На пороге - Григорий Лерин
– Помогал, чем мог, конечно, – еле слышно пробормотал сосед.
– И помог, что характерно. В самый нужный момент. После месячного запоя Виктору похмелиться не на что было, так сосед ваш у него за два литра водки все награды с наградными листами выменял. А потом нашел умельца и листы эти наградные на свое имя исправил. Вот оно как бывает.
– Сосед, чо за дела? Длинный, это мы с таким отморозком за одним столом сидели? Да я его…
– А ну, стой, где стоишь! – приказал Солидный Голос, и Толстый, уже шагнувший к соседу, послушно замер на месте.
– Так получается, что мы с Артемоном ни в чем не виноваты! Он эти ордена уже украл, а мы только собирались! – радостно воскликнула Катя. – И вообще, нам в ад нельзя! Мы же дети!
– В ад можно – это вам не кино для взрослых, – разъяснил Солидный Голос и устало вздохнул. – Ох, загрузили они меня сегодня. Реально, конкретно, ветераны фальшивые, дети какие-то недетские. Вот куда их теперь?
– Чо куда, ты, бычара! – снова завелся Длинный. – Открывай ворота, сами найдем куда!
– Что-то этот параноик меня достал уже, – признался Солидный Голос. – Слышь, Гаврюха? Сходи, дай ему в дыню!
– А чего сразу Гаврюха-то?
– Так ты ближе стоишь. Что тебе – трудно?
– Трудно!
Длинный воодушевился, расправил плечи и выставил вперед кулаки.
– Чо сказал, ты, бычара! Да я таких, как ты…
Блям! Раздался смачный удар, и Длинный опрокинулся на спину. Дернулся от невидимого пинка в бок и свернулся калачом.
– Вот стоило полчаса торговаться. А дело-то секундное, – сказал Солидный Голос.
– Да – секундное? – не согласился Молодой Голос. – Это вам, любимчикам все с рук сходит. А меня Папа на ковер зовет, отчитывает. А мне потом стыдно!
– В раю бить не имеешь права, начальник, – хмуро пробормотал Толстый.
– Ты не в раю. Ты на этапе, дятел! – уточнил Молодой Голос.
Толстый наклонился и помог Длинному подняться. А потом снова повернулся в ту сторону, откуда раздавались голоса.
– Так давай перетрем. Насчет рая-то – чо да как. Реально.
– Давай перетрем, – неожиданно согласился Солидный Голос. – Ты про заповеди Божьи слыхал? А про грехи смертные? Библию читал?
– Это чо – типа книжка? Не, книжку не читал. «Аватар» смотрел. И про Шрека еще.
– Ну, и как?
– В «Шреке» осел прикольный. Я ваще животных люблю. Да ладно, начальник, хрен с ней, с книжкой. Хоть заглянуть-то дай!
– В зад себе загляни! – посоветовал Молодой Голос. – Длинный, что примолк-то?
– Да пусть заглянут. Хуже не будет, – согласился Солидный Голос.
Раздался громкий хлопок в ладоши, и ажурные ворота поползли в сторону. Из-за них в туманный полумрак хлынули волны разноцветного сияния. Оно заструилось на лицах, стирая копоть, морщины и шрамы. Даже безучастная Маша, прижимавшая к груди обгоревшую сумку, вздохнула и улыбнулась.
– Круто! – восхищенно воскликнул Артем.
– Прикольно! – ахнула Катя.
Длинный приподнялся на носках и вытянул шею.
– Мамка… Живая… – Он подпрыгнул и замахал рукой. – Мамка! Мамка!
– Охо-хо, людишки-нелюдишки, – вздохнул Солидный Голос. – А ведь тоже Искра Божья в них где-то присутствует.
– У этих – только теоретически, – возразил Молодой Голос.
– Ты такое при Папе не ляпни. Что с ними делать будем? А, Гаврюха?
– А чего сразу Гаврюха? Гаврюха-Гаврюха… Ты же решил все уже!
– Ну, решил… Допустим…
– Эй, мужики, – позвал их Длинный. – Поближе можно подойти? Там мамка моя. Не видит меня чо-то.
– Не хочет, вот и не видит! Насмотрелась уже! Ладно, подойти всем можно.
Толстый и Длинный шагнули вперед. За ними двинулись остальные. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.
– Бежим! – пронзительно крикнула Катя.
Пять человек со всех ног ринулись к раскрытым воротам. Взвыла сирена, и под их ногами разверзлась наполненная черным туманом бездна.
– Новогодняя акция «Второй шанс»! Бу-га-га-а-а! – напоследок напутствовал их Молодой Голос.
И уже ни один из них не сознавал, кто он, где он, и что происходит. Вокруг была полнейшая тьма, в которой что-то гулко и мерно стучало. А потом впереди появилась светлая полоса. Она все расширялась и расширялась, вытесняя мрак, и наконец… Яркий свет… Много света… Крик новорожденного…
По коридору роддома бежала запыхавшаяся санитарка. Она чуть не сбила с ног дежурного врача, выходящего из кабинета с четырьмя фужерами в руках, и остановилась, тяжело переводя дух.
– Ты куда несешься? В ординаторскую?
– В… ординаторскую… – с трудом выговорила санитарка.
Врач посмотрел на часы. Стрелки показывали без двадцати двенадцать.
– Так не спеши. Еще даже не разливали.
– Какое там – разливали! В седьмой палате сразу пятеро рожают! А ведь обещали хотя бы до второго января потерпеть!
И побежала дальше. Врач еще раз взглянул на часы, философски пожал плечами, вернулся в кабинет и убрал фужеры в шкаф.
***
В сумеречном пространстве у ворот рая осталась только Маша.
– Ну, а вы что же в сторонке стоите, барышня? – спросил Солидный Голос. – За все время слова не проронили и в рай не побежали. Даже подозрительно как-то.
– Не устал еще куражиться, дядя? – огрызнулась Маша. – Какая я тебе барышня? Какой мне рай? Сам не знаешь, что ли, чем занимаюсь?
– Ну, знаю, допустим… Поэтому интересуюсь. Уж просветите, пожалуйста, не откажите в любезности. Коллеги ваши на дорогих машинах ездят, а вы все на общественном транспорте, на такси, в лучшем случае. И колечки-бусики на вас китайские, копеечные. На дворец копите или на приданое?
– В точку попал! На приданое. На жениха.
– Понятно…
– Да что тебе понятно, дядя! Сидишь тут в раю, чужие грехи считаешь. А сам-то небось…
– Стоп, стоп, стоп! – вмешался Молодой Голос. – Вот только на личности переходить не надо. У вас, у милых дам это обычно надолго. Вы лучше про жениха поподробнее.
– Могу и поподробнее… – Маша коснулась угла коробки, выглядывающей через дыру в обгоревшей сумке, и снова погладила ее пальцами. – Я тогда на вызов к клиенту поехала. Только случайно улицы перепутала. Как так получилось – сама не пойму. Мне на улицу Антона Андреева надо было, а я таксисту сказала: «Андрея Антонова». Оказалось, такая улица в городе тоже есть. Удивилась только, что дом старый, пятиэтажный – нас обычно в такие дома не заказывают. А они медсестру ждали с уколами, поэтому открыли сразу и в комнату провели. И он там лежит. Скрючился весь, сморщился, зубки сцепил от боли… Но не плачет. На меня смотрит, а глаза – как у старичка. А ведь четыре годика всего…
– А что
