Антидекамерон - Кисилевский Вениамин Ефимович
Не успел ни додумать эту мысль, ни до половины еще сжечь сигарету, когда Лиля появилась. И сходу огорошила его:
– Зачем вы позвали меня, Лев Михайлович?
– Я разве звал вас? – подрастерялся.
– Звали, конечно. Хотели меня о чем-то спросить?
– Вообще-то, хотел, – ответил он и неожиданно продолжил, ужасаясь собственным словам: – Почему вы так непозволительно вели себя с Кручининым? На глазах у всех. На моих глазах.
На лице ее проступило подобие улыбки:
– Неужели приревновали?
– Да, – сорвался он с обрыва, – представьте себе, приревновал. Вы это хотели от меня услышать?
– Это, – кивнула она. – Только здесь у нас разговор не получится, по многим причинам. А я бы хотела поговорить. Но ко мне лучше не звонить. Вы не против, если я вам сама позвоню? Если вам это удобно.
– Еще как не против. – Полез в карман, вытащил свою визитную карточку, протянул ей. – Здесь все мои позывные, но лучше звоните на мобильный, он здесь не указан. – Написал на обороте цифры, жирно подчеркнул.
– Ладно, – коротко ответила она, легко, почти невесомо коснулась его руки, как тогда, много лет назад, когда возвращались они из склада, – и ушла.
Ему вдруг стало хорошо. Так хорошо, как давно уже не бывало. Будто улетучились бесследно куда-то все эти годы, сгинули вместе со всеми своими заботами и проблемами. Не сразу постиг, отчего ему так вдруг захорошело, потом сообразил: отпустила, словно по волшебству, поясница. Совсем уже, знал, отпустила, не затаилась, как раньше, снова он здоров, молод, силен, ни тени облачка на горизонте. А еще знал уже, как все у них будет дальше. Она позвонит ему, они договорятся о встрече, он подберет ее в условном месте, умчит на дачу, там и поговорят. Замечательно поговорят. И снова она будет принадлежать ему, прежняя Лиля Оболенская, новая Лиля Оболенская. Теперь уж он ее не отпустит, не выпустит. Да она, уверен был, сама не сбежит. В купе вернулся тем же сорокалетним бодрячком, постарался скрыть свое радостное возбуждение. Удавалось не очень-то: это, всякому известно, плохое настроение можно спрятать от других, с радостным все много сложней. Никто, правда, не обратил на него внимания – Кручинин как раз звонил по своему мобильнику в больницу, договаривался о дежурной машине, которая встретит их на вокзале. Лиля по-прежнему сидела, отвернувшись к окну. Дегтярев поглядел на ее гладкую белую руку, подпиравшую щеку, представил себе, как скоро завладеет он ею, и не только ею, поскорей бы только…
– Всё в ажуре, – сказал Кручинин, – всех по домам доставлю без проблем. Вас, Лилечка, мы отвезем первую, хотя будет это для меня трагедией, как от сердца оторву. Вы не забыли, кстати, что обещали вплотную заняться моей грешной кровью? Если сумею дожить до этого феерического события.
– Обязательно, – сухо ответила Лиля. – Вы позволите мне воспользоваться вашим сотовым, предупрежу мужа, чтобы не волновался? Я свой дома забыла.
Дегтярев сразу чуть потускнел, одного упоминания о муже хватило. Очень хотелось послушать, как она будет говорить с ним, о многом бы ему сказало, однако Лиля с кручининским телефоном вышла в коридор, задвинула за собой дверь. Но все равно оставшегося хорошего настроения было достаточно, чтобы не киснуть. И по-детски захотелось, чтобы у всех остальных тоже поднялось настроение, не пожалел никто об этом сумбурном дне. И потеплел к Кручинину, с тем ощущением превосходства, какое всегда испытывает удачливый соперник. Тут же вспомнил о Борьке Хазине. Проблема из проблем, Борька в любом случае не должен пострадать. Предупредил:
– Имейте в виду, дорогие коллеги, я Хазина топить не буду, хотя бы потому, что он, вы же все знаете, мой давний друг. Могу лишь добавить к этому, как сказал уже раньше Василию Максимовичу, что пытаться защитить перед начальством своих проштрафившихся подчиненных наверняка стал бы и он сам, и не только он. На том стоим. Пусть и с точки зрения закона нет оправдания тому, что там произошло. Наказать Хазина, конечно, нужно, но не выпороть так, чтобы на улице перед пенсией оказался. И прежде всего потому, что лучшего, чем он, главного врача там не сыскать. К тому же он патриот своей больницы. Помните, Степан Богданович, как лет десять назад отказался он, когда сватали, возглавить областной онкологический диспансер, не уехал оттуда? Много ли найдется, кто бы не воспользовался такой возможностью?
– Ну, о том, чтобы увольнять его, и речи нет, – пожал плечами Кручинин. – Но и спустить дело на тормозах мы не имеем права, никто нас не поймет.
– Как бы не мне решать его дальнейшую судьбу, – повторил его жест Корытко, – я не министр.
– Не скромничайте, Степан Богданович, от вашей позиции многое, если не все зависит, – польстил ему Дегтярев.
– Надо сначала почитать акт, который вы напишете, – уклонился Корытко, но было заметно, что слова Дегтярева упали на благодатную почву.
Обсуждение прекратилось, потому что вернулась Лиля. Ей, человеку не из их обоймы, слышать это не полагалось.
До прибытия в город ничего существенного не произошло, болтали о всякой ерунде. О Хазине больше не вспоминали. Лиля в разговоре почти не участвовала, на заигрывания Кручинина сказала, что у нее разболелась голова. Водитель присланного «рафика» встречал их у вагона, отвел к своей машине. Первой, как обещал Кручинин, отвезли домой Лилю. Дегтярев в окно видел, как встречал ее у подъезда рослый лысоватый мужчина. Скудное освещение не позволяло толком разглядеть его. Волнуется, однако, муженек, – подумал про себя. – Или хотел удостовериться, что действительно прикатила она из командировки на больничном транспорте, не провожал ее кто-нибудь подозрительный? Еще бы на вокзал приперся…
Звонка ее ждал с самого утра. К обеду начал нервничать, потом тревожиться. Не договаривались они, что Лиля даст о себе знать на следующий же день, больше того – не так-то просто ей, наверное, вырваться вечером из дома: причина должна быть такая, чтобы ревнивый муж ничего не заподозрил. Но все равно было обидно, что мучит она его неизвестностью, могла бы, в конце концов, позвонить в любом случае, объяснить ситуацию, да просто позвонить, пообщаться с ним. Гнал от себя мысль, что передумала, – ведь это же не он, она сказала, что нужно им поговорить. И это неслучайное касание Лилиной руки, столько ему сказавшее…
По неизбывной привычке копаться в себе снова пытался разобраться, почему так важны для него этот звонок, эта встреча. Рецидив чувства двадцатилетней давности? Желание все-таки заполучить то, что когда-то не сумел? Совсем недостойное – восторжествовать над Кручининым? И как ему дальше быть с Лилей, если их свидание состоится и окрепнет желание видеться дальше? СтОят ли возможные в будущем проблемы, и проблемы немалые, радостей этих свиданий? Ведь легкой интрижкой из цикла «сошлись-разбежались» все наверняка не ограничится. И всё та же, всё та же неотвязная мысль: что ему вообще нужно от Лили? Понежиться с женщиной, которая за столько лет, оказывается, не растеряла свою любовь к нему, и ведь не рядовую любовь – первую, заветную? Она еще достаточно молода, красива, заполучить такую женщину мечта каждого мужчины. Наметившаяся Лилина полнота лишь придает ей привлекательности. И, вопреки тому, что мнилось тогда в вагоне, начал склоняться к тому, что, пожалуй, последняя версия все-таки правдоподобней. Увы, ларчик, похоже, открывается просто – банальная мужская похоть, если называть вещи своими именами, всё прочее уже вторично. Ну, пусть не похоть, можно подобрать словечко поделикатней, многое ли от этого изменится? И от того, что Кручинин сыграл здесь не последнюю роль, тоже никуда не деться. Ведь не проснулось же в нем ничего, когда увидел, узнал ее, пока не стал волочиться за нею Кручинин…
Докопавшись до этого, Дегтярев огорчился. Подосадовал крепко. Хотелось ведь чего-то восторженного, памятного, сказки хотелось. Такая прелестная, романтичная история: они встретились через двадцать лет и вдруг поняли, что не угасла прежняя любовь, что лишь сейчас они осознали, как всегда нужны были друг другу, какую бесконечную глупость сотворили расставшись. Они жили долго и… Надо ли обманывать себя? Ведь конец этой сказки наверняка будет самым прозаическим: приедут на дачу, разденутся, лягут, потискают друг друга – и облегчатся с ощущением исполненного долга. Она искупит свою былую вину перед ним, а он погордится, что есть еще порох в пороховницах, еще способен он внушать такое сильное чувство, которому годы не подвластны, что вообще на что-то еще способен. И в этом вся квасная суть, как бы ни накручивал он себя, как бы ни пытался раскрасить все радужными красками. Такой вот Фрейд…
