Джером Джером - Леди и джентльмены
Выбор названия потребовал немало времени и затрат умственной и нервной энергии. Доведенные до отчаяния, они назвали еженедельник «Добрый юмор».
История третья
Гриндли младший становится издателем
Если какая-то часть района Уэст-Сентрал за последние полстолетия изменилась меньше всего, так это Невилс-Корт, ведущая от Грейт-Нью-стрит к Феттер-лейн. Северную сторону занимают все те же маленькие магазинчики, торговавшие здесь и при Георге IV (возможно, покупателей с тех пор стало меньше), правую — те же три больших дома, каждый с полоской палисадника, приятные глазу в сравнении с окружающей мрачностью, построенные давным-давно… некоторые говорят, при жизни королевы Анны.
Из самого большого из них, миновав палисадник, одним солнечным воскресным утром, лет за пятнадцать до описываемой нами истории, вышел некий Соломон Эпплъярд, толкая перед собой детскую коляску. У кирпичной стены, отделявшей палисадник от тротуара, Соломон остановился, услышав за спиной голос миссис Эпплъярд, обращавшейся к нему с порога:
— Если я не увижу тебя до обеда, то постараюсь и обойдусь без тебя, понятно? Думай не только о своей трубке и не забудь про ребенка. И будь осторожен, переходя улицу.
Миссис Эпплъярд ретировалась в темноту. Соломон, осторожно катя коляску перед собой, миновал Невилс-Корт без происшествий. Пустая, в тени, скамейка в Кенсингтон-Гарденс, с видом на Лонг-Уотер, приглашала отдохнуть.
— Газету? — предложил Соломону маленький мальчик. — «Санди таймс»? «Обсервер»?
— Мальчик мой, — произнес мистер Эпплъярд медленно, — когда ты печатаешь газеты восемнадцать часов в сутки шесть дней в неделю, в воскресное утро можно без них обойтись. Унеси их. Я хочу забыть их запах.
Соломон, убедившись, что малышка в коляске по-прежнему дышит, положил ногу на ногу и закурил.
— Езекия!
Восклицание вызвало у Соломона Эпплъярда появление невысокого, полного мужчины, одетого в невероятно плохо сшитый костюм из тонкой материи с шелковистой отделкой.
— Соломон, мальчик мой!
— Я подумал, что это ты, но потом сказал себе: «Нет, этот человек не Езекия! Он наверняка в церкви».
— Ты побегай вокруг, — обратился Езекия к молодому человеку четырех лет от роду, которого вел за руку. — Но только чтобы я тебя видел. И не запачкай свою новую одежду — или ты пожалеешь, что надел ее. По правде говоря, — продолжил Езекия, когда его единственный выживший сын и наследник отбежал и уже не мог его слышать, — это утро стало для меня слишком уж сильным искушением. Не так уж часто мне удается глотнуть свежего воздуха.
— Дела идут хорошо?
— Бизнес — это холмистая дорога, — ответил Езекия. — То вверх, то вниз. Но разумеется, это означает, что работать надо лучше и больше. С шести утра до полуночи.
— Как будто я этого не знаю, — вздохнул Соломон, по натуре пессимист. — Бесплатно не дается ничего, кроме неудач.
— Держать планку не так-то легко, — продолжал Езекия. — А если говорить о других людях… у них на уме только развлечения. Говоришь с ними о религии — так они над тобой смеются! Просто не знаю, куда катится мир. Как печатный бизнес?
— Печатный бизнес, — повторил Соломон, доставая трубку, а голос его звучал печально. — У печатного бизнеса хорошие перспективы. Капитал, разумеется, вот что сдерживает меня, вернее, его нехватка. Но Джанет, она такая бережливая. Не склонна к тратам, нет, не склонна.
— А с Энн все наоборот. — Езекия покачал головой. — Покупки и развлечения, ничего больше. День в Рошервилле, день в Хрустальном дворце, все равно где, лишь бы тратить деньги.
— Да, она всегда любила повеселиться, — вспомнил Соломон.
— Повеселиться! — фыркнул Езекия. — Я бы тоже с удовольствием повеселился. Но только если бы не пришлось самому за это платить. Иначе какое тут веселье?
— Иногда я спрашиваю себя, — Соломон смотрел прямо перед собой, — зачем мы все это делаем?
— Делаем что?
— Работаем, как рабы, лишаем себя всех удовольствий. Какой в этом смысл? Зачем…
Голос из коляски, стоявшей рядом, прервал мысль Соломона Эпплъярда. Единственный выживший сын Езекии Гриндли, так и не нашедший чем заняться, подкрался, не замеченный мужчинами. Коляска! Собственный опыт подсказывал ему, что сей предмет может обеспечить получение острых ощущений в той или иной форме. Ты привлекаешь к себе внимание лежащего там существа, а потом возможны два варианта. Или существо разревется, и в этом случае тебе придется бежать, спасая свою жизнь, за тобой будут гнаться и в девяти случаях из десяти поймают, после чего знатно взгреют. Или существо радостно засмеется, и тогда тебе улыбнутся небеса. А вокруг головы появится нимб. Но в любом случае удастся избежать смертельной скуки, проистекающей от постоянной добродетельности. Звезда мистера Гриндли указала ему на петушиное перышко, лежащее на земле, и он, одним глазом поглядывая на не обращающего на него внимания родителя, сдвинул многочисленные покровы, отгораживавшие мисс Гельвецию Эпплъярд от окружающего мира, опередив тем самым на четверть столетия главное развлечение английских юношей, и принялся щекотать даме нос. Мисс Гельвеция Эпплъярд проснулась и повела себя точно так же, как и нынешние девушки, которых щекочут: прежде всего оглядела молодого человека, держащего в руке перышко. Если бы он не приглянулся ее глазам, она, будьте уверены, не стала бы сдерживаться и всеми доступными способами выразила свое возмущение. Но мистер Натаниэль Гриндли пришелся ей по вкусу, из чего можно сделать вывод, что наглое поведение иной раз может служить пристойной формой знакомства. Мисс Эпплъярд ослепительно улыбнулась, показывая, что не возражает против продолжения.
— Это твоя единственная? — спросил папа Гриндли.
— Да, моя единственная. — В голосе Соломона пессимизма заметно убавилось.
Мисс Эпплъярд с помощью Гриндли-младшего удалось сменить лежачее положение на сидячее. Гриндли-младший продолжал оказывать ей знаки внимания, дама всячески демонстрировала, что очень даже этому рада.
— Как хорошо они смотрятся вдвоем, — прошептал Езекия своему другу.
— Никогда не видел, чтобы кто-то ей так понравился, — также шепотом ответил Соломон.
Часы на соседней церкви пробили двенадцать. Соломон Эпплъярд, выколотив пепел из трубки, поднялся.
— Не вижу причин, мешающих нам видеться чаще, — заметил Гриндли-старший, пожимая Соломону руку.
— Заходи к нам как-нибудь в воскресенье, — предложил Соломон. — И приводи младшего.
Соломон Эпплъярд и Езекия Гриндли родились с разницей в несколько месяцев тридцатью пятью годами раньше. И жили в нескольких сотнях ярдов друг от друга. Отцу Соломона принадлежали книжный магазин и типография, расположенные в восточной части Хай-стрит маленького йоркширского городка. Бакалейная лавка отца Езекии находилась в западной части той же улицы. Оба женились на дочерях фермеров. Природную склонность Соломона к веселой жизни судьба подкорректировала, определив ему в спутницы жизни йоркширскую практичность. А с практичностью сочетаются черты характера, способствующие скорее успеху, чем счастью. Езекия при иных обстоятельствах мог бы соперничать с Соломоном за надежную и рачительную руку Джанет, если бы хохотушка Энни Глоссоп, с ее мягким характером, не влюбилась в него, ведомая, конечно же, провидением, заботившимся о ее моральном благополучии. Езекия не колебался ни секунды, выбирая между достоинствами Джанет и тремястами золотыми соверенами Энни. Достоинства жены серьезно настроенный и волевой муж может взрастить, во всяком случае, подавить легкомысленность. Оба мужчины (Езекия, движимый собственным честолюбием, Соломон — женой) прибыли в Лондон с промежутком менее чем в год. Езекия открыл бакалейный магазин в Кенсингтоне, который знающие люди называли бесперспективным районом. Но Езекия нутром чуял, как вложить деньги, чтобы они принесли прибыль. Соломон, оглядевшись, остановил свой выбор на просторном доме на Невилс-Корт, решив, что он станет надежным фундаментом для печатного бизнеса.
То было десятью годами раньше. Оба друга, презрев радости жизни, работали не покладая рук и редко виделись. Хохотушка Энни родила своему мрачному супругу двоих детей, которые умерли. Натаниэль Джордж, словно удача дожидалась номера три, выжил, унаследовав — к счастью — характер матери, и солнышком осветил темные комнаты квартиры над магазином на Хай-стрит в Кенсингтоне. Миссис Гриндли быстро уставала, стала раздражительной и отошла от всех дел.
Ангел-хранитель миссис Эпплъярд, такой же расчетливый, как и его протеже, подождал, пока бизнес Соломона пустит глубокие корни, а уж потом прислал на Невилс-Корт аиста с маленькой девочкой. Позже прислал мальчика, но тому не понравился спертый воздух СентДункана, и он отправился обратно, покинув эту историю и все остальное. Так что продолжать род Гриндли и Эпплъярдов остались только Натаниэль Джордж, теперь пятилетний, и Джанет Гельвеция, решительно делающая первые шаги по земле.
