Владимир Надеин - Три карата в одни руки (сборник фельетонов)
— Да как же так! — вскинется тут отличник-пятикурсник с экономического факультета. — Да неужто не могут они сосчитать, что полбанки — сущий пустяк в сравнении с тем, что каждый член колхоза, говоря теоретически, задолжал банку по нескольку десятков тысяч рублей!
Вы правы, отличник! Но поберегите счеты. Конечно, теория без фактов мертва, но вечно живо древо жизни! Сколько бы вы ни щелкали костяшками, люди прекрасно знают, где полбанки зарыто. Четыре года тому назад, когда колхоз имел прибыль, в станице насчитывался один легковой автомобиль. Теперь их в личном пользовании — сорок один! В собственности колхозников семьи Ильенковых — отец и три взрослых сына — четыре машины. И если вы привезете сегодня в сельпо еще тридцать девять «Жигулей», то завтра во дворах будет ровно восемьдесят. Ничего удивительного: зарплата возросла в полтора раза.
Кривая личных доходов стремится вверх столь же неудержимо, как и кривая общеколхозных долгов. Внешне между ними ничего общего. Каждая кривая живет сама по себе. Общий есть только корень: деньги на оплату труда тоже берутся у банка в долг.
В долг покупаются трактора и горюче-смазочные материалы, кирпич и проекты комплексов, удобрения и мелиорирование земель. Если вы хватите лишку и достанете разного добра больше, чем нужно, если оно пропадет и сгинет, то ваш долг возрастет. А если ваши долги будут внушительнее, чем у соседей, то вам соответственно больше спишут при ежегодной банковской амнистии.
И соседи, которые не догадались вести себя столь же бесхозяйственно, как вы, будут перешептываться на районных совещаниях:
— Ишь, счастливчик!
Разумеется, самое главное в профессии такого счастливчика — это вовремя смыться. Этим он уберегает от неприятностей и себя и своих преемников. М. А. Шишов может спокойно гулять мимо пустынного телячьего комплекса. И мимо недостроенных мехмастерских (сметная стоимость 673 тысячи рублей, за шесть лет освоено 110 тысяч). И мимо сооружаемой молочнотоварной фермы (по смете миллион 731 тысяча, освоено за пять лет 800 тысяч). И дальше, мимо всех подобных объектов пройдет он, но нигде не опустит стыдливо взор. Потому что главные долги и основные недостройки он получил в наследство.
Но от кого из предшественников? От кого конкретно: от Кириллова или Чесноковой, от Кузнецова или Бугаева? Стремительно сменявшие друг друга председатели создали такую калейдоскопическую пестроту, что вопрос о персональной ответственности можно рассматривать лишь в сугубо предположительном плане.
Безудержная банковская щедрость не просто искажает хозрасчет. Она превращает руководителей производства в капризных балбесов, выросших с ощущением бездонности папиного кармана. Вопрос «почем?» кажется им унизительным. Рачительность в их глазах ничем не отличается от скаредности. Их не проймешь ничем — даже повышением цен.
Как известно, в последние годы из-за разных причин были повышены цены на технику и горючее, на удобрения и строительные материалы. В таких хозяйствах, как колхоз имени Красной Армии, это дало толчок бережливости, хотя и сказалось на кармане. Но зачем бережливость тем, кто за все расплачивается из чужого кармана? И к чему отягощать себя строгим хозяйским расчетом, если врата банковских сокровищниц настежь распахиваются — и при этом вовсе не обязательно произносить: «Сезам, откройся!» и прочую сказочную муру?..
Ох, Сезам, закройся! А то очень грустно, когда близорукие хозяйственники, свалившись в долговую яму, обнаруживают там комфорт и отдохновение. Да и победы со слезою на глазах не слишком радуют. Хватит испытывать доброту Госбанка! Сунженский район убедительно доказал, что умельцев промотать миллион-другой у нас пока хватает. А вот хватит ли нам миллионов?..
Думы из накопителя
У меня на дизайнеров зуб. Нет, в самом деле! Поразвели вокруг такую красотищу, что голова кругом идет. Понарушали гармонию между формой и содержанием.
Конечно, раньше эстетики было меньше. Раньше вы входили в какой-нибудь промтоварный магазин. Или даже не в промтоварный, а, выразимся короче, в точку.
Так что же вы отмечали, попав в точку? Вы отмечали пол, в отчетном квартале еще не метенный. Прилавок щербатый, будто по нему лошадиный табун прогнали. И аромат в помещении тоже немножко кавалерийский.
Ну, и, разумеется, соответствующая мадам орудует у весов. Валенки на мадам, конечно же. От форменного халата только снизу белая полоска да сверху светлеет что-то, воротник не воротник… Остального не видно, потому что остальное — сыромятный тулуп. Он-то и источает кавалерийское амбре.
В общем, все было на одном надлежащем уровне. Загадок никаких. Глядя на тулуп, вы твердо знали, что, молвив словечко поперек, вы от мадам услышите… Вы от нее такое услышите!.. Короче, вы и без того твердо представляли, что именно услышите.
А теперь? Теперь вы входите в царство (полированного стекла и мурлыкающих холодильных прилавков. Сверху льется прогрессивный неоновый свет, внизу поблескивает гигиеническая керамическая плитка. Валенок на продавщицах — боже упаси! И от всего этого душа ваша трепетно обнажена, она распахнута навстречу вежливости и интеллигентности. И вдруг вы слышите… Вы такое слышите!.. Хотя, зачем цитировать, вы и сами знаете… И становится не то чтобы больно, но обидно: что ж это я! Вроде взрослый человек, а послушал мурлыканье холодильников — и растаял…
Впрочем, извините. Наверное, в описании вышеизложенных отдельных недостатков проскользнуло нечто огульное. А это нехорошо. Но ведь и меня понять можно. Я нынче малость раздражен. Я стою в накопителе. Это такой закут для беспривязного содержания пассажиров. По радио объявили: «Пассажиры, улетающие рейсом таким-то, просьба пройти в накопитель». Вот я и прошел. Теперь стою.
А до этого я постоял у стойки. Объявили, и опять же по радио, о начале регистрации. На табло засветились электрические цифры с обозначением моего рейса. Подтащил я к стойке чемодан, спрашиваю, можно ли зарегистрироваться, а девушка говорит:
— Могу и в ресторан если вы так просите только это скучно но вы мне в семь позвоните ждите без вас не улетит я в рестораны только с подругой принципиально мало ли что подумают…
Она произнесла эту тираду ровным голосом и даже не прибегая к тем паузам, которые на письме отражаются запятыми, тире и прочими знаками препинания. И тем не менее я безошибочно повял, что ко мне обращен куцый отрывок: «Ждите, без вас не улетит», а все прочее — увлекательная информация, адресованная стоящей рядом с нею коллеге, вероятно, той самой подруге, без которой она в рестораны не ходит принципиально.
Надо ли объяснять, как определил я, что мне предназначен именно этот отрывок, а не какой-нибудь иной? Тут все дело в глазах. Ах, карие очи, очи дивочьи! В те мгновенья, когда звучало: «Ждите, без вас не улетит», они погасли. Нет, даже не так. Они вспыхнули! Они вспыхнули от едва сдерживаемого раздражения. Я понял, что я мешал.
И пассажир, подошедший вторым, понял, что он мешал.
И третий понял.
И четвертый понял.
А пятый ничего не понял. Он просто встал в очередь.
Вокруг блистали чудеса дизайна, вспыхивали и гасли табло, текла гибкая лента транспортера. Человеческий гений, помноженный на достижения современной цивилизации, предусмотрел все для того, чтобы быстро и необременительно свершался приятный обряд предполетного обслуживания. Но некто взял да и пригласил девушку в ресторан. И дал сбой человеческий гений, и посреди зала заструилась очередь.
Все мы вечно заняты быстротекущими делами, а посему на конкретные неприятности ищем конкретные ответы. Попав в данную очередь, мы возмущаемся данным безобразием, ее породившим. На более общие выводы просто не хватает времени. Но сейчас я стою в накопителе уже полчаса, времени вволю, и ничто не мешает подойти к очереди не с хвоста, а с головы.
Так вот, если не суетиться и не нервничать по поводу того, хватит на вашу долю или не хватит, то необходимо честно признать: очередь — это самая быстрая и самая удобная форма обслуживания. Разумеется, не для тех, кто обслуживает. Надо ли уточнять, что слово «обслуживание» в данном случае уже не термин, а шутка? Очередь — это великолепный, самодвижущийся конвейер, поставляющий следующую деталь к операционному узлу в оптимальном ритме.
Девушка наверняка не изучала тонкостей тейлоризма. Тейлор, этот алчный апостол конвейера, в ресторан ее не приглашал. Исключительно самостоятельно, мощью, так сказать, индивидуального интеллекта, прибрела она к открытию, что в искусственно созданной очереди ей нечего терять, кроме чужого времени. Обретет же она передышку для душещипательного трепа. Именно этот тезис нашептала ей на ушко реальная жизнь.
Но почему та же жизнь не отчеканила, что за очередь накажут?
