Алиса Лунина - Рояль под елкой

Вместо ответа Тамира поцеловала его.

— Но учти, я хочу, чтобы их видели и другие люди! Я намерен организовать выставку твоих картин.

Он представил их дом с картинами и кошками — и внутри разлилась какая-та безумная радость. Дом, в который ему захочется возвращаться.

Конечно, уже сейчас ясно, что с Тамирой Вадим вряд ли обретет покой, о котором, как ему казалось, он мечтал. Такие женщины волнуют, являются источником вечного напряжения, беспокойства, стимула. Вот и хорошо, к черту покой… Артист вы или банщик, Дымов? Покойно лишь в бане.

— И все теперь будет хорошо! Ты полюбишь меня и забудешь своих придурочных мальчиков и кабановых! Вот увидишь! А на Рождество мы куда-нибудь поедем! Куда захочешь, в любую страну… Знаешь, в прошлое Рождество я был в Париже. И день выдался свободный, в смысле, концерта не было. Я сидел в каком-то ресторане, почему-то стало очень грустно. И тут я услышал песню, которую любил когда-то, старый французский шансон. А в ней — такие слова: «Я помню, как я встретил тебя на Елисейских Полях, ты была юная, и у тебя были прекрасные волосы. Потом мы стали жить вместе, ты начала курить сигареты, но у тебя оставались все такие же красивые волосы. И однажды я вернулся домой — и ты сидишь на кухне в бигуди и куришь. И вот теперь, когда нам уже по пятьдесят, я прихожу домой, бегают внуки, и ты опять сидишь на кухне, опять в бигуди, опять куришь, на тебе какое-то старое платье, и я понимаю, что жизнь прошла, что от той девочки с Елисейских Полей, может быть, ничего не осталось. Но я все равно люблю тебя, потому что когда-то я встретил тебя на Елисейских Полях».

И я был уже совсем пьяненький, потому что мне, строго говоря, много и не надо, и так расчувствовался, что подумал: а ведь, наверное, неплохо встретить на Елисейских Полях женщину и полюбить, и прожить с ней, черт побери, всю жизнь, и не тяготиться этим, а даже, напротив, испытывать благодарность. И я загадал, чтобы встретить кого-нибудь. В общем, я шел по этим полям, а они, откровенно говоря, такие мерзкие, ничего романтичного, и никого не встретил. Вернулся в отель в расстроенных чувствах и завалился спать. А это Рождество мы будем встречать вместе, да?

Тамира кивнула.

Раздался шум и звон разбитого стекла — кто-то разбил балконную дверь.

Через секунду стало понятно, кто именно — в комнату ворвался разъяренный Кабанов. Взгляд его был безумным, а с руки капала кровь. В общем, зрелище не для слабонервных. От ужаса Тамира вздрогнула. Дымов заслонил ее собой.

— Чего затаились, как мыши? Делаете вид, будто вас нет? — хрипло расхохотался Кабанов.

Следом в комнату вошел Митрич. На сей раз он был одет весьма обыденно, без закидонов — майка и пузырящиеся на коленях треники.

Руки Митрича оказались щедро татуированы, а на груди красовалась надпись «Бытие определяет!». Вошел и тихо, даже виновато, встал в сторонке, возле рояля.

— Что все это значит? Извольте объясниться, — гневно сказал Дымов.

— Ща объяснимся! — пообещал Кабанов.

К этому моменту он уже успел оценить ситуацию.

— Своего не отдавай! — пьяненько прокричал Митрич от рояля.

Тамира укоризненно спросила:

— Митрич, это ты пустил его? Дал сюда пробраться?

Митрич виновато замигал желтыми глазами:

— Прости, лыбедь белая, бес попутал. Он пришел ко мне домой, стал уговаривать! Я, конечно, поначалу ни в какую! А он пристал, как репей: дай с твоего балкона пролезу! Хорошие деньги отвалил. Мне таких денег никогда не заработать. Ну я и согласился! Да, может, все еще обойдется? Может, и не прибьет, только малость попугает?

Кабанов подошел к дивану, где лежали любовники, и мрачно ухмыльнулся:

— Ну, на сей раз отрицать, что ничего не было, тупо, пианист!

— А я и не отрицаю, — смело ответил Дымов. — Все было. Волшебно! Замечательно! Несколько раз! И еще бы хотелось, если б ты не помешал.

— Прибьет, — сказал Митрич. — Как пить дать.

— Сволочь! — взревел Кабанов и взмахнул рукой, с которой капала кровь.

— Вы поранились, — заметил Дымов. — Вам надо к врачу.

— Сейчас ты у меня к врачам отъедешь! К патологоанатомам, — пообещал Кабанов.

— У вас с руки капает кровь.

— Не надейся! — закричал Кабанов. — С моих рук будет литься твоя, понял, пианист, твоя кровь!

Дымов молчал.

— Че, пианист, боишься? — ухмыльнулся Кабанов.

— А вот и нет, — бесстрашно ответил Дымов. — Иди ты знаешь куда! Это моя женщина! Я ее тебе не отдам!

— Убью, — пообещал Кабанов.

— Мда, — вздохнул Митрич, — оно и впрямь, на почве страсти столько преступлений случается. Вот у нас лет десять назад случай был. Вернулся, значит, один, как это бывает, из командировки, а жена того-самого, амуры крутит…

Рассказать пикантную историю Митрич не успел, потому что действие обрело драматический характер: Кабанов подскочил к дивану и рывком выдернул Дымова из простыни.

— Не сметь! — закричала Тамира так, что Митрич испуганно прикрыл уши.

Кабанов опешил и застыл с щуплым Дымовым в руках.

— Запомни, Петя: если ты хотя бы пальцем его тронешь — не увидишь меня никогда, — пообещала Тамира.

Кабанов на минуту задумался, потом швырнул Дымова обратно на диван. Тот встал, пытаясь сохранять достоинство, и начал одеваться.

— Ха! — заржал Кабанов. — Тело-то у тебя, пианист, не фонтан! Мускулатура вообще недоразвитая! Ты что, в детстве болел?

Дымов густо покраснел.

— Идиот, — строго сказала Тамира. — Знаешь ли ты, Петя, о том, что каждый человек в ответе за свое лицо?

— Не понял, — растерялся Кабанов.

— Правильно, ты и не поймешь. Не дано. Я раньше думала, ты не виноват в том, что у тебя такая внешность, а теперь думаю: ну как такого, как ты, можно любить?

— Не понял, — с угрозой повторил Кабанов.

Тамира усмехнулась:

— А в старости ты станешь невозможным толстяком с одутловатым глупым лицом.

— Этот недоносок, что ли, в старости будет нормальным? — закричал Кабанов, указывая на соперника.

— Да, этот будет, — мстительно улыбнулась Тамира. — Если хочешь знать, в старости он будет прекрасным. А лицо его станет просветленным.

Между тем Дымов успел набросить на себя халат.

— Винцо, халат, все дела! — рявкнул Кабанов. — Значит, не успела за мной захлопнуться дверь, как ты, Томка, уже нашла мне замену. И главное, с кем ты мне изменила? С этим задохликом, недочеловеком!

Дымов вспыхнул и заметил:

— Да ты пьян, уважаемый, от тебя за версту несет перегаром.

— Выпил, не отрицаю, — неожиданно легко согласился Кабанов. — Не каждый день тебя бросает любовница.

— Ничего, переживешь! Подобные сантименты не в твоем духе!

— Много ты знаешь о моем духе, пианист фигов! Может, в душе я чувствительный! Тамара, скажи ему, пусть отваливает!

— Во-первых, Петя, — спокойно сказала Тамира, — отвернись, мне надо одеться.

— Можно подумать, я тебя голой не видел, — хмыкнул Кабанов.

Дымова перекосило, и он строго попросил обойтись без пошлостей.

Тамира усмехнулась:

— Не отвернешься? Ну, хрен с тобой, смотри, мне наплевать.

Она невозмутимо встала.

— Мать честная, красивая, как пол-Европы, — заголосил Митрич, — королевна, Лорен София!

Надев платье, Тамира уселась в кресло и гордо заявила:

— Во-вторых, Петя, отваливать Дымов никуда не будет. Может, ты забыл, что это его квартира?

— Тогда ты собирайся, пойдешь со мной! — приказал Кабанов.

— А в-третьих, я никуда с тобой не пойду, — отрезала Тамира.

— Это как прикажешь понимать?

— Так и понимай! Я уже сказала, что между нами все кончено! И вообще, чего тебе надо, Кабанов? Просто мимо шел, решил зайти? Или, может, Рита выгнала? Ты ведь, как телок, поплелся за ней, тебе приказали, и ты пошел. А меня оставил с незнакомым мужчиной! Была бы я тебе дорога, не оставил бы.

Кабанов нахмурился:

— Это я поначалу не сообразил, растерялся. Понимаешь, привычка. Не так-то просто зачеркнуть прошлое и начать новую жизнь! Я только потом задумался. Вот, значит, приехали мы домой, вроде нормально. Рита, ясное дело, дуется, ну, разбила всю посуду в доме, ну, это, батарею грохнула, на меня с ломом рыпнулась, но это как бы несерьезно, понятно, что через неделю отойдет. А вот со мной что-то не так. Чего-то я этого Крюкова вспомнил, и вообще… Разные мы с Ритой люди!

— А мы с тобой, что ли, похожие? — не выдержала Тамира.

— С тобой это… Чувства!

— Вот уже и про чувства вспомнили! Ты ж говорил, сентиментальщина, любовь-морковь!

— Мало ли что я говорил, — развел руками Кабанов.

— Любовь — материя тонкая, — ввернул Митрич, — иной раз не знаешь, как повернет! Вот у нас случай был: один глухой влюбился в даму, а она, понимаешь, слепой оказалась! И ничего! Сошлись, живут душа в душу! Оно, может, секрет их гармонии в том и состоит! Я иной раз посмотрю на свою Клавдию и прям возжажду быть слепым — чего-то она с годами меняется не в лучшую сторону, толстая стала, впору сало топить. А когда пилить начинает, охота глухим заделаться, чтоб она, значит, надрывалась, а мне по барабану!