Георгий Эсаул - Рабочий
Лёха покорно прошел в зрительный зал, с трудом нашел своё место — в глазах играли водка с портвейном, и с чувством исполненного долга перед пыткой опустился в удобное, потому что дорогое, кресло.
Соседи ещё не пришли, наверно, заседали в дорогом буфете, словно праздновали годовщину своего первого миллиарда.
Лёха, как в заводской курилке, огляделся по сторо-нам — не подсматривают ли за ним, — ловко извлек из кар-мана чекушку, свинтил пробку и сделал два быстрых обильных глотка, будто три дня не пил молока.
Быстро закрутил пробку и опустил бутылку обратно в карман, в своё гнездо.
Жизнь вставала на рельсы, поэтому Лёха прикрыл глаза и представил, что он не в ненавистном театре, а в за-водской курилке с пацанами воровато пьет пиво «Жигули барное».
— Позвольте, я пройду на своё место, мужчина, — го-лос вывел Лёху из сна или раздумий, за воротник рубашки притащил в театр. Худая старушка с фиолетовыми волоса-ми — парик, или на её совести парикмахерская — улыбалась Лёхе, искала в нем собеседника и друга на час театра. Лёха приподнялся, пропустил леди, надеялся, что она выпьет и заснет, как ион, но бабушка наступала словами-танками: — Люди тоскуют по идеалам, а где идеалы, когда Миром правит эгоцентризм — гадкий, порочный эгоцентризм, по-хожий на щупальца ската.
Я права, или я права?
(Лёха в ответ качнул головой, потому что мудрых слов он не знал, и язык не повиновался на сто процентов.)
Чем сильнее балет, чем выше творчество, тем тоньше ноги у балерин и изящнее балероны.
Я давно наблюдала за степенью деградации балерин на фоне балеронов — так утка чахнет на фоне фазана.
Даром не платите за любезности, за угождение и тщеславие, у кого ум, тот увидит, насколько плохи жен-щины по сравнению с мужчинами.
Я не отрицаю балерин, уважаю за прыжки, но мне гадки сальные улыбки невежд мужского пола, которые рождены самцами, но превращаются в кашу, когда перед ними балерина.
Тоску по детству я редко чувствую, но иногда, когда музыка души входит в резонанс с музыкой театра, члены мои расслабляются, и я плачу, да, я плачу, молодой чело-век.
Вам, может быть, известно чувство, когда грязный разврат очищает лучше, чем поддакивание дуракам с крас-ными носами?
Что люди находят в цирке? Клоунов? Диких зверей или лилипутов?
Люди находят в цирке разврат, темные потайные си-лы и испражнения животных.
Зачем люди ходят в цирк?
Чтобы разврат вошел в них — вот зачем они идут и покровительствуют циркачам своими деньгами.
Не раззадоривайте меня своими ответами, вы же на моей стороне и полагаете, что приличный человек обязан заплатить за настоящий театр, а не пожертвует деньги на обезьян и циркачей с красными носами и большими бо-тинками: большие ботинки вызывают угрызения совести, и люди в больших ботинках не становятся государственными чиновниками.
Балет, балет, балет! — старушка захлопала в ладоши, вывела Лёху из ступора — так в тюрьме заключенного бу-дят пинками.
Лёха приоткрыл глаза — щелочки, амбразуры, обна-ружил, что Настюха ещё не пришла, а представление пошло, уже щекотало нервы физкультурницами, которые почему-то называли себя балеринами.
Занимаются физкультурой на сцене, поднимают но-ги, размахивают руками, прыгают — разве это искусство с нарисованной на картине купающейся Сусанной Хорвато-вой?
Лёха аккуратно прикрыл уши ладошками, чтобы шум музыки не портил нервные окончания в ушах, но всё равно мелодия долетала, а также доходили до мозга восторженные крики зрителей, которые презирали водку «Праздничная».
Представление шло уже минут пятнадцать, Настюха не прилетела на своё место, и душа Лёхи потребовала до-бавки водки — так официант в ресторане требует новый фартук.
Старушка с фиолетовыми волосами сидела слева и восторженно смотрела на сцену (Лёха нарочно на сцену не глядел), поэтому бабка не должна заметить фокусов Лёхи с чекушкой.
«Если я незаметно стукну бабку кулаком в висок, убью её, то она не заметит, как я пью водку, — Лёха пошу-тил сам с собой, словно готовился к «Камеди клаб». — Но ведь, не ударю человека, бабка — не бобина и не станина.
Правильно Настюха сказала: ни рыба я, ни кальмар».
В огорчении Лёха не заметил, как достал бутылку, хлебнул, чуть не поперхнулся без закуски — будут прокля-ты дорогие буфеты в театрах.
Старушка, вроде бы ничего не заметила, охала и аха-ла в ответ прыжкам физкультурников по сцене.
Лёха спал чутко, поэтому не пропустил антракт — вскочил, как на бой с горящим планом.
Он вышел на свет, прошел в туалет, постоял у жен-ского туалета, но Настюху не нашел, словно её украли в рабство на Кавказ.
С чувством выполненного долга Лёха направился к выходу из театра — плевал он на второй акт: не рабочие по сцене ходят, а — прыгуны и прыгуньи.
Но около входа, где дежурили огромные охранники, Лёха стушевался: вдруг, спросят, почему покидает храм искусства, не украл ли? не убил ли старушку с синими во-лосами?
Лёха обозвал себя нехорошим словом за робость и вернулся в зрительный зал, как на каторгу.
Допил водку и заснул до конца представления — так спит часовой на военной вахте, так спит вахтер в будке, так спит суфлер в провинциальном театре.
После театра Лёха ехал в метро домой, находился в подвешенном состоянии: водки нет, время позднее — не купишь.
Около подъезда встретил Коляна и Митяя, они уго-стили, и Лёха поплыл, как на ладье Харона.
— Лёха ты откуда, нарядный, как ёлка? — Колян хо-хотнул коротко, и по-рабочему ясно, не то, что театраль-ные бабки.
— Не поверите! В театре! — Лёха на всякий случай не упомянул о Настюхе — кто её знает, вдруг, девке не понра-вится откровение, а она сейчас с миллиардером, как в зо-лотой карете.
— Во как! — Митяй почесал затылок, а Колян с пере-пугу налил по новой — так Дед Мороз приманивает новую Снегурочку.
— Во как! — Лёха повторил, махнул рукой и засмеял-ся пробегающему псу с колбасой в зубах.
В раздевалке, во как
После обеда Лёха остался на минутку в раздевалке, присел на скамейку, прислонился спиной шкафчику, вы-тянул ноги и посмотрел на свой ботинок, похожий на аме-риканский крейсер «Вашингтон».
Ботинок с тупым носом, но не как у американских командос, и даже не похож на русские ботинки в сельской местности, но по теории выдерживал кислоту и удар дю-жим молотом по ноге — так обнаженная девушка на ну-дистком пляже героически выдерживает внимание муж-чин.
Лёха пошевелил пальцами в ботинке, пальцы легко ходили, но в то же время не чувствовали себя в пещере неожиданностей — ботинок по размеру, всё в нем нормаль-но, как в нормализованном молоке.
Около ботинка Лёха заметил пятно на полу, пятно не от машинного масла, но и не от крови — бурого цвета с красными звездочками, похожими на кусочки моркови.
Возможно, что — морковь, и пятно от кетчупа — Лёха часто закусывал кетчупом, серьезно доказывал, что в кет-чупе содержится все, что необходимо для закуски, полно-ценного питания после принятия водки: соль, сахар, крах-мал, помидоровый сок, перец, лук, крахмал, мука, перец болгарский, чеснок и, возможно, что глаза семги.
Про глаза сёмги Лёха придумал для смеха, но Лёха не уверен, что нет глаз сёмги в кетчупе: если американцы кушают рыбу с вареньем, то почему в сёмгу не положат кетчуп, а в кетчуп — глаза сёмги.
Балерины сёмгу кушают каждый день, а слесари ин-струментальщики сёмгу употребляют только в наборе к пиву — набор дешевле стейка, филе сёмги, и на филе не всегда деньги найдутся, а, если и найдутся, то лучше эти деньги потратить на другие цели — опять же на бухло, чем на рыбу, дорогую, потому что красного цвета, как флаг бывшего СССР.
В СССР балет ценили, и билеты на балет распределя-ли по предприятиям, словно пайки хлеба и баланду в тюрьме.
Балерин в тюрьмы не сажали, потому что балерина до тюрьмы не дойдет: её приголубит сначала следователь, потом — начальник УВД, затем — судья, а потом — министр.
Балерины привычные к ухажёрам, потому что в балет пошли только из-за ухажёров, — так говорили на заводе, и Лёха верил словам старших товарищей.
Балерины в мыслях даже в курилке достали, Лёха за-кинул ногу на ногу, недовольно наморщил лоб, будто да-вил вшей складками кожи.
Балерины — больной вопрос для рабочего человека: вроде бы балерина доступна, как продажная девушка — плати деньги и вези балерину на Канары и веди в ресторан, но в то же время балерина недоступна, словно фея из сказки — летает, порхает, а не возьмешь, потому что ни денег нет на неё, ни обхождения, ни костюма для похода в ресторан.
Лёха поразился своему открытию: каждая девушка — продажная, но на каждую — своя цена.
На одних девушек цена настолько высока, что де-вушки всю жизнь ходят в старых девах, а затем улетают в Сочи и живут под пальмами, словно сухопутные крабы.
