Джером Джером - Леди и джентльмены
И возможно, Томми, несмотря на ее яростную борьбу за независимость, согласилась бы приносить пользу, и Питеру удалось бы добиться своего, не жертвуя пищеварительным трактом. Но таково уж наказание за отсутствие сентиментальности — ты не можешь говорить подобным образом даже с собой. Вот и Питеру пришлось использовать другие доводы.
— Почему я не могу держать двух слуг, если мне того хочется? — Слова эти пожилому господину дались нелегко.
— Какой смысл платить двоим за работу одного? Вы будете держать меня только из милости. — Черные глаза блеснули. — Я не нищенка.
— И ты действительно думаешь, Томми… я хотел сказать, Джейн, что сможешь справиться… со всем? Ты не будешь возражать, если я попрошу тебя отнести записку, возможно, в самый разгар твоей готовки? Вот о чем я думаю, Томми… некоторые кухарки очень возражают.
— Ни о чем не беспокойтесь, пока я не пожалуюсь, что у меня слишком много работы, — посоветовала Томми.
Питер вернулся за свой стол. Элизабет подняла голову. Питеру показалось, что Элизабет ему подмигнула.
Последующие полмесяца стали периодом тревог для Питера, поскольку Томми, чьи подозрения только нарастали, скептически относилась к заявлениям Питера, что ему нужно пообедать в клубе с одним человеком или пойти на ленч с одним редактором в «Чешир чиз». Как только подбородок приподнимался, а черные глаза угрожающе затуманивались, Питер, уже тридцать лет как холостой, не обладающий должным опытом, не выдерживал перекрестного допроса, противоречил сам себе, путался, выставляя себя в самом неприглядном свете.
— Действительно, — пробурчал Питер, сидя над бараньей отбивной, — другого слова просто нет… я подкаблучник.
В тот вечер Питер рассчитывал пообедать в любимом ресторане с «дорогим давним другом Бленкинсоппом, гурманом, Томми. Это человек, отдающий предпочтение изысканной кухне». Но он забыл, что тремя днями раньше уходил на прощальный ужин с Бленкинсоппом, который наутро отбывал в Египет. С изобретательностью у Питера было не очень. И с наибольшим трудом давалось ему придумывание фамилий.
— Мне нравится дух независимости, — продолжил Питер разговор с собой. — Жаль только, что этого духа у нее так много. И откуда он взялся в таком количестве?
Ситуация для Питера становилась даже более серьезной, чем он соглашался допустить. Дни шли за днями, Томми, несмотря на ее тиранию, становилась все более незаменимой. За последние тридцать лет она стала первой, кто смеялся над шутками Питера. За последние тридцать лет она первой заявила, что Питер — самый блестящий журналист на всей Флит-стрит. За последние тридцать лет Томми первой начала следить за тем, чтобы Питер каждый вечер поднимался по скрипучим ступеням в спальню, где его ждала расстеленная постель и горящая свечка на прикроватном столике. Если бы Томми не вела его домашнее хозяйство! Если бы он смог убедить ее делать что-то еще…
Очередная счастливая мысль сверкнула в голове Питера.
— Томми… я хочу сказать, Джейн. Я знаю, что мне с тобой делать.
— Что вы придумали на этот раз?
— Я сделаю из тебя журналистку.
— Не порите чушь.
— Это не чушь. И потом, не смей мне так отвечать. В качестве моей «невидимки»… под этим подразумевается, Томми, неприметный человек, который находится в гуще событий, помогает журналисту, сообщая подробности… ты станешь для меня бесценной. Это принесет мне пользу, Томми, огромную пользу. Я заработаю на тебе деньги.
Такой аргумент Томми понимала. Питер с радостью, которую, естественно, не выказал, заметил, как подбородок вернулся на нормальную высоту.
— Однажды я помогала парню продавать газеты, — вспомнила Томми. — Так он сказал, что у меня к этому дар.
— Именно это я тебе и говорю! — торжествующе воскликнул Питер. — Профессии разные, но принцип один. Мы наймем женщину, чтобы освободить тебя от домашнего хозяйства.
Подбородок тут же взлетел вверх.
— Я могу это делать в свободное время.
— Видишь ли, Томми, я захочу, чтобы ты уходила из дома со мной… чтобы всегда была со мной.
— Сначала давайте попробуем, получится ли у меня.
Может, вы допускаете ошибку.
Питер обретал хитрость змея.
— Совершенно верно, Томми. Сначала мы посмотрим, на что ты способна. Вдруг окажется, что твое призвание — журналистика, а не готовка. — В глубине души Питер в этом сомневался.
Но семечко упало в подготовленную почту. Томми по собственной инициативе раздобыла материал для своей первой статьи. Великий человек прибыл в Лондон и остановился в апартаментах, приготовленных ему в Сент-Джеймсском дворце. Понятное дело, все лондонские журналисты говорили себе: «Если я смогу взять интервью у этого великого человека, это будет блестящим достижением!» Целую неделю Питер везде носил с собой лист бумаги, озаглавленный: «Интервью принца Имярек нашему специальному корреспонденту». Вопросы занимали левую колонку, очень узкую. Правая, очень широкая, предназначалась для ответов. Но великий человек наловчился избегать журналистов.
— Любопытно… — На столе Питера лежал аккуратно разглаженный лист с вопросами интервью. — Любопытно, есть ли хоть один способ добраться до него, который я не испробовал, включая лесть, обман, подкуп, хитрость?
— Старик Мартин — он называл себя Мартини — был таким же, — прокомментировала Томми. — В выплатное время, во вторую половину субботы, он просто исчезал. Однажды, правда, я сумела его выловить. — В голосе Томми слышалась гордость. — Урвала у него полсоверена. Его это так удивило!
— Нет. — Питер, похоже, рассуждал вслух. — Я искренне сомневаюсь, что есть метод, законный или незаконный, которым я не пытался воспользоваться. — Питер бросил лист с вопросами в мусорное ведро и, сунув блокнот в карман, отбыл на чаепитие с писательницей, которая больше всего на свете хотела бы избежать публичности. Так, во всяком случае, она написала в постскриптуме своего приглашения.
Томми, как только Питер скрылся за дверью, достала лист с вопросами.
Часом позже у Сент-Джеймсского дворца стоял постреленок в залатанных штанах и крапчатом пиджаке с поднятым воротником и восхищенно смотрел на часового.
— А теперь скажи, малыш, чего ты хочешь? — спросил часовой.
— Наверное, тревоги прибавляется, — предположил пострел, — когда знаешь, что охраняешь такую большую шишку?
— Да, есть такое, раз уж об этом зашла речь, — согласился часовой.
— А как он насчет поговорить?
— Что ж… — Часовой оперся на правую ногу, чтобы дать отдых левой. — Я-то с ним особо не разговаривал, лично — нет. Но, судя по всему, парень он неплохой, если познакомиться поближе.
— Там он обретается, да? — спросил пострел. — Где горят окна.
— Да, — признал часовой. — Ты, часом, не анархист? Если да, так ты скажи.
— Обязательно дам вам знать, почувствовав, что становлюсь им, — заверил его пострел.
Будь часовой более наблюдательным — а он таковым как раз и не был, — то задал бы последний вопрос более серьезным тоном. Потому что обратил бы внимание, с каким интересом пострел смотрит на водосточную трубу, по которой ловкому и умелому человеку не составляло труда подняться на террасу под окнами принца.
— Хотелось бы мне повидаться с ним, — добавил пострел.
— Твой приятель? — спросил часовой.
— Не совсем, — признал пострел. — Но дело в том, знаете ли, что на улице все только о нем и говорят.
— Что ж, тогда тебе надо поторопиться. Он отбывает сегодня вечером. Лицо Томми вытянулось.
— Я думал, только в пятницу утром.
— А-а-а! Так написано в газетах, да? — В голосе часового слышались интонации человека, для которого никаких секретов нет. — Я тебе скажу, что ты можешь сделать, — продолжил часовой, наслаждаясь тем, что слушают его, открыв рот. Посмотрел налево, направо. — Он уезжает на поезде, который отходит в шесть сорок с вокзала Ватерлоо. Никто этого не знает, за исключением, естественно, избранных. Такая у него привычка. Он просто не любит, чтобы…
В коридоре послышались шаги. Часовой превратился в статую.
На вокзале Ватерлоо Томми осмотрела поезд, отправляющийся в шесть сорок. Одно купе ее заинтересовало — гораздо большего размера, в конце мягкого вагона, рядом с вагоном охраны. На двери висела табличка «Занято», а в самом купе вместо обычных сидений стояли стол и четыре удобных кресла. Отметив для себя местоположение большого купе, Томми пошла в конец платформы и растворилась в тумане.
Двадцать минут спустя принц Имярек торопливо шагал по платформе, не замеченный никем, кроме полудюжины подобострастных чиновников. Принц поднялся в зарезервированное для него купе, подобострастные чиновники поклонились, принц по-военному вскинул руку. Ровно в шесть сорок поезд медленно тронулся.
