Кристофер Бакли - Верховные судороги
Перспектива того, что дело «Митчелл против Вандердампа», или «Вандердамп против Митчелла», или «Народ против Конституции США» — не так уж и важно, как поименует себя сей юридический Франкенштейн, — в конце концов придется рассматривать Верховному суду, привела к тому, что три с чем-то сотни обитателей его мраморного дворца обуяло жутковатое спокойствие.
Монастырское безмолвие опустилось на этот дворец. Разговоры в его коридорах умолкли. Кафетерий обрел сходство с похоронной конторой. Даже прохожие, приближаясь по тротуару к зданию суда, переходили на шепот, бросали на него косые нервные взгляды и убыстряли шаги. Что ни час, к нему подъезжал очередной грузовой фургон с аппаратурой спутникового телевидения. И понемногу здание это начало обретать сходство с древним мраморным эпицентром неминуемого взрыва — с храмом, в котором вскоре сойдутся в схватке разъяренные боги. Вот такая обстановка сложилась здесь к тому вечеру, когда Пеппер услышала, как зазвонил ее сотовый телефон, номер которого, не значившийся ни в каких справочниках, был известен лишь горстке людей.
— Судья Картрайт?
Голос показался ей смутно знакомым, и Пеппер разозлил сам тот факт, что звучит он в трубке именно этого телефона.
— Кто вы?
— Джо Лодато, мэм. ФБР. Мы познакомились в вашем офисе — помните? И немного поговорили перед тем, как я ушел.
— Откуда у вас этот номер?
Негромкий смешок. А, так он еще и смеется? И Пеппер почувствовала, что у нее краснеет лицо.
— Простите, мэм. Довольно смешно задавать такой вопрос агенту ФБР.
— Что вам нужно?
— Хочу попросить вас о встрече. Где-нибудь вне суда.
— Речь идет о деловой встрече?
Еще один смешок.
— Мэм, я, может быть, и не самая умная в нашем бюро голова, но все-таки не настолько глуп, чтобы клеиться к члену Верховного суда.
— Тогда почему бы вам не прийти сюда?
— Обстановка у вас, насколько я понимаю, сейчас нервная. Зачем вам еще и рыскающая по вашим коридорам горилла из ФБР, верно? На Капитолийском холме есть одно заведение, «Казенный пирог» называется, это…
— Я знаю, где это.
Они заняли кабинку в глубине зала, заказали кофе.
— Я понимаю, для вас это чувствительная тема… — извиняющимся тоном начал фэбээровец.
— Агент Лодато, — перебила его Пеппер, — с этим я как-нибудь справлюсь. Вы затащили меня в бар лоббистов посреди рабочего дня. Так в чем дело?
Агент Лодато извлек из кармана листок бумаги, в котором Пеппер мгновенно узнала исписанную замечаниями страницу ее проекта решения по делу «Суэйл».
Агент Лодато ткнул пальцем в самый верх страницы, и Пеппер увидела слова, напечатанные ею прописными буквами: «ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ В ЖОПУ».
Она застыла.
— Нет, — сказала она. — Нет. Постойте. Что-то не так. Я же это стерла.
Агент Лодато указал на правый нижний угол страницы:
— Вам знакомы эти инициалы и почерк?
Пеппер пригляделась. «ИХ». Исигуро Харо. Рядом с инициалами стояла дата.
— Мне говорили, что он ставит свои инициалы и дату на каждом прочитанном им документе.
— Не понимаю, — сказала Пеппер. — Да, я написала эти слова, но я их стерла.
Теперь ее мысли бежали наперегонки.
— Он послал мне свои замечания по «Суэйлу». Они показались мне покровительственными, надменными и я… напечатала вот это. А потом сходила в спортзал, поостыла и, вернувшись, стерла «Поцелуй меня в жопу» и напечатала…
Агент Лодато кивал — ни дать ни взять метроном.
— …и напечатала что-то вроде «Хорошо, спасибо, все поняла, отличная мысль, замечательно, все верно» и…
Голос Пеппер пресекся. Она взглянула на Лодато. «О, черт!»
— Это случается сплошь и рядом, — пожал плечами агент Лодато. — Вы думаете, что закрываете файл, а вместо этого нажимаете кнопку «Send»[103] и не успеваете опомниться, как… Я вам такие истории могу порассказать.
У Пеппер стучало в висках.
— А у вас-то это откуда?
— Мэм, — улыбнулся он. — Я агент ФБР. Работа у меня такая.
— Но вы же не можете просто-напросто взять и… это все-таки Верховный суд.
— Не для протокола — судья Харо, похоже, не пользуется у своих клерков большой популярностью.
— Ну ладно, — сказала Пеппер, — но что это доказывает?
Агент Лодато достал из внутреннего кармана пиджака еще один сложенный листок, расправил его и положил перед Пеппер на стол. Счет за разговоры по сотовому телефону. С одной помеченной желтым маркером строкой.
— Это счет, выписанный на имя некой Авроры Фонасье, — сказал Лодато. — Номер, который стоит в подчеркнутой строке, принадлежит репортеру газеты «Вашингтон таймс» — автору анонимной заметки о «Суэйле». Имя автора газета не указала, чтобы оградить его от судебного преследования, хотя, насколько мне известно, Министерство юстиции подумывает о том, чтобы отдать под суд редактора газеты, ее издателя и председателя правления директоров. Видите дату разговора? Он состоялся через день после того, как Харо прочитал и пометил своими инициалами ваше «поцелуй меня…» на его замечаниях.
— Кто такая Аврора Фонасье?
— Домашняя работница судьи Харо.
Пеппер молча смотрела на Лодато.
— Филиппинка. Очень милая, как мне удалось выяснить, женщина. По-английски изъясняется с трудом. Тихая работяга. И потому возникает вопрос: о чем она могла двадцать две минуты разговаривать по телефону с репортером, который освещает в «Вашингтон таймс» работу Верховного суда?
Пеппер устало откинулась на жесткую деревянную стену кабинки и, помолчав пару секунд, спросила:
— Что вы собираетесь предпринять?
— Как видите, мэм, я решил попросить совета у вас.
— Кто об этом знает?
— В настоящий момент только вы и я.
— Разве вы не обязаны докладывать обо всем начальству?
Агент Лодато улыбнулся:
— Обязан, мэм. Но, поскольку вы — член Верховного суда, я решил, что мне будет позволительно проявить инициативу. Начальство это одобряет. До определенной черты. Насколько я понимаю, для всех, кто работает в суде, вот-вот настанет время суровых испытаний. И я подумал: если из этого, — Лодато пододвинул два листка поближе к Пеппер, — вырастет дело, пусть им займется «Шестой зал суда».
Он встал.
— Мне всегда нравились разбирательства судьи Картрайт. Хотя, если говорить честно, теперь веры в нее у меня поубавилось, особенно после голосования по «Суэйлу»… — Он изумленно присвистнул. — Но я решил, что стоит дать ей еще один шанс. Спасибо, что уделили мне время.
Если Благгер Форкморган и полагал, что ему предстоит сражаться с другими богами юриспруденции в утонченной атмосфере, осеняющей вершину Олимпа, то теперь он обнаружил себя топчущимся по пояс в грязи и овечьем помете, которым усыпано подножие этой горы. А стоит отметить, что Декстер Митчелл, позвонив Форкморгану в ночь выборов (точнее — в четыре утра), пообещал ему нечто совсем иное.
Клиент Форкморгана сидел перед ним, то и дело меняя местами скрещенные ноги, — нервничающий, потеющий, мертвенно-бледный.
— Вот именно этого я ей не говорил, — торопливо бормотал Декстер, — по крайней мере, я почти никогда… чтобы в таких словах… черт, не могу же я помнить все, что говорил разным людям… каждое обещание, которое давал каждой группе…
Глаза Форкморгана всматривались в него из-под набрякших век — глаза сокола, наблюдающего за кротом, который ковыляет по раскинувшемуся внизу полю.
Он налил в стакан граненого хрусталя холодной воды, протянул его Декстеру, тот принял стакан и выпил до донышка — скорее из послушания, чем от жажды.
— Избирательная кампания, — успокоительно произнес Форкморган, — неизменно изобилует обещаниями. Для нас значение имеет лишь следующее: действительно ли вы сказали мисс Альвилар, что собираетесь оставить вашу супругу и жениться на ней?
— Нет. Нет-нет. Нет. То есть… а-ак. — Декстер вздохнул. — Может быть… я не… в пылу… я… послушайте, иногда в пылу… в общем, говоришь… это просто вырывается… само собой… Это же не значит, что ты действительно…
Коротко говоря: ты пообещал твоей телевизионной жене и, скорее всего, во время полового акта, совершавшегося в разгар избирательной кампании, что разведешься с нынешней женой, женишься на ней, на телевизионной, и сделаешь ее первой леди Соединенных Штатов.
— Да, — подтвердил Форкморган, — бывает.
— Да. Бывает. Да, — залопотал Декстер. — А она, сами понимаете, латинянка…
Форкморган вопросительно приподнял бровь.
— Эмоции, понимаете? Сплошные эмоции. Говорливость.
Форкморган кивнул:
— Да, им порою недостает нашей англосаксонской сдержанности и благовоспитанности.
