Антидекамерон - Кисилевский Вениамин Ефимович
Дегтярев раздраженно посмотрел на заляпанный грязью толстый зад раздолбанного автобуса, минут десять уже неспешно дымящего впереди, резко выговорил водителю:
– Обгони ты, наконец, эту вонючую колымагу, терпения больше нет! Тоже мне, водила называется!
– Да я сам хочу, все не удается никак, вы же видите, движение навстречу большое, – оправдался тот, непонимающе глянув на Дегтярева. Вместе работали давно, притерлись друг к другу, даже, как нередко бывает это у шефа с личным водителем, вплоть до неординарных отношений. Во всяком случае, Дегтярев никогда не разговаривал с ним таким тоном, разве что совсем уж допекало что-нибудь.
Ныла поясница, близился час тягостной разборки с Хазиным и его остолопами, ворковал что-то, похохатывал за спиной Кручинин, развлекая Лилю, все было не так, все было плохо. Далась же ему эта Лиля! Какие проблемы? – злился Дегтярев. – Два десятка лет прошло, забыл уже он, когда последний раз вспоминал о Лиле. Ну было, было, бесследно для него не прошло тогда, но пусть это будет самым большим горем в его жизни, нашел отчего нервы портить. Что ему эта Лиля? Тем более что один на один с ней оставаться ему не придется. Побудут вместе пару часов, вернутся в город – и снова двадцать лет не увидятся, если вообще когда-нибудь увидятся. Укрощал, настраивал себя, но получалось не очень-то…
2
Предчувствие не обмануло Дегтярева, дело оказалось еще тухлей, чем он предполагал. Хуже того – получил он возможность убедиться, что, спасая свою репутацию, чтобы не сказать шкуру, люди способны на любые пакости. Люди, причем, не последние и в ущербности какой-либо прежде не замеченные. К тому же состоявшие, пока гром не грянул, в отношениях самых добрых.
До начала вливания больному компонентов крови почти все в этой нехорошей истории было понятно и, пусть и с трудом, но объяснимо. Понять бы еще только, зачем было тамошним хирургам вообще браться за эту операциию. А история была такая. У Бойко, нестарого, чуть за пятьдесят только, крепкого мужика была выявлена опухоль почки. С подозрением, что опухоль злокачественная. Сделал он все необходимые исследования, ездил из района к городским специалистам, удалось ему проконсультироваться у самого компетентного уролога. Пришли к решению, что надо оперироваться, и чем скорей, тем лучше. Бойко и сам настроен был избавиться от прицепившейся к нему напасти, тянуть не хотел. С чем и пришел в результате к здешнему урологу. Тот взялся прооперировать его, положил в стационар. С этого все неприятности и начались…
Сидели в кабинете заведующего хирургическим отделением больницы – прибывшая разбираться министерская комиссия, врачи, участвовавшие в операции, и Хазин.
– Какой у вас врачебный стаж? – спросил Корытко уролога – рыжеватого веснушчатого парня.
– Три года, – промямлил тот.
– Вы когда-нибудь самостоятельно ампутировали почку?
– Нет, – еще тише.
– Зачем же взялись тогда?
Вообще-то, вопрос этот адресовать следовало не ему, а Боброву, дородному усатому мужику, заведующему отделением. Потому что это он, Бобров, отвечает за все, происходящее у него в отделении, назначает и отменяет оперативные вмешательства. Кроме того, Бобров сам участвовал в этой операции и, следовательно, с него и спрос иной, чем с его молодого и прыткого ординатора.
Но все эти вопросы и расспросы принципиального значения уже не имели – картина и без того была ясна. Минувший час Дегтярев, Кручинин и Корытко провели за изучением истории болезни, а Лиля в больничной лаборатории делала пробы на совместимость крови Бойко с вводимыми ему средами – все-таки виновники трагедии, заметая следы, не рискнули выбросить хранимые после вливания больному контейнеры с остатками эритроцитной массы и плазмы. Зато записи о ходе операции и послеоперационном периоде наверняка подделали, хоть и внешне подкопаться было не к чему, сработали умело. Но хватало опыта и у Дегтярева, и у Кручинина, чтобы усомниться в истинности написанного. Не хватало лишь разумения постичь, как могли так оскандалиться и Бобров, не чета юному урологу Лукьянову опытный и знающий хирург, и толковый, с немалым стажем анестезиолог Глинский. Зачем, кроме всего прочего, пошли они на поводу у того же Лукьянова и Бойко.
Бойко, когда худшие опасения подтвердились, заявился к Лукьянову и сказал, что оперироваться желает в своей, местной больнице, – дома, мол, и стены помогают, да и семья всегда рядом. Лукьянов, зная, что у того направление на операцию в Областной онкологический диспансер, сначала будто бы отказывался, но Бойко настаивал; и Лукьянов, посоветовавшись с Бобровым, дал согласие. Порешили, что сами управятся, ход операции представляли, надо лишь для большей уверенности почитать кое-какую литературу и посидеть над анатомическим атласом – с удалением почки раньше не связывались. Была, возможно, еще одна причина, почему договорились они с Бойко, и Дегтярев догадывался, какая, но об этом даже спрашивать было непристойно. Больше местных эскулапов беспокоило, что Бойко оказался носителем самой редкой, уникальной резус-отрицательной четвертой группы крови. Понимали, что такая операция будет сопровождаться обильной кровопотерей, возместить ее очень непросто. И почти две недели занимались тем, что собирали для Бойко эритромассу и плазму крови, каждодневно звонили в Областной Центр крови, в дальние и ближние отделения переливания крови, искали доноров. Их усилия увенчались успехом, ко дню операции в холодильнике хранились литр эритроцитов и полтора литра плазмы, за восполнение кровопотери можно было не беспокоиться.
Вот тут-то и подстерегал их самый большой облом. Как такое могло случиться, в голове ни у кого не укладывалось. Роковая ошибка, непростительная не только для опытных специалистов, но и для зеленых новичков. Вообще для человека не из леса. И прежде всего за это головы следовало бы снести всей провинившейся троице. У Бойко, как потом уже выяснилось, оказалась не четвертая группа крови – третья. А что четвертая она у него, свидетельствовала бумажка, привезенная Бойко из онкологического диспансера, где лежал он перед тем на обследовании. И ни лечащий врач его Лукьянов, ни готовящийся вести наркоз Глинский не удосужились перед операцией перепроверить его группу крови, просто переписали в историю болезни данные с этой бумажки. А Бобров, за что и винить-то его нельзя, не поинтересовался этим – для него само собой разумелось…
– Ну, как бы допустим, – терзал Лукьянова Корытко, – допустим, что вы вняли просьбам больного, настаивавшего, что оперироваться он хочет дома. Но ведь можно было пригласить из городской клиники знающего уролога, ассистировать ему, это же в порядке вещей, сплошь и рядом практикуется. Для того, в конце концов, чтобы спать спокойно. И поучиться заодно.
– Но хорошо же соперировали, – вяло защищался Лукьянов.
Тут крыть было нечем – операция, несмотря ни на что, в самом деле прошла на диво успешно. Больше того, кровопотеря, что совсем уж поразительно, была минимальная, несопоставимая с обычной при такой большой и тяжелой операции. Вполне можно было вообще отказаться от вливания и крови, и плазмы, обойтись кровезаменителями. Но продолжалась та самая чертовщина. Знали, что показаний нет, но, похоже, сработала анекдотическая расейская «практичность»: не пропадать же добру, с таким трудом добытому, припасенному. И за скудные больничные деньги купленному. К тому же ни одного резусного больного с четвертой группой крови, нуждавшегося в гемотрансфузии, в больнице не было. Хорошо еще, не всё успели ввести, оставили про запас. И решили все-таки, когда операция подходила к концу, прокапать – хуже точно не будет, тонус больному поднимет после операции, сопротивляемость улучшит. В это «решили» и уперлись лбами члены комиссии…
– Кто решил? Кто из вас тут сказал, чтобы принесли кровь из холодильника? – допытывался Корытко. Он, хоть и меньше всех разбиравшийся в клинических вопросах, взял инициативу на себя. – Не санитарка же как бы сама решила!
