Соня Сойер-Джонс - Крыса-любовь
В этот момент полицейские обернулись и шагнули друг к другу, чтобы сверить записи. За ними обнаружился стул, а на нем — немолодая женщина с блаженным лицом. Она вся сияла: ярко-голубые глаза блестели, щеки раскраснелись. О боже. Дебора Тринкер.
— Она говорит, что ее сюда привели, Артур. Что ее позвала высшая сила или еще какая-то дребедень, — бубнил Тони. — Твердит, что не делала ничего плохого. Но Мишель обнаружила ее на кровати, верхом на… э-э… скажем, удлинении Гордона. Когда пришли медсестры и стали ее оттаскивать, она вцепилась в него, извиняюсь, как птичка в жердочку. Чуть не стащила Гордона с кровати вслед за собой.
Я посмотрел на мать Джули, и она мне подмигнула. Дебора совершенно не выглядела чокнутой. По крайней мере, в сравнении с тем, как она выглядела на днях в собственном саду.
Но Тони разошелся:
— Между прочим, она, судя по всему, не первая. Эта женщина, которая развозит чай, — как ее, Фатима? Кстати, мне она сразу показалась подозрительной. Когда она была поблизости, я всегда просил Сандру покрепче держаться за сумочку. Так вот, Фатима, оказывается, продавала билеты! Она заявила, что… э-э… дружок Гордона — это божье чудо. За неделю сюда успели свозить полреанимации. У них тут храм, Артур! Медсестра сказала, что вчера видела здесь монахиню!
Один из полицейских стал проталкиваться ко мне, на ходу открывая блокнот.
— Я — констебль Бейли, а вы у нас кто? Ответить я не успел. Дверь распахнулась, и вошла Джули Тринкер. Она прошла мимо меня прямо к матери.
— Я дозвонилась до Марджи и Триш, мам. Они уже едут.
Джули опустилась на корточки перед Деборой — будто защищала — и взяла ее за руку. Совершенно убитая.
— Ее дочь, — шепнул Тони. — По виду вроде нормальная, но иногда ведь это не проявляется годами.
— Ваше имя, сэр? — повторил констебль Бейли.
Я отвернулся к стене, чтобы Джули с ее места не было видно моего лица.
— Стори, — вполголоса сообщил я констеблю.
— Простите?
— Стори!
Я попятился к двери. Если повезет, успею выбраться до того, как Джули меня заметит.
— Как вы сказали?
— Стори. Он сказал С-Т-О-Р-И! — влезла Мишель. Вот уж у кого талант всюду совать нос, и всегда некстати.
Услышав знакомую фамилию, Джули обернулась. Лицо у нее стало… гм, удивленное. И радости я на нем не уловил.
— Простите, мадам. — Констебль Бейли взял Мишель за локоть и попытался отодвинуть. — Позвольте этому господину лично ответить на вопросы. Итак, сэр. Кем приходитесь потерпевшему?
— Брат. — Я старался говорить очень тихо. Надо было еще тише.
— Брат? — Джули так и подпрыгнула и направилась ко мне. — И сколько у вас братьев?
— Всего один.
— Зачем тогда вы врете полиции? — Джули развернулась к констеблю: — Этот человек не имеет права здесь находиться. Он преследует меня. У меня роман с его братом, вот он и бесится.
— Что? — взвилась Мишель. — Что вы сказали? У вас роман с моим мужем?
— С вашим мужем? Он что, женат? — Джули была в шоке. — Он не говорил, что женат… — Она повернулась ко мне: — И вы не говорили, что он женат!
— Что она несет, Стори?! — заверещала Мишель.
— Мадам, вопросы здесь задаю я. Если вы еще раз вмешаетесь… — Констебль щелкнул пальцами — звал напарника на подмогу.
— Мишель у нас всегда такая, сэр. Такой характер, — встрял Тони. — С самого детства. Видимо, нам с ее матерью надо было быть построже.
— Еще одно слово — и я выгоню всех из палаты, — предупредил констебль Бейли. — Прежде всего я закончу начатое, а уж потом перейдем к новым обстоятельствам.
— Новые обстоятельства! Вот, значит, как это теперь называется, — ядовито прошипела Мишель и послала Джули убийственный взгляд.
Констебль занес ручку над блокнотом:
— Начнем, мистер Стори. Ваша профессия?
Ой, мать вашу! Все, я пропал.
— Профессия, сэр? — повторил полицейский. — Это же легкий вопрос!
— Угу. Для того, у кого есть профессия, — пробормотала Мишель.
Давай, говори. Открой рот — и произнеси.
— Художник, — выдавил я наконец. Джули брезгливо сморщилась: — Размечтался! Да у тебя нет и половины его таланта!
— Чьего? — вскинулась Мишель.
— Мадам!
— Я ведь говорила, что он художник, Джули, — подала голос Дебора. — Я сразу поняла! Мои мурашки не врут.
Она протянула руку. Там было больше пупырышков, чем на рождественской индейке.
— Ладно. Хорошо. Художник, — сказал констебль Бейли. — Ваше имя?
— Чье, мое?
— Вы что, не слышали меня? — спросила Мишель. — Стори. С-Т-О-Р-И!
— Мне нужно полное имя, сэр.
Я взглянул на Мишель. Потом на Джули. Потом опять на Мишель. Я взмок с ног до головы и задрожал. Земля разверзлась у моих ног. Провал становился все глубже… На одной стороне была Джули, на другой — Мишель. А между ними зияла бездна. Все шире… шире…
Прыгай, парень. Хрен с ним, с парашютом. Раз, два — ПОШЕЛ!
— Арт, — сказал я. — Меня зовут Арт Стори.
— Ты — Арт? — ахнула Джули. — А с кем я тогда занималась любовью?
— Со мной, Джули, но…
— Вы с ним спали? С этим? — Мишель скривилась. — Прелестно! А ваша мать, значит… Ясное дело — яблочко от яблоньки…
— А кто ж тогда Гордон? — спросила Джули. Я оглянулся на кровать, где лежал мой брат, святой единорог.
Джули судорожно втянула воздух. До нее начинало доходить.
— Боже! Какая низость.
Ну вот и все. Мне конец. Назад пути нет. Джули повернулась к Мишель:
— Я никогда не спала с вашим мужем. Это ошибка. Мне очень неловко и…
Мишель отмахнулась от нее и поманила констебля:
— По-моему, очень подозрительно, что мой деверь знает этих людей. Вам не кажется…
— Миссис Стори, я же просил…
— Вам не приходит в голову, что он сводник? Сутенер при собственном брате? — Мишель подлетела к Деборе: — Сколько он с вас взял?
— Мадам, нет никаких доказательств… — начал констебль.
— Ой, вот только этого не надо! До чего жалкие увертки. Лучше занимайтесь своим делом!
— Констебль именно это и пытается сделать, Мишель, — сказал Тони.
— Да пошел ты, папа, знаешь куда!
— Мишель!!! — не выдержала даже Сандра.
— Мам, от этих болванов нет никакого толку. Никакого!
— Ну все, миссис Стори. Прошу вас покинуть помещение.
Второй полицейский взял ее за плечи и потянул к двери. Не тут-то было.
— Я плачу за это помещение! — заорала Мишель. — Уж тут я могу говорить что хочу и когда хочу! Это я вас сюда вызвала и не потерплю…
— МИШЕЛЬ! ЗАТКНИСЬ И ВЫМЕТАЙСЯ!
Голос прорезал комнату, как молния прорезала бы арбуз.
— Как вы смеете так со мной разговаривать? — рявкнула Мишель на констебля Бейли.
У полицейского глаза полезли из орбит. Он уставился мимо Мишель на всех нас, остальных.
— Я ничего не говорил. Это не я!
— ПРЕКРАТИ ИСТЕРИКУ МИШЕЛЬ!
Все головы разом повернулись в сторону кровати. Гордон лежал с открытыми глазами; его стояк опал.
— Кажется, очнулся… — шепнула сестра Крисси и обхватила его запястье длинными пальцами.
Гордон приподнялся на локте. Его волосы падали на плечи и на… больничную пижаму? Мишель рванулась было к нему, но невропатологи, терапевт и заведующий больницей уже захватили места в первом ряду.
— Не мешай врачам работать, Мишель, — сказал Тони.
— Гордон! Это же я, Мишель! Смотри! Но Гордон не смотрел на Мишель. Он смотрел на сестру Крисси.
— Вот, значит, что за лицо у этого голоса, — сказал он, когда Крисси положила прохладную ладонь ему на лоб.
— Гордон!
Мишель требовала внимания. Ей явно не понравилось, что Гордон держал обеими руками руку Крисси и покрывал ее поцелуями. (Надо сказать, мы все тоже слегка обалдели.)
— Гордон, перестань сейчас же, — зудела законная супруга.
В интересах Гордона и его здоровья Мишель выпроводили из палаты. В коридоре она сцепилась с паломниками — итальянцами, испанцами, французами, русским, японской парочкой, среднеевропейским мальчиком на костылях и старушкой в инвалидном кресле. Мишель дралась за местечко у стеклянной двери. Она как раз успела отпихнуть ребенка с костылями, когда сестра Крисси склонилась к Гордону и прижалась губами к его губам. Мишель успела увидеть, как Гордон закрыл глаза и снова впал в забытье — блаженное забытье сердца. Потому что он тоже целовал Крисси… целовал и целовал…
Паломники рухнули на колени. В полной тишине. Они-то поняли, что узрели чудо.
Ладно. Я раздолбай недоделанный. Согласен.
Через пару часов после того, как брат на моих глазах вышел из комы, я пришел к себе в мастерскую. Луна убывала. Настала пора считать цыплят.
Мои цыплята свисали с потолка и гадили на пол. Куры враскорячку сидели на рабочих скамьях — глаза дикие, ноги трясутся, — набитые так и не снесенными яйцами. Раздутые от запора цыплята влетали в большие окна мастерской и садились мне на руки и на голову. И на сердце у меня тоже квохтали куры с раздутым брюхом, и в них тоже сплошным столбиком, от клюва до зада, громоздились так и не снесенные яйца.
