Феликс Кривин - Пеший город
Найти бы своего автора, пусть бы он Шиманского дописал. Хотелось бы, чтоб это был какой-нибудь знаменитый писатель, тогда бы все узнали Шиманского. Попасть в произведение великого писателя — большая честь, тут можно и самому стать великим персонажем. Правда, великие обычно плохо кончают. Чем крупнее произведение, тем меньше в нем шансов остаться в живых. Вроде нормальная жизнь, но попробуй унести ноги. То тебя заколют, то эти. То сам под поезд бросишься. Оттого и возникают вопросы: быть или не быть? У простых людей такие вопросы не возникают. Простые люди все стараются быть, любыми путями — быть, хотя это далеко не всем удается.
И все же стать великим, известным и жить у всех на устах — это мечта каждого персонажа, даже такого, как Шиманский, недописанного. Но не у всех получается, как кому повезет. Уж на что Эсмеральда и красавица, и умница, а на устах не живет. Зато приятель ее Квазимодо, хотя внешностью и не блещет, живет на устах — дай Бог каждому. Только и слышишь: он сущий квазимодо! Она такая квазимодница! А дети — такие квазимордочки, глаз не оторвешь!
А как живет на устах Держиморда! Как даст по устам, так не скоро встанешь. А как живет оборванец Плюшкин, к которому не то что устами, палкой противно дотронуться.
Так бывает в великих произведениях. Попал бы Шиманский в такое произведение, он бы тоже жил у всех на устах. Хотели б о ком-нибудь сказать, что он отважно борется с врагами, даже тогда, когда их нет, что он защищает обиженных, хотя его самого больше всех обижают, — и сказали бы: да он Шиманский! Но Шиманский не скажут. Говорят Дон-Кихот. Хотя чем Дон-Кихот лучше Шиманского?
Или нужно сказать, что ты крутой в любви и можешь в случае чего наложить руки на любимую женщину. Почему бы не сказать, что ты Шиманский? Нет, говорят Отелло. А если ты из-за великой любви готов наложить руки на себя, говорят Ромео. Опять мимо Шиманского проехали.
Вот и приходится себя дописывать, чтоб подняться до этих персонажей, чтобы жить у всех на устах. Хотя такого, как он, никто до своих уст не допустит.
Дела растаковские
Побывал Шиманский и в «Ревизоре». Довольно известная комедия. К главным действующим лицам его, конечно, с пустыми руками не допустили, а между второстепенными он потерся. Такого наслушался!
Недоволен народ комедией. Воры, взяточники, лизоблюды пролезли в главные действующие лица, а порядочных людей оттерли на второй план. И это называется комедия? Правильно там один говорит: чему смеетесь? Над собой смеетесь!
Познакомился Шиманский с весьма приятным человеком, отставным почетным гражданином по фамилии Растаковский Иван Лазаревич. Ну, познакомились, разговорились. Бедняге Ивану Лазаревичу в комедии разговориться не дают: на целых пять актов отвели ему всего две реплики. А он умница, говорун, начнет говорить — заслушаешься. Но тем, кого заслушаешься, как раз говорить и не дают.
А бессовестные люди, карьеристы, хапуги говорят, не умолкая. Воду в ступе толкут, переливают из пустого в порожнее — и ни одной дельной мысли. Растаковскому с его двумя репликами в этой команде еще повезло. У Люлюкова Федора Андреевича, тоже отставного почетного гражданина и вовсе одна реплика на всю комедию. И ради этого стоит выходить на сцену? Правда, Люлюков молодец, продувная бестия: в одну фразу втиснул все, что имел сказать: и поздравление, и целование ручек, и даже дважды прищелкнул языком для большей выразительности.
Растаковский тоже поздравил, к ручкам приложился, но щелкать языком не стал. Он готовился к своей второй реплике, к своему, можно сказать, звездному часу. Пускай они услышат, пускай узнают, кто такой Растаковский, какие мысли рождаются в его голове. Такого, кроме него, никто не скажет, хоть по тексту проверяйте, никто не додумается до таких слов. Только бы смелости хватило сказать, только б не перебили, дали высказаться… А то ведь в самый последний момент могут и не дать…
И когда наступает ЕГО ВРЕМЯ, он произносит эту фразу, главную фразу во всей комедии: ОТ ЧЕЛОВЕКА НЕВОЗМОЖНО, А ОТ БОГА ВСЕ ВОЗМОЖНО, — говорит он. Так прямо и говорит. Даже сам от себя не ждал, что такое скажет.
Но вы думаете, это до кого-то дошло? Нет, в этой комедии толку не было и не будет. Умные люди говорят: надо отсюда сваливать. Есть тут поблизости неплохая пьеска. «Женитьба» называется. Там как раз требуются мужчины. Но Иван Лазаревич не решается. Еще женят, к чертовой матери, а ему живи.
Вот племянница Ивана Лазаревича (как же ее звали? Лизочка? Луизочка? А может, Ларисочка?) — та решилась. У нее в этом «Ревизоре» вообще ни одной реплики, даже в списке действующих лиц она не значится. Ей говорят: ты же знаешь, у нас одни значатся, а другие действуют. Не значиться даже сподручней: тут для действий широкий простор. Иван Лазаревич тоже ее уговаривал: потерпи, мол, получишь статус действующего лица, тогда и будешь значиться там, где обозначат. А без статуса как? У нас без него не поставят даже в ремарку.
Ждала племянница этот статус, ждала, а потом махнула рукой и вышла замуж в другую пьесу. «Вишневый сад» называется. Серьезная пьеса, хотя и комедия, и культурный уровень намного выше, чем у них в «Ревизоре». Преступности почти нет, жизнь спокойная, достаточная. А какой сад! Какая вишня! Рви прямо с дерева, никто тебе слова не скажет.
Правда, статуса действующего лица племянница и там пока не получила. Трудно у них со статусом. Действия мало, даже на действующих лиц не хватает. Вот вырубят вишневый сад, расчистят место для действия, тогда люди понадобятся, кто был ничем, тот станет всем.
А племяннице нравится этот сад, она бы в нем ничего не трогала. Но у нее без статуса никто спрашивать не станет. Только и разрешают, что вишни с деревьев рвать. Наестся племянница вишен по самую завязку, а потом носится по саду, как угорелая, сгоняет вес. Может, от этого изобилия у нее появляется ностальгия. Все-таки «Ревизор» не такая уж никудышная пьеса, есть и у нее свои достоинства. По крайней мере, никого не убили, не зарезали, как в каком-нибудь «Короле Лире».
Пишет племянница письма на родину, интересуется, как там и что. Особенно про Бобчинского спрашивает. Ей, когда она здесь жила, нравился Добчинский, но она забыла, перепутала и теперь спрашивает про Бобчинского. А почтмейстер, по своему обыкновению, все письма немножко распечатывает и прочитывает. А потом распускает слух, будто жена Бобчинского в Добчинского влюблена, хотя ни про какую жену в письмах племянницы не говорится.
Сказано — комедия. А еще Ивана Лазаревича Растаковским назвали. Дескать, у них все таковские, а он один растаковский. Да если к ним как следует приглядеться, они тут все не только растаковские, а распротаковские. И комедия эта распротаковская, распроэтаковская, хотя и к ней, конечно, можно привыкнуть.
Был тут один автор, написал пародию на эту комедию. А в какой комедии это любят? Убрали этого автора, куда-то выслали, вычеркнули из действующих лиц. Но пародия где-то осталась, пародии не горят. На все эти комедии пародии не горят. Придет время, извлекут на свет пародию на комедию, вот когда можно будет по-настоящему посмеяться!
Полюбил Чепух Балбесу
Мир литературы не меньше заселен, чем мир действительности, и в нем те же проблемы. Кому-то выпадает всю жизнь прозябать в графоманской писанине, а другой без всяких на то заслуг пролезет в гениальное творение и примется наводить в нем свои порядки. Какой-нибудь Рошфор, негодяй из негодяев, обоснуется в «Трех мушкетерах», да не на задворках, а поближе к главным действующим лицам, пытаясь их вытеснить и занять в романе магистральное положение. Или Плюшкин, оборванец и крохобор. До самих «Мертвых душ» добрался. Ему бы благодарить судьбу, что попал в классическое произведение, а он недоволен. И будет он брюзжать, жаловаться на несовершенства великого сочинения, и будет требовать более справедливого расположения глав, перераспределения метафор, сравнений и эпитетов. А то и коренной реформы сюжета — вот даже до чего может дойти.
Как-то Шиманский совершенно случайно встретил дедушку Ваньки Жукова. Тот клял на чем свет автора знаменитого рассказа. Ведь мог же, мог подсказать ребенку правильный адрес — не подсказал. Только усмехался в душе, когда бедный Ванька писал на конверте: «На деревню дедушке». А ведь он, автор, человек грамотный, он знал, что по этому адресу письмо не дойдет. Вот такие у нас авторы, а еще Чеховы называются.
Но они хоть талантливые писатели, пишут великие произведения. Однако и в бездарных далеко не все так благополучно, как видится на первый взгляд. Серятина ведет извечную борьбу за статус шедевра. Она интригует обращается во все инстанции, требуя для своих дубовых персонажей нарицательного употребления, а для бессмысленных и безграмотных фраз — популярности крылатых выражений. Она любит себя, убогую. Восхищается собой смехотворной.
