Джером Джером - Леди и джентльмены
Мэрион. Видишь ли, папочка, для женщины брак — рискованное предприятие. Если не удастся хорошо себя продать, то, вполне возможно, другого шанса и не представится.
Мистер Трэверс. Фу! Когда я был молод, девушки больше говорили о любви, чем о доходах.
Мэрион. Возможно, по сравнению с ними мы лучше образованы.
Из сада входит Дэн, джентльмен лет сорока; заметно, что манжеты и воротник его рубашки слегка обтрепались по краям.
Миссис Трэверс. А, наконец-то! А мы как раз гадали, куда вы все исчезли.
Дэн. Катались на лодке. Меня отправили за вами. На реке так красиво. Всходит луна.
Миссис Трэверс. Слишком холодно.
Мистер Трэверс. О, холодно — это ерунда. Мы с тобой давно не смотрели вместе на луну. Пойдем. Уверен, что будет хорошо.
Миссис Трэверс. Ах, Господи! Мальчишки навсегда останутся мальчишками. Дайте шаль.
Дэн набрасывает на плечи миссис Трэверс теплую шаль. Они отходят к окну и останавливаются, о чем-то разговаривая. Мэрион на миг исчезает и возвращается с отцовской шляпой в руках. Отец сжимает ладонями лицо дочери и смотрит в глаза.
Мистер Трэверс. Ты действительно любишь Гарри, Мэрион?
Мэрион. Ровно настолько, насколько можно любить человека с пятью тысячами фунтов годового дохода. Возможно, когда-нибудь этих тысяч станет десять; тогда и любви прибавится в два раза.
Мистер Трэверс. Тебя этот брак устраивает?
Мэрион. Вполне.
Мистер Трэверс печально качает головой.
Миссис Трэверс. А ты разве не собираешься с нами на реку, Мэрион?
Мэрион. Нет. Слишком устала.
Мистер и миссис Трэверс уходят.
Дэн. Неужели оставите бедного Гарри одного в обществе двух влюбленных пар?
Мэрион (со смехом). Да. Пусть увидит, до чего смешно они выглядят. Ненавижу ночь. Темнота заглядывает в душу и задает слишком много вопросов. Закройте шторы. Давайте поговорим. Развеселите меня.
Дэн. О чем же я должен говорить?
Мэрион. О, расскажите какие-нибудь новости. Что происходит в мире? Кто с чьей женой убежал? Кто кого обвел вокруг пальца? Кто из филантропов в очередной раз обокрал бедных? Какого святого подозревают в грехе? Из-за чего разгорелся последний громкий скандал? Кого вывели на чистую воду? Что натворил виновный, и что говорят по этому поводу остальные?
Дэн. Неужели вы готовы слушать подобную ерунду?
Мэрион (садится за пианино и задумчиво перебирает клавиши). А что еще мне делать? Плакать? Разве не приятно ближе узнать друзей?
Дэн. Жаль, что вы умны. В наши дни каждый, кого ни встретишь, поражает умом. Подсолнухи исчезли, а взамен появился ум. Лично я предпочитаю подсолнухи, они красивее.
Мэрион. А на смену умным людям, надо полагать, придут глупые. Лично я предпочитаю умных. У них манеры лучше. А вы чрезвычайно нелюбезны. (Отходит от пианино, садится на софу и берет книгу.)
Дэн. Знаю. Ночь меня тоже раздражает: заглядывает в душу и задает слишком много вопросов.
Мэрион. И какие же вопросы задает вам ночь?
Дэн. Очень много всяких вопросов. И на большинство из них нет ответов. Почему я бесполезен, как щепка в волнах прибоя? Почему все сверстники успешнее меня? Почему никто не верит, что я чего-то стою, когда сам я твердо знаю, что это не так? Мне тридцать девять лет. Неглуп, энергичен, силен. Вполне мог бы сделать карьеру всемогущего редактора и ежедневно с десяти до трех вершить судьбы вселенной. Или стать популярным политиком, чтобы изо дня в день пытаться понять, о чем говорю, и верить собственным словам. Но кто же я такой? Всего-навсего газетный репортер с оплатой в три с половиной пенса за строчку. Прошу прощения, порой даже в два пенса.
Мэрион. А это важно?
Дэн. И вы еще спрашиваете? А важно ли, что за знамя реет над провинцией Бадахос? И все же мы поливаем своей кровью чужую землю — лишь для того, чтобы увидеть над головой родной британский флаг. Важно ли, звездой больше или звездой меньше отмечено на наших картах? И все же мы теряем зрение, всматриваясь в бесконечную даль. Важно ли, чтобы хоть один корабль пробрался сквозь полярные льды? И все же, едва не замерзая насмерть, мы упорно подползаем все ближе к полюсу. Игра жизни стоит свеч. Но есть одно условие: играть имеет смысл лишь в том случае, если в процессе укрепляется душа. Лично мне хотелось бы поучаствовать.
Мэрион. Так что же мешает?
Дэн. Мешает одиночество. Одному играть скучно и незачем.
Мэрион (после долгого молчания). Какой она была?
Дэн. Так похожа на вас, что порой жалею, что вообще вас встретил. Вы заставили задуматься о себе, а на эту тему лучше рассуждать как можно меньше.
Мэрион. А эта особа, которая так похожа на меня… она могла изменить вашу жизнь?
Дэн. Да!
Мэрион. Расскажите о ней. У нее много недостатков?
Дэн. Достаточно, чтобы было, за что любить.
Мэрион. Должно быть, она хорошая.
Дэн. Достаточно хороша для того, чтобы быть женщиной.
Мэрион. Странный ответ. Можно понимать по-разному.
Дэн. На мой взгляд, это высшая похвала: женщин на земле непростительно мало.
Мэрион. Мало? Но ведь экономисты считают, что нас слишком много!
Дэн. Недостаточно. На всех не хватает. Вот почему у настоящей женщины всегда много любовников.
В комнате воцаряется молчание; наконец, стараясь не встречаться с собеседником взглядом, Мэрион встает.
Мэрион. Разговор становится чересчур серьезным.
Дэн. Говорят, диалог между мужчиной и женщиной всегда доходит до предела.
Мэрион (собирается уйти, но возле двери останавливается и оборачивается). Можно задать вам вопрос?
Дэн. К вашим услугам.
Мэрион. Если… если бы прежние чувства к этой особе внезапно возродились, смогли бы вы ради нее попытаться занять то положение в обществе, которого заслуживаете? Смогли бы позволить ей гордиться дружбой и верить, что жизнь прожита не бесцельно?
Дэн. Слишком поздно! Старая лошадь способна лишь грустно смотреть, как бегут молодые. Порой в душе просыпаются прежние честолюбивые устремления, особенно после бокала доброго вина. У Гарри, да благословит его Господь, вино всегда отличное. Увы, завтра утром… (Неопределенно пожимает плечами.)
Мэрион. Значит, ей уже ничего не удастся сделать?
Дэн. Для меня ничего, но зато очень многое для себя. Моя дорогая леди, никогда не жалейте влюбленного мужчину, равно как и ребенка, который со слезами просит достать луну. Луна для того и существует, чтобы о ней тосковать.
Мэрион. Рада, что похожа на вашу избранницу. И рада, что вас встретила.
Она протягивает руку; он на миг крепко сжимает ладонь и тут же отпускает. Она уходит.
С груди ее падает цветок — трудно сказать, случайно или со значением. Дэн поднимает, целует каждый лепесток и некоторое время стоит в нерешительности, теребя цветок в пальцах, а потом бросает на пол.
Томми и компания
История первая
Питер Хоуп строит планы на будущее
— Входите! — отозвался на стук Питер Хоуп.
Высокий, худощавый, с чисто выбритым лицом, если не считать аккуратных бакенбард, коротко стриженных и заканчивающихся чуть ниже мочки. Волосы Питера сочувствующие парикмахеры характеризовали как «чуть редеющие на макушке, сэр», и относился к ним Питер с бережливостью, которая везде — и правильно — считается верной помощницей бедности. В рубашке Питера, безусловно, белой, но несколько обтрепанной, чувствовалось стремление к самоутверждению, неизбежно привлекавшее внимание самого рассеянного наблюдателя. Рубашки определенно было слишком много, и ее решимости бросаться в глаза помогала и потворствовала скромность короткого пиджака, преследовавшего только одну цель: соскользнуть с плеч и исчезнуть за спиной владельца. «Я бедный старичок, — казалось, говорил он. — Нет, я еще не лоснюсь, но очень уж выделяюсь среди молодых и модных. Я тебя только стесняю. Без меня тебе будет удобнее». Чтобы убедить пиджак не покидать его, владельцу приходилось использовать силу, держа застегнутым на нижнюю из трех пуговиц. Но при каждом шаге пиджак рвался на свободу. Еще одним предметом туалета, привязывающим Питера к прошлому, служил черный шелковый галстук, удерживаемый на положенном ему месте двумя золотыми булавками, соединенными цепочкой. Глядя на сидящего за столом, пишущего Питера — скрещенные ноги обтянуты узкими полосатыми серыми брюками, здоровый цвет лица подчеркивается светом лампы, красивая рука придерживает наполовину исписанный лист, — сторонний наблюдатель мог потереть глаза, гадая, уж не галлюцинирует ли он, оказавшись в присутствии красавца, которому чуть перевалило за сорок, но, приглядевшись, замечал слишком уж много морщин.
