Джон Барт - Химера
- "Боже милостивый! - вскричал джинн. - Ты хочешь сказать, что еще и не начинала свою тысячу и одну ночь?"
- Шерри мрачно покачала головой: "Единственная тысяча ночей, о которой мне известно, - это время, на протяжении которого эта свинья, наш царь, убивает невинных дочерей правоверных мусульман".
- Наш очкарик-посетитель впал во внезапный восторг и на некоторое время даже потерял дар речи. Немного придя в себя, он схватил мою сестру за руку и совершенно ошарашил нас обеих, провозгласив, что всю свою жизнь буквально боготворит ее, - заявление, от которого наши щеки покрылись румянцем. Годы тому назад, когда он, будучи студентом, без гроша в кармане, развозил от стеллажа к стеллажу в библиотеке своего университета тележки с книгами, чтобы немного подзаработать на оплату своего обучения, его при первом же прочтении рассказов, которыми она отвлекала царя Шахрияра, обуяла страсть к Шахразаде, столь могучая и неослабевающая, что его любовные похождения с другими, "реальными" женщинами казались ему в сравнении с ней нереальными, двадцатилетнее супружество - лишь затянувшейся неверностью, а его собственная беллетристика представала подражанием, бледной подделкой подлинных сокровищ ее "Тысячи и одной ночи".
- "Которыми отвлекала царя! - повторила Шерри. - Я думала об этом! Папа считает, что на самом-то деле Шахрияр готов отказаться от своих злодеяний, прежде чем его страна распадется на части, но нуждается в оправдании, чтобы, нарушив клятву, не потерять лица в глазах своего младшего брата. Я прикидывала, не отдаться ли ему и потом рассказывать волнующие истории, оставляя их с ночи на ночь недосказанными, пока он не узнает меня слишком хорошо и уже не посмеет убить. Я даже подумывала о том, чтобы подсунуть ему истории о царях, претерпевших еще худшие злоключения, чем он и его брат, но не ставших из-за этого мстительными; о любовниках, которым неведома была неверность; о мужьях, любивших своих жен больше себя. Но это слишком фантастично! Кто знает, какие из историй сработают? Особенно в первые несколько ночей! Я вполне способна представить, что он ради разнообразия пощадит меня день-другой, а потом справится со своей временной слабостью и вернется к прежней политике! Я отказалась от этой идеи".
- Джинн улыбнулся; даже мне было ясно, о чем он думает. "Но ты говоришь, что читал эту книгу! - воскликнула Шерри. - Тогда ты должен вспомнить, какие в ней истории и в каком они идут порядке!"
- "Мне нет нужды их вспоминать, - промолвил джинн. - Все те годы, что я писал всякие истории, твоя книга не покидала мой рабочий стол. Я пользовался ею тысячу раз - даже если просто бросал на нее взгляд".
- Шерри спросила, уж не он ли сам и сочинил, чего доброго, те истории, которые она якобы рассказывала или еще расскажет. "Как я мог? - засмеялся он. - Я же буду рожден веков через десять-двенадцать! Да и ты их не сочиняла, если уж на то пошло; это как раз те старинные истории, о которых ты и говорила - "всем известные истории": "Синдбад-мореход", "Волшебная лампа Ала ад-Дина", "Али-Баба и сорок разбойников"…"
- "Какие еще? - выкрикнула Шерри. - В каком порядке? Я вовсе не знаю истории об этом самом Али-Бабе! Может, книга у тебя с собой? Я отдам за нее все, что у меня есть!"
- Джинн ответствовал, что, поскольку как раз думал о Шерри и держал в руке ее книгу, когда писал магические слова, но книга эта не была перенесена вместе с ним в ее библиотеку, он, логически рассуждая, делает вывод, что, даже если имевшую место магию удастся повторить, он не сумеет представить моей сестре экземпляр этого издания. Он, однако, отчетливо помнил то, что назвал обрамляющей историей: как младший брат Шахрияра Шахземан обнаружил прелюбодеяние своей жены, убил ее и, покинув Самаркандское царство, отправился жить к Шахрияру, на острова Индии и Китая; как, обнаружив, что равным образом неверна была и жена Шахрияра, братья бежали людских дорог, повстречали ифрита и молодку, пришли к выводу, что все женщины - обманщицы, и вернулись в свои царства, поклявшись каждую ночь овладевать невинной девушкой, а поутру ее убивать; как дочь везиря Шахразада, чтобы положить конец этой резне, добровольно, во многом вопреки воле собственного отца, пошла к Шахрияру и с помощью своей сестры Дуньязады - которая в самый критический момент между соитием и сном попросила рассказать историю и заинтриговала царя, прервав на рассвете рассказ на самом интересном месте и оставив его в неизвестности, - сдерживала руку Шахрияра достаточно долго, чтобы покорить его сердце, самого его привести в чувство и спасти страну от гибели.
- Я крепко-накрепко обняла сестру и взмолилась, чтобы она дозволила мне именно так ей и помочь. Шерри покачала головой: "Один только этот джинн и читал истории, которые я якобы должна рассказывать, а он их не помнит. Да к тому же он блекнет прямо на глазах. Если ключ к сокровищу и есть само сокровище, у нас на руках его еще нет".
- Он и в самом деле начал бледнеть, почти исчез; но как только Шерри повторила магическую фразу, вновь обрисовался въяве, улыбаясь еще жизнерадостнее, чем прежде, и заявил, что произнес про себя ровно те же слова в тот самый миг, когда начали блекнуть мы, а вокруг стал проступать его кабинет. Так что похоже, что они с Шерри могли вызывать это явление по собственной воле, одновременно воображая, что ключ к сокровищу и есть само сокровище: по-видимому, на всем белом свете подобное пришло в голову им одним. Более того, в тот самый миг, когда он, так сказать, очнулся среди своих американских болот, взгляд его упал на раскрытый на оглавлении первый том "Тысячи и одной ночи", и он успел заметить, что следом за обрамляющей шла составная история - рассказ под названием "Купец и джинн", в котором, если он правильно помнит, разъяренный ифрит откладывает казнь добродетельного купца, пока три неких шейха не расскажут свои истории.
- Шахразада поблагодарила его, записала название и веско отложила перо. "В твоих силах спасти моих сестер и мою страну, - сказала она, - а также и царя, пока его не погубило безумие. Все, что от тебя требуется, - снабжать меня из будущего этими историями из прошлого. Но может, ты по существу разделяешь отношение царя к этим женщинам…"
- "Да ничуть, - сердечно откликнулся джинн. - Если ключевой трюк с ключом действительно сработает, для меня будет честью рассказывать тебе твои истории. Нам нужно только согласовать время дня, когда мы должны одновременно писать магические слова".
- Я захлопала в ладоши, но Шерри оставалась по-прежнему холодна. "Ты - мужчина, - сказала она, - как я понимаю, ты ждешь, чего ждет всякий мужчина, обладающий ключом к необходимому женщине сокровищу. Первому я неизбежно должна отдаться Шахрияру, после же этого готова ежедневно изменять ему с тобой на закате, если ты будешь рассказывать мне историю на ближайшую ночь. Тебя это устроит?"
- Я боялась, что он обидится, но он только покачал головой. Из-за давнишней любви к ней, мягко заявил он, и признательности за глубочайшее из известных ему отражений ситуации рассказчика ему доставит невыразимое удовольствие сыграть в истории Шахразады любую роль, не помышляя ни о каком вознаграждении. Более того, его собственной линией поведения, которой он придерживался уже гораздо больше тысячи ночей, было делить постель только с теми женщинами, которые разделяют его чувства. И наконец, его новая юная любовница, к которой его привлекло ее определенное сходство с Шахразадой, доставляла ему ни с чем не сравнимое наслаждение, как, он надеялся, и он ей; неверность была для него не большим искушением, нежели инцест или педерастия. Он обожал Шахразаду столь же истово, как и всегда, - теперь, встретив ее в восхитительной плоти, даже истовее, - но обожание это не означало обладания; он желал ее так, как древние греческие поэты желали музу, - как источник вдохновения.
- Шерри постучала своим перышком по столу, покрутила его в руках. "Не знаю поэтов, о которых ты говоришь, - бросила она, - Здесь, в этой стране, любовь отнюдь не так щепетильна. Когда я думаю, с одной стороны, о переполненном наложницами гареме Шахрияра и, с другой, как свела с ним счеты жена, а также о сюжетах большинства известных мне историй - особенно тех, где речь идет о немолодых мужчинах и их юных любовницах, - не могу не задуматься, не слишком ли ты, мягко выражаясь, наивен. Тем паче что, как я могу заключить, ты претерпел в прошлом свою долю обмана и наверняка внес в него и свою лепту. Но все равно это сюрприз - весьма обнадеживающий, хотя, возможно, и несколько, обескураживающий, - что ты не намерен сексуально воспользоваться своим положением. А ты часом не евнух?"
- Я опять покраснела, но джинн, и на этот раз не обидевшись, заверил нас, что оснащен вполне нормально и что его исключительная любовь к своей юной даме, вполне возможно всепобеждающе невинная, отнюдь не наивна. Пережитые им порча и усыхание любви заставили его лишь выше ценить любовь того сорта, которая со временем лишь крепнет и становится более пикантной; ни одно зрелище на свете не ублажало так его прошедшее обжиг в горниле страстей и крушений сердце, как редкостная картина двух убеленных сединами супругов, которые все еще нежно лелеют друг друга и свою совместную жизнь. Если любовь умирает, она умирает; пока она живет, пусть она живет вечно и т. д. Некоторые вымыслы, утверждал он, были настолько ценнее фактов, что в исключительные, драгоценные моменты их красота обращала их в реальность. Единственным Багдадом является Багдад "Тысячи и одной ночи", где сами собой летают ковры, а джинны появляются, повинуясь магическим заклятиям; он готов подчиняться нашим желаниям точно так же, как и они, - и безо всякой платы. А если бы перед ним самим возник джинн и предложил исполнить три желания, он не сумел бы наскрести больше двух, так как исполнение первого - накоротке побеседовать с рассказчицей, которую он любил больше и дольше всех, - уже ему даровано.
