Джером Джером - Книжка праздных мыслей праздного человека
Нечто вроде прелестей медового месяца мне пришлось однажды испытать в тысячу восемьсот… Впрочем, к чему быть таким точным в повестях? Довольно сказать, что это было несколько лет тому назад. Я в то время был очень скромным и застенчивым молодым человеком, а она — такою же молодою девушкой. Кроме обыкновенного знакомства никаких других отношений между нами не существовало. Эту молодую девицу, по просьбе ее родственников, я должен был проводить из Линдхерста в Вентнор, на острове Уайт. В те дни это было целым путешествием, сопряженным с некоторыми неудобствами.
— Хорошо, что и вы едете, — сказала мне во вторник утром тетка моей будущей спутницы. — Минни всегда ужасно нервничает в дороге. Вы присмотрите за нею, и я буду спокойна за нее.
Я поспешил заявить, что это будет для меня одним удовольствием. По своей наивности я думал, что это действительно будет так. В среду я отправился в контору дилижансов, чтобы заказать два места до Лимингтона, где нужно было сесть на пароход. У меня не было и тени предчувствия каких-либо неудобств и беспокойств.
Заведующий конторой, человек уже пожилой, посмотрел в книгу и сказал:
— Осталось только место на козлах да еще одно на задней скамье.
— Ах как досадно! — вскричал я огорченным голосом. — Мне бы нужно два места рядом.
Заведующий добродушно улыбнулся, подмигнул мне (я потом долго недоумевал, что значило его подмигиванье) и промолвил:
— Ну, если вам так нужно , то я постараюсь это устроить.
— Не знаю, как и благодарить вас за вашу любезность, — начал я. — Мне будет гораздо удобнее…
Но он с дружеской фамильярностью положил мне руку на плечо и, прервав меня, загадочно произнес:
— Не за что, молодой человек, не за что. Я понимаю вас и сочувствую вам. Ведь многие из нас когда-то были на этом пункте.
Полагая, что он говорит об острове Уайт, я добавил:
— Мне говорили, что теперь там самое лучшее время года. Стояло начало лета.
— Да. Но там недурно и зимою, пока он продолжается. От души желаю вам, чтобы он продолжался подольше, — вторично подмигнув мне, проговорил заведующий.
Я внес деньги за места, распростился и ушел, продолжая недоумевать по поводу загадочных слов, улыбок, подмигивании и фамильярничания заведующего.
Утром следующего дня, в половине девятого, мы с Минни отправились к месту отхода дилижанса.
Я называю эту девицу просто по имени не из желания быть дерзким по отношению к ней, а просто потому, что позабыл ее фамилию. Помню только, что она была очень недурна со своими большими темными глазами, которые всегда омрачались, перед тем как их обладательница собиралась засмеяться.
Заведующий конторой дилижансов заметил нас, когда мы только еще подъезжали, и что-то сказал кучеру, который, в свою очередь, сообщил что-то уже собравшимся остальным пассажирам; очевидно, наше появление всех очень заинтересовало. Прекратив свои разговоры, все впились в нас глазами. Возница схватился за свой рожок и произвел ряд слабых и неособенно гармоничных звуков. Чувствовалось, что он старался, но у него почему-то ничего не вышло. Должно быть, он желал выразить нам свое приветствие, а вышло что-то другое.
Очевидно, мы с Минни оказались героями дня. Сам заведующий с отеческой улыбкой помог Минни выйти из экипажа. Кучер широко осклабился, здороваясь со мною. Пассажиры улыбались, прислуживающие при конторе ощеривали зубы. Выбежали две-три женщины и несколько ребятишек и тоже растянули свои рты до ушей. Я отвел Минни в сторону и шепнул ей:
— У нас с вами что-нибудь не в порядке — все смеются над нами.
Сначала Минни обошла вокруг меня, потом я обошел вокруг нее, но никто из нас не нашел в другом ничего смешного.
— Не беспокойтесь, молодые люди, — говорил нам заведующий, — все в порядке. Я устроил вам два местечка рядом на переднем сиденье. Кроме вас там будут еще трое. Но я полагаю, вас не очень стеснит, если вы будете сидеть поближе друг к другу?
Заведующий подмигнул кучеру, тот подмигнул пассажирам, а те подмигнули друг другу, и все улыбались. Должно быть, это была самая веселая поездка, когда-либо совершавшаяся здесь.
Только что мы уселись на указанный нам места, как явилась на сцену какая-то толстая дама и спросила свое место. Заведующий показал ей на середину нашей скамьи и заявил, что нас там будет сидеть пятеро.
— Пятерым тут не усесться, — резонно заметила дама, взглянув на сиденье.
Пятеро таких, как она, действительно не могли бы уместиться, но четверо людей обыкновенных размеров могли потесниться и дать местечко одной такой туше.
— Тогда не угодно ли вам взять крайнее место на задней скамье? — предложил заведующий.
— Ну нет, — брюзгливо сказала дама, — я заказала себе место еще в понедельник, и вы сказали, что оно будет на переднем сиденье.
— Позвольте мне сесть на заднее место, — заявил я. — Мне совершенно безразлично, где бы ни сидеть.
— Оставайтесь там, где сидите, молодой человек, и не делайте глупостей! — строго остановил меня заведующий. — Я все улажу к общему удовольствию.
Но сквозь его строгость проглядывала такая чисто отцовская заботливость, что я не мог обидеться на него, если бы даже хотел.
— Позвольте, я лучше сяду сзади: я люблю задние места, — предложила Минни.
Но тут вмешался кучер. Он положил свои руки на ее плечи, и она поневоле должна была снова опуститься на место, с которого было поднялась.
— Так как же, сударыня, — обратился кучер к толстой даме, — угодно вам занять это место, впереди, или то, сзади?
— Но почему же вы не хотите, чтобы кто-нибудь из этих молодых людей занял заднее место, раз они оба выражают желание сесть там? — недоумевала толстая дама.
Кучер выпрямился и громко отчеканил:
— Потрудитесь немедленно занять одно из предлагаемых вам мест! В этом дилижансе муж и жена, в особенности молодожены, никогда не разлучались во все те пятнадцать лет, в продолжение которых я состою тут вожатым. Вот почему я и не могу допустить этого.
Речь эта была приветствована одобрением заведующего и всех пассажиров. Толстая дама также окинула нас теперь благосклонным взглядом и подарила нежной улыбкой, потом покорно заняла заднее место. Через минуту громоздкий экипаж, скрипя, покатился по шоссе.
Так вот в чем было дело! Нас приняли за чету новобрачных, совершающих свадебную поездку. Это могло случиться, потому что мы оба были молоды, а сезон был как раз самый свадебный. Большинство свадебных путешествий в то время совершалось именно на остров Уайт. Мы были одеты с иголочки, багаж наш был тоже новенький, и, по странной случайности, даже наши зонтики были прямо из магазина. Видя все это, неудивительно, что нас принимали за молодоженов; скорее можно было бы удивиться, если бы на нас посмотрели иначе. Но это я сообразил только после инцидента с толстой дамой.
Должен сознаться, что на мою долю редко выпадали такие скверные дни, как этот. Впоследствии я узнал от самой Минни, что и для нее это путешествие было самым ужасным испытанием в ее жизни. Дело в том, что она была обручена с одним молодым человеком, которого горячо любила. Я также был влюблен в одну девицу. Поэтому мне и моей спутнице вовсе не было интересно считаться за мужа и жену.
Наши спутники отпускали по нашему адресу хотя и добродушные, но тем не менее довольно рискованные шуточки. К счастью, моя спутница не понимала этих шуток, или, по крайней мере, делала вид, что не понимает. Высказывались громким шепотом и различные замечания относительно нас, причем доводилось до моего сведения, что она — сама прелесть, а что касается меня, то я мог бы быть и получше для нее. Вообще относительно нас мало стеснялись, точно мы были пара птиц на выставке. Когда мы уже проехали несколько миль, начались выражения негодования по поводу того, что «молодой совсем не ухаживает за своей новобрачной, а сидит сыч-сычом, поэтому она, бедненькая, так и пригорюнилась; еще бы: только что повенчаны — и вдруг такая холодность!».
Временами доходило до того, что мне очень хотелось всех обругать и выяснить общее недоразумение. Но это могло привести к скандалу, который, разумеется, был очень нежелателен для нас обоих. Ввиду этого, стиснув зубы, я молчал, а Минни старалась показать, что дремлет.
То же самое оказалось и на пароходе. Минни просила, чтобы я хоть там разъяснил ошибку. Я и сам был бы рад сделать это, но понимал, что для этого придется просить капитана, чтобы он вызвал на палубу всех пассажиров, всю свою команду и выяснил бы им настоящую суть. Это тоже было чересчур неудобно, в чем я и постарался убедить свою спутницу. Она плакала и говорила, что не в силах больше выносить такой пытки. В дилижансе еще куда ни шло, а здесь, на пароходе, это совсем нестерпимо. Она кончила тем, что с громкими рыданиями убежала в каюту. Ее расстройство всеми присутствующими было приписано моему грубому обращение с нею. Один из пассажиров, у которого, должно быть, в голове не все были дома, водрузился у меня прямо под носом и, широко расставив ноги и засунув руки в карманы, укоризненно смотрел мне прямо в лицо и басил:
