Джером Джером - Досужие размышления досужего человека
По вечерам грачи обсуждают дневные труды.
– Хватит работать, – говорит грач супруге, принеся очередную ветку, – ты совсем себя не жалеешь.
– Пожалуй, я и впрямь устала, – отвечает грачиха, распрямляя спину.
– И проголодалась к тому же, – замечает заботливый муж. – Пора нам подкрепиться.
– А что делать с этим? – спрашивает грачиха, чистя перышки. – Нельзя оставлять его так, неприбранным.
– Не беда, я в два счета разберусь с мусором, перекидаю все вниз.
Грачиха берет в клюв сучок, но грач выхватывает его.
– Не спеши, посмотри, какой увесистый. Как думаешь, попаду я в того старика?
Попадает, и весьма ловко. Представляете реакцию садовника?
Если судить по тому, как устроена грачиная семья, они недалеко ушли от людей. Хотя глянешь, как ведут себя иной раз мои знакомые семейные пары, возникают сомнения, кто из нас умнее. Грачиные разговоры исполнены смысла. Любой, кому доведется наблюдать за стаей в течение получаса, со мной согласится. Не готов утверждать, что грачи всегда являют собой образцы красноречия и мудрости, однако в большинстве случаев так и есть.
Знакомый француз, изучавший в Англии язык, однажды признался мне, что, попав впервые на лондонский прием, решил, что очутился в птичнике. Впоследствии он научился ценить глубину и искрометность диалогов, которыми славятся лондонские гостиные. Как и с грачами, тут нужна привычка.
Однажды мне довелось обсуждать светскую жизнь с приятелем-мизантропом, который терпеть не может ходить на званые приемы.
– А что вас удивляет? Я знаю примерно дюжину мужчин и женщин, общение с которыми мне в радость; им есть что сказать, и они не боятся высказывать свои мысли. Перекинуться с ними парой слов на досуге – редкое удовольствие; я благодарю Бога за нашу дружбу и не ищу способа расширить круг знакомств. А что представляет собой ваше светское общество? Я исследовал его и остался недоволен.
Какие-то малознакомые люди приглашают меня, как говорят, бывать у них. И вместо того чтобы после честно отработанного трудового дня провести вечер по своему усмотрению: в театре, на концерте, со старым приятелем или лежа на диване, – я делаю над собой усилие, наряжаюсь и еду. Когда я снимаю пальто и шляпу, входит человек, с которым я встречался несколько часов назад в клубе. Я почти его не знаю, он понятия не имеет, кто я. Нам нечего обсуждать, – но приличия требуют разговаривать, и я сообщаю, что вечерок выдался теплый. Так это или нет, он соглашается. Затем я спрашиваю, хотя мне нет никакого дела до его планов, собирается ли он в Аскот. Он отвечает, что еще не решил, и интересуется, каковы, по моему мнению, шансы Страстоцвета против Тысячи Гиней. Естественно, мое мнение для него пустой звук – нужно быть полным идиотом, чтобы довериться мне в этом вопросе, – но я отвечаю максимально серьезно, словно от моего ответа зависит его благосостояние. Мы поднимаемся на второй этаж, где и расстаемся, с облегчением вздохнув про себя.
Я ловлю взгляд хозяйки, утомленной и осунувшейся. Сейчас ей гораздо лучше было бы в своей постели. Хозяйка мило улыбается мне, однако, совершенно очевидно, не имеет ни малейшего понятия о том, кто я такой, и ждет подсказки дворецкого. Я шепчу ему свое имя. Возможно, он расслышал верно, возможно, переврал, разницы никакой. Они принимают двести сорок человек, семьдесят пять из которых помнят в лицо, остальным достаточно, как пишут в театральных программках, «вести себя как подобает джентльмену», чтобы сойти за своих. Порой я удивляюсь, зачем вообще нужны пригласительные? Человек с рекламными плакатами на груди и спине, мнущийся у двери, подойдет ничуть не хуже.
«Леди Томпкинс принимает с трех до семи; чай и музыка; вход по пригласительным; фрак обязателен».
И раз уж нас позвали ради количества, есть ли разница со светской точки зрения между тем мужчиной во фраке и этим?
Однажды меня пригласили в дом на Ланкастер-гейт. С хозяйкой дома мы познакомились на пикнике. Я без труда узнал бы ее в том же зеленом платье и с зонтиком, но вряд ли в другом наряде. По ошибке таксист остановил машину у дома напротив, где тоже давали прием. Хозяйка – я так и не выяснил, как ее звали, – приветствовала меня и отвела к какому-то высокопоставленному колониальному чиновнику (он не расслышал моего имени, я – его, и немудрено – сама хозяйка его не знала). Впрочем, она успела шепнуть мне, что этот важный господин приехал откуда-то (она понятия не имела, откуда именно) исключительно ради встречи со мной. Только в разгар приема, и то по чистой случайности, я понял, что ошибся домом. Я раскланялся с парочкой знакомых, перекусил и отбыл восвояси. На следующий вечер я встретил хозяйку приема, на который так и не попал. Она с чувством поблагодарила меня за то, что я уделил свое бесценное время ее друзьям, ведь ей прекрасно известно, как редко я бываю в свете, что делает мой приход еще более ценным. Кроме того, она уверила меня, что, по словам жены бразильского премьер-министра, та в жизни не встречала более остроумного человека, чем я. Я часто думаю, что мне следовало бы найти того человека, своего двойника, кем бы он ни был, и от души его поблагодарить.
Впрочем, представим, что в кои-то веки дворецкий не ошибся и хозяйка приема меня знает. Она улыбается и говорит, что не чаяла меня дождаться, что я самый желанный из ее гостей. Я улыбаюсь в ответ, гадая, как я в эту минуту выгляжу. У меня не хватает смелости улыбнуться себе в зеркале, но я видел, как улыбаются на приемах другие гости, и не жду ничего хорошего. Я что-то бормочу о незабываемом приеме. Мало кому удается блеснуть в этом состязании, но я утешаю себя мыслью, что по крайней мере веду себя не глупее прочих. Не зная, что добавить, я с глубокомысленным видом замечаю, что вечер выдался не по сезону теплый. Хозяйка лукаво прищуривается, словно я отпустил остроту, и я удаляюсь, сгорая от стыда.
Идиот не испытывает дискомфорта от собственной болтовни; вести себя по-идиотски, сознавая всю степень своего идиотизма, мучительно.
Бродя по гостиной, я натыкаюсь на даму, которой был представлен в картинной галерее три недели назад. Мы не помним имен друг друга, однако, чтобы убить время, заводим беседу. Если дама обычная светская пустышка, то обязательно спросит, был ли я позавчера у Томпсонов. Я отвечу отрицательно. Засим последует молчание, в продолжение которого мы оба будем мучительно искать тему для разговора, пока я не начну сожалеть о том, что не попал к Томпсонам. В отместку я поинтересуюсь, собирается ли она к Браунам в следующий понедельник. (Никаких Браунов не существует, и наверняка она скажет, что не собирается, недвусмысленно дав мне понять, что думает об этих выскочках Браунах.)
Тогда я спрошу, посетила ли она цирк Барнума. Еще нет. Я поделюсь с ней своими впечатлениями о представлении, не сильно отличающимися от впечатлений прочих зрителей.
Впрочем, удача может отвернуться от меня, и дама окажется с мозгами. Тогда меня ждет град ядовитых замечаний относительно знакомых и презрительных колкостей относительно незнакомых. По-моему, при помощи булавок и бутылки уксуса я создал бы куда более достойное существо, чем женщина. В среднем у меня уходит десять минут, чтобы отделаться от собеседницы.
И даже если, паче чаяния, мне удастся встретить посреди этого сборища настоящих собеседников из плоти и крови, званый вечер – не место для разговора по душам. А что до умерших, то кто в здравом уме будет тратить на них серое вещество? Помню, однажды мне довелось присутствовать при разговоре о поэте Теннисоне. Один невероятный болван и зануда вспоминал, как ему довелось сидеть с поэтом за одним столом.
– Он показался мне самым скучным человеком на свете. Ему просто нечего было сказать.
Хотелось бы мне воскресить ненадолго доктора Джонсона и отправить на один из этих ваших званых вечеров!
Как я уже упоминал, мой приятель – известный мизантроп, но его суждения нельзя не признать справедливыми, и есть что-то необъяснимое в нашей тяге к бездумному общению.
Однажды, пробираясь на пути к столовой сквозь толпу гостей в доме на Беркли-сквер, я услыхал раздраженную реплику усталой дамы, прокладывающей себе путь в том же направлении.
– Чего ради мы сюда ходим, – спросила она своего спутника, – и толкаемся в дверях, словно бедняки за тарелкой бесплатного супа?
– Мы ходим сюда, чтобы при случае упомянуть, что мы тут были, – невозмутимо ответил ее спутник-философ.
Как-то раз я встретил А. и предложил отобедать со мной в понедельник. Понятия не имею, зачем я приглашаю А. на обед примерно раз в месяц, ведь он довольно скучный субъект.
– Не могу, – ответил он, – я ужинаю с Б., и это сущее наказание, он непроходимо туп.
– Так не ходите.
– Никак не могу.
Некоторое время спустя Б. предложил мне отобедать с ним в понедельник.
– Увы, в понедельник у меня гости, ну, вы понимаете, визит вежливости.
– Как жаль! Придется умирать от скуки, я жду в гости А., а он, как вам известно, невыносимый зануда.
