантехником, ни разу еще поварешку из туалета не доставал.
— Переживи как-нибудь молча свою премьеру, — пробухтела Ба.
Когда дядя Володя вытащил, наконец, поварешку и засобирался домой, Ба взяла его за локоть:
— Владимир Оганесович, — проникновенно зашептала она, — я надеюсь, вся эта история останется между нами?
— Обижаешь, Роза Иосифовна, — громко сглотнул дядя Володя.
— Иди, — смилостивилась Ба.
И сантехник ушел в темноту, унося с собой сумбур своих мыслей.
«Интересно, что они хранят в холодильнике, если в туалет ходят с половником», — лихорадочно соображал он.
Мане, конечно, потом влетело. За все — и за тесто, и за поварешку, и за сломанный зонт, и за позор, который пришлось пережить Ба перед сантехником.
Ба выпросила в больнице рентгеновские снимки Мани и развесила их по стенам ее комнаты. Для устрашения.
— Бааааа, — ныла Манюня, — это что, мой череп? Не хочуууууу!!!!!!!!!
— Это твой пустой череп! — ругалась Ба.
Все две недели до поездки в Адлер снимки провисели в Маниной комнате. Сначала Маня пугалась, потом свыклась с ними и стала водить нас на экскурсию к себе.
— Это мой пустой череп, — гордо тыкала она в снимок пальцем.
— А это чивой?
— А это таз.
— Совсем не похож, — удивлялись мы, — таз он такой, круглый, с ручками. Бывает эмалированный.
— Хм. Не знаю, — приглядывалась к снимку Манюня, — может, и эмалированный. Но точно не круглый. Скорее…
— Скорее чего?
— Слово забыла. Скорее… скорее…
— Ну! — поторопили мы ее.
— Веснушчатый, во! — наконец вспомнила слово Маня. — Точно, у меня веснушчатый таз.
— С чего ты это взяла?
— А ни с чего. Просто слово мне нравится, — ответила Маня и любовно погладила снимок.
ГЛАВА 26
Манюня едет в Адлер, часть вторая из трех, или Салют над курортным городом
Мама крепко пожалела, что проболталась нам про поездку на море.
— Кто меня за язык тянул, — причитала она каждый раз, когда мы приходили к ней с очередной идеей, что еще нам жизненно необходимо взять с собой в Адлер.
Каринка отказывалась лететь на море без нового зимнего пальто.
— Отдыхать без пальто я не собираюсь! — упиралась она.
Новое пальто Каринки было предметом всеобщей зависти. Особенно не давали нам покоя простеганная затейливым узором атласная подкладка, серебристые круглые пуговицы и отороченный мехом капюшон. Пальто прислала мамина троюродная сестра тетя Варя. Она заметила его в универмаге, в груде зимней одежды, которую вот-вот собирались унести на склад.
— Кому-нибудь из Надиных девочек должно подойти, — рассудила тетя Варя и вцепилась в пальто мертвой хваткой. Но за секунду до нее в пальто вцепилась другая тетенька.
— Я первая заметила, — завизжала та на весь универмаг, — и не хватайте меня за руки, у меня маникюр!
— А у моей сестры четыре дочери, — перекричала ее тетя Варя и вырвала пальто. Вместе с маникюром тетеньки.
«Надюша, милая, — писала она в сопроводительном письме, — надеюсь, кому-нибудь из девочек обязательно подойдет этот воистину трофей».
Воистину трофей, к нашему горю, подошел Каринке. Она тут же его надела и ходила так по дому до позднего вечера. Никакие увещевания и уговоры его снять не возымели на Каринку ни малейшего действия.
— Мне не жарко, мне даже холодно, — приговаривала она.
Мы с Манькой ходили следом и тыкали пальцами в меховой капюшон.
— Мягонький! — захлебывались мы от восторга.
— Отстаньте, — ругалась Каринка, — вы мне пальто испортите!
— Просто потрогать, — ныли мы.
— Пять копеек стоит один раз потрогать, — рявкнула сестра,
— Ого, далеко пойдешь, — засмеялся папа.
— Ну, Америка же далеко, — не дрогнула Каринка.
Перед сном она с большим скандалом сняла с себя пальто, положила его в постель, накрыла одеялом и легла рядом так, чтобы заслонить его от нас спиной. Стерегла долго, пока мы с Манькой не заснули.
— Фух, ну наконец-то, — с облегчением подумала Каринка и провалилась в сон. О шестилетней Гаянэ она почему-то не подумала. А подрастающее поколение, скажу я вам, ничем не уступало таким корифеям разрушительного дела, как мы, и только до поры до времени прикидывалось овечкой.
Гаянэ тихо лежала в постели и ждала, когда заснет Каринка. Как только стены нашей квартиры задрожали от храпа сестры, Гаянэ подтянула к себе пальто, надела его и застегнулась на все пуговицы. Пальто вкусно пахло нафталином, которым его щедро сдобрила тетя Варя, когда собирала в путь-дорогу из Норильска в Берд. Гаянэ натянула на голову капюшон, спрятала руки в карманы и полежала какое-то время в постели, любуясь, как под тусклым лунным светом переливаются серебристые пуговицы. Потом она тихонько сползла с кровати, взяла с полочки ножницы, аккуратно срезала одну пуговицу и проглотила ее. Посчитала пуговицы. Остались четыре штуки. Подумала, срезала еще одну. Попыталась засунуть ее сначала в ноздрю, потом в ухо. Но потерпела неудачу, потому что пуговица оказалась достаточно большой. Тогда Гаянэ, ничтоже сумняшеся, проглотила и ее.
«Остались три штуки, одна Наринке, одна Каринке и одна Маньке», — решила она и, довольная собой, легла спать.
Наступившее утро стало недобрым для всей нашей семьи. Ибо вопль, который, издала Каринка, не обнаружив пальто, силой децибелов мог сравниться только с ревом взлетающей баллистической ракеты.
Она вытряхнула мирно посапывающую Гаянэ из пальто, влезла в него и… недосчиталась двух пуговиц. Гаянэ не стала дожидаться мучительной смерти и припустила в родительскую спальню.
— Спасите меня, — кинулась она ласточкой между мамой и папой и зарылась под одеяло.
На дальнейшие расспросы, куда подевались пуговицы, Гаянэ молчала как партизан. И только к обеду призналась маме, что проглотила их.
— Я подумала, что это конфеты, — расплакалась она.
— А если бы ты подавилась? Пуговицы-то вон какие большие, — всплеснула руками мама.
Пришлось Гаянэ два дня ходить по-большому в детский горшок Сонечки.
— Есть чего? — спрашивали мы ее каждый раз, когда она выходила из туалета.
— Неть, — расстраивалась Гаянэ.
И только на третий день пуговицы, наконец, вылезли.
