Аркадий Аверченко - Шутка мецената
— Ну, ну, брось, — спокойно, но серьезно сказал студент. — Отойди. А! Чер-р-рт!
Последующее произошло так быстро, что Меценат не успел бы сосчитать до трех: елейный человек сделал неуловимое движение рукой, и в ней вдруг сверкнул, будто бы схваченный в воздухе, короткий финский нож. Он так и застыл на весу, потому что студент, сделав не менее неуловимое движение, уже держал руку «игрока» с ножом немного повыше локтя.
Студент стоял очень спокойно, а «игрок» вдруг побледнел, и рука его задрожала мелкой дрожью…
— Видишь, чудак… я ж предупреждал.
— Как вы думаете, — спросил студент, глядя на Мецената открытым ясным взглядом, — сломать ему руку или просто выкинуть его?
— Неужели можно сломать? — заинтересовался Меценат, более, впрочем, академически, как любитель спорта.
— О, пустяки. Один резкий поворот наружу и… — Нож со звоном выпал из посиневшей руки «игрока».
— Отпустите, — угрюмо сказал он, корчась от боли. — Я уйду.
— Иди, милый, иди с Богом. Нечего тебе тут делать. Пойди займись чем-нибудь другим.
Когда они остались одни, Меценат спросил:
— Кто это такой?
— О, страшная скотина. Тот первый, с которым вы сидели давеча, очень приличный малый. Обыкновенный вор. В крайнем случае, лишились бы бумажника — и все, а этот… и табаком глаза засыплет, и ножичком ткнет при удобном случае, не задумываясь. А мы еще не знакомы: студент Новакович.
Вернувшийся Гриша, узнав, в чем дело, в полной мере подтвердил слова Новаковича:
— У нас его тоже не любят… Мы на «мокрое дело» никак не пойдем, а ему это — все равно как «Отче наш» прочитать. Чуть что — сейчас за «перо» [[1] ], нехороший человек, наши его избегают… Разрешите пощупать ваши мускулы? — вежливо отнесся он к Новаковичу.
— Сделайте одолжение. Вишь ты, они у меня какие. Это от сахару, да еще моркови ел я много.
Тут же он самым простым убежденным голосом рассказал новым знакомым такую невероятную, неправдоподобную историю, что и Меценат, и Гриша до упаду смеялись.
С этого дня Новакович сделался неизменным спутником, а иногда и телохранителем Мецената во всех авантюрах благодушного скучающего богача.
Позднее всех прилетел на Меценатов огонек беззаботный поэт Паша Круглянский, прозванный Мотыльком, потому что первое время, являясь в компанию даже в десять утра, он неизменно говорил извиняющимся тоном:
— А я к вам на огонек зашел.
Впервые обнаружил его Меценат у витрины большого книжного магазина.
Мотылек стоял, собирая свое морщинистое лицо в чудовищные складки и снова распуская их, и вполголоса ругался:
— Ослы! Подлецы! Скоты несуразные. Черти.
— Кто это «ослы»? — ввязался Меценат в его телеграфический монолог.
— Издатели, — доверчиво пояснил Мотылек. — Что они выпускают? Что печатают? Разве это стихи?
— А вы, собственно, какие стихи предпочитаете?
— Свои. Вот послушайте…
И, прислонившись спиной к витрине, Мотылек принялся с пафосом декламировать какую-то элегическую балладу.
— Правда, хорошо?
— Очень. Кстати, хотите привести в порядок мою библиотеку?
— А у вас большая?
— Тысячи три томов.
— Пойдем! — решительно сказал Мотылек, хватая Мецената за руку.
— Да не сейчас, чудак. Это успеется. Сейчас время завтрака.
— Пойдем завтракать! — не менее бурно ухватился за эту мысль, а равно и за руку Мецената Мотылек. — Только вот что…
Он выпустил Меценатову руку, вынул тощее портмоне и принялся задумчиво пересчитывать серебряную мелочь.
— Гм! Хватит ли на двоих, а?
— С моими хватит, — успокоил его Меценат. — В общем, у нас с вами тысячи полторы наберется. — И повлек оглушенного Мотылька за собой.
С тех пор так и повелось, что за всех расплачивался Меценат. Нельзя сказать, чтобы клевреты были корыстолюбивы, но все они рассуждали вполне справедливо, что, если бы им вздумалось тянуться в расходах за Меценатом, каждый из них лопнул бы через два дня, а расстаться из-за этих пустяков с Меценатом никому и в голову не приходило — очень уж они привязались к Меценату, более того, полюбили Мецената.
Впрочем, Меценат, субсидируя их наличными, хорошо знал, что часть денег попадала к их посторонним приятелям, еще более нищим, чем они, и поэтому ничто не нарушало его благодушного равновесия.
— Справедливое распределение между населением благ земных, — говорил он иногда, посмеиваясь.
Несмотря на всякие шуточки и подтрунивания, эта банда очень уважала Мецената, и все по молчаливому уговору обращались к нему на «вы», в то время как Меценат ласково, бесцеремонно всех называл на «ты».
Между собой «клевреты Мецената», как они сами себя величали, жили дружно, только Новакович изводил Кузю, играя с ним, как огромный дог со щенком, да Кузя иногда любил «топить Мотылька», что выражалось в следующем: декламирует Мотылек перед всем обществом свои новые стихи или рассказы. Кончит — и несколько секунд перед аплодисментами царит восхищенное молчание.
— Н-да-с, н-да-с, н-да-с, — скучающе говорит Кузя. — Хороший рассказец, очень славный. Только я его уже читал у другого писателя раньше.
— У кого ты читал?.. — полусмущенно, полусердито допрашивает Мотылек.
— У этого, как его… забыл фамилию. И фабула та же, и даже выражения одинаковые.
— Нет, так нельзя, — стонет возмущенный Мотылек. — Ты обязан указать, где ты читал!!
— Да это не важно. Чего ты волнуешься. Я где-то в немецком журнале читал…
— Да ведь ты не знаешь немецкого языка!
— А ты знаешь?
— Я-то знаю.
— Ну вот, значит, ты и «воспользовался». А мне переводил один знакомый. Ну, прямо-таки у тебя слово в слово, что и там. Знакомого Семен Семенычем зовут, — заканчивал Кузя, заимствуя этот прием «достоверности» у Новаковича.
Мотылька такая неуловимая туманная клевета расстраивала почти до слез. В самом деле — пойди проверь: «Твердо знаю, что читал то же самое в немецком журнале, а в каком — не помню».
Однако в глубине души тот же Кузя признавал большой литературный талант Мотылька, и они часто с Меценатом в интимной беседе горевали, что их столь одаренный приятель не может добиться известности. Вот каковы были люди, организовавшие шутку в «титанических размерах», по словам одного из них, избрав целью этой шутки глуповатого, наивного, как дитя, но самоуверенного в своем простодушии юношу…
Глава 6
Меценат и его клевреты продолжают развлекаться
Несколько дней спустя после первого появления Куколки можно было наблюдать в знаменитой квартире Мецената мирную семейную картину: сам Меценат, облаченный в белый халат, прилежно возился около станка, на котором возвышалась груда сырой глины, и под его проворными гибкими пальцами эта груда принимала постепенно полное подобие сидящего тут же в гордой позе Мотылька.
В другом углу обнаженный до пояса могучий Новакович тренировался гантелями, широко разбрасывая свои страшные, опутанные, как веревками, мускулами руки, ритмично сгибаясь то в одну, то в другую сторону…
— Телохранитель! — воззвал Меценат, округляя большим пальцем лоб глиняного Мотылька. — У меня руки в глине, а как назло щека зачесалась. Почеши, голубчик.
— Которая? — деловито приблизился к нему Телохранитель. — Эта, что ли?
Он почесал Меценатову щеку и, склонив голову на сторону, уперев руки в бока, принялся разглядывать произведение Мецената.
— Морщин маловато, — критически заметил он. — Еще бы десяточек подсыпать.
— Довольно, довольно! — испуганно закричал Мотылек. — Ты рад из меня старика сделать!
— Ну какой же ты старик! У тебя только кожа на лице плохо натянута. Ты бы сходил к обойщику перетянуть.
— Отстань, черт.
— Мотылек!
— А?
— Сколько парикмахер берет с тебя за бритье?
— Что значит — сколько? Обыкновенную плату: 15 копеек.
— Да ведь работы-то ему какая уйма! Сначала должен выкосить все бугорки и пригорки, потом, перекрестившись, спуститься в мрачные ущелья твоих морщин и там, внизу, во тьме, спотыкаясь, почти ощупью бедняга должен выкорчевать все пеньки и корни.
— Ну, поехал. Глупо.
— Был у меня, братцы, приятель, — начал, сев верхом на стул, Новакович одну из своих идиотских историй, которые он всегда рассказывал с видом полной достоверности. — И у этого приятеля, можете представить, совершенно не росли усы. А дело его молодое — очень ему хотелось каких-нибудь усишек. И придумал он вещь неглупую: выдрал с затылка сотни две волосков вместе с луковицами, потом сел у зеркала, вооружился увеличительным стеклом, иголкой и — пошла работа! Иголкой ткнет в верхнюю губу и сейчас же туда волос с луковицей ткнет и луковицу в дырочку посадит. Прямо будто виноградные черенки сажал.
