Витауте Жилинскайте - Вариации на тему
Чтобы такого не случилось, предлагаю подкладывать под груз надувное резиновое колесо, на худой конец — покрышку от мотороллера. Если покрышка будет несколько велика и начнет при ходьбе сползать на шею, не теряйтесь: грациозно остановитесь и, соблазнительно качнув обворожительными бедрами, вскиньте свободные руки, словно собираетесь обнять возлюбленного, и водрузите покрышку на место. Шляпка под суммарной тяжестью колеса, сумки, авосек и прочего, безусловно, превратится в блин, поэтому ее следует надевать не на голову, а поверх ноши. Если вы привыкли носить не шляпу, а косынку или платок — тоже не смущайтесь, только теперь покрываться вам придется простыней или скатертью…
Каждая женщина, освоившая эту весьма несложную технику, может не сомневаться — при ходьбе ее стан будет прямым, как натянутая струна контрабаса, а бедра начнут раскачиваться, как легонькая лодка в бушующем океане.
Итак, Суламифь наших дней плывет по улице. Плывет прямая и гордая, словно коронованная царица, плывет, слушая, как посвистывают скворцы, усевшиеся у нее на голове поклевать горох из порвавшегося пакета.
Внезапно она вспыхивает: навстречу бредет свет ее очей, радость ее жизни, он, Дефицит с большой буквы! Одну руку Дефицит так глубоко засунул в карман брюк, что при желании может достать ею ботинок, другой прижимает к боку пустой портфель. Идет сгорбившись, перекосив плечи, громко шмыгая носом и шаркая подошвами. Внезапно Большая Буква останавливается и с безопасного расстояния — чтобы, не дай бог, лавина свеклы не обрушилась на него — вперяется взглядом в свою Суламифь — Плывущую Сумку. Задумчиво качает головой и что-то бормочет себе под нос. Голос кислый и даже плаксивый:
— Где же справедливость, о великий, бессмертный Алишер Навои! Не ты ли пел: На голове она несла виноградную гроздь и кувшин старого, как мир, вина…
СОГЛАСИЕ
И слух и взор радует семья Каркласов. Для матери и для отца нет ничего важнее воспитания детей. Оба прекрасно понимают, что воспитывать следует не с помощью сухих назиданий и нудных поучений, а на живых примерах. Оба прекрасно сознают, что их воспитательные методы должны не противоречить друг другу, а словно два ручейка сливаться в единый поток и слаженно журчать в общем русле… О нет, не сразу удалось Каркласам достигнуть такого согласия — в прошлом всякое случалось. Зато теперь! Теперь, как я уже говорила, гармония их семьи ласкает и слух и взор.
Воспитывать принимаются они с раннего утра.
— Снова ты поленился сделать утреннюю зарядку, сынок, — тихо, вполголоса сетует Карклене. — Неужели тоже хочешь превратиться в слабака, который еле ноги волочит? — Она тактично отводит взгляд от табуретки, на которой сидит Карклас.
— Доченька, — чуть ли не шепотом ласково заводит Карклас, — зря ты на завтрак пироги уплетаешь! Возьми-ка лучше корочку черного хлеба — поздно будет садиться на диету, когда превратишься в гору теста. — Он изо всех сил старается не задеть глазами фигуру жены.
— Мальчик мой, — еще тише и ровнее говорит Карклене, — снова нашла я у тебя в кармане сигарету. Неужто и ты будешь отхаркиваться на каждом шагу, хрипеть, как старый ворон? Неужто хочешь постоянно сплевывать сквозь желтые от никотина зубы, и жене даже стыдно будет куда-нибудь пойти с тобой?..
Процесс воспитания нарушает резкий телефонный звонок.
— Запомни, доченька, — начинает отец семейства, когда жена наконец кладет трубку, — нет ничего отвратительнее длинного женского языка! Это же сущий ад для дома. Теперь женихи пошли похитрее, чем в мои времена, бегут от болтушек как от чумы.
— Не пропадай до ночи! — наставляет мать сына, заботливо поправляя на нем шарфик. — Перегуляешь в молодые годы, начнет из тебя до времени песок сыпаться…
— Взгляни-ка на себя, — подталкивает дочку к зеркалу отец. — Разве так можно? Дома тоже надо выглядеть красивой и аккуратной. Неужели и ты, едва зацапаешь муженька, сразу превратишься в общипанную курицу?
— Ай-яй-яй, детка, — ласково журит сына мать, — вон соседка сегодня снова жаловалась, что ты ее сына отлупил… Знаю, виной тому проклятая кровь твоего папеньки и всей его родни, но возьми себя в руки, сынок, пока не поздно! Ведь в отцовском роду не один на виселице кончил…
— Не терзайся, дочурка, — утешает отец, — что тебе в голову науки не лезут. Это гены твоей мамаши. Вся ее родня — одни неучи да знахари!
К вечеру старшие Каркласы едва ноги передвигают: воспитание — нелегкий труд, сколько сил отнимает, сколько здоровья! Они отправляются к себе в спальню, зажигают ночник и плюхаются на старую, широкую кушетку… Усядутся и тупо воззрятся на стену, где висит их фотография — из тех давних времен, когда их воспитательные методы еще не сливались в единый согласный поток, и поэтому снимок так и колет глаза.
— Повезло же тебе, — произносит Карклас осипшим от воспитания голосом. — Другой на моем месте давным-давно удрал бы куда глаза глядят! А я, дурак, мучаюсь, жилы рву, тащу свое ярмо…
— Одно мое святое терпение, — эхом откликается Карклене. — Другая давно бы тебя с пятого этажа сбросила, а я, идиотка, терплю, стиснув зубы…
И оба тяжело, но согласно вздыхают:
— Только ради детей!
РАЗВОД
Дожидаясь, пока его вызовут к судье, Карклас сидит в приемной и клюет носом. Всю ночь глаз не сомкнул — зато какую горячую речь подготовил! Какие железные аргументы нашел!.. Наконец секретарша просит его пройти в кабинет. Карклене уже здесь. Веки у нее припухли и глаза красные. Тоже небось ни минутки не соснула, готовилась смешивать супруга с грязью. Уж она-то скажет! Такие слова, такие аргументы выложит, что куда там Каркласу! Он холодно кивает жене и усаживается напротив.
Судья зачитывает заявления сторон: и муж и жена просят расторгнуть их брак. Потом поднимается Карклене. В предчувствии града обвинение, которые вот-вот посыплются на него, Карклас боязливо втягивает голову в плечи.
— Мы прожили, — начинает Карклене, — двадцать три года. Сына с дочкой вырастили. Ничего дурного о муже сказать не могу. — В голосе сдержанность и спокойствие. — Просто хотим жить врозь, каждый своей собственной жизнью. Поэтому убедительно прошу суд расторгнуть наш брак. — И она медленно, с достоинством опускается на свой стул.
Судья даже расплывается в улыбке: не часто приходится слышать в деле о разводе такие культурные речи, тем паче — из женских уст!
Наступает очередь Каркласа. Однако он продолжает сидеть, словно гвоздями к стулу приколоченный. В душе творится нечто неописуемое — там все кипит, булькает, бурлит. Вот змея! Мало того, что загубила всю его жизнь, так и тут исхитрилась перца сыпануть и горчичной помазать. Разве выдашь теперь заранее подготовленные филиппики?! Да ведь он бы прямо злодеем выглядел, а она, ханжа этакая, сидела бы святой страдалицей, потупив взор… Ну, погоди!
— Все, что тут было сказано… истинная правда, — через силу начинает Карклас. — Только не двадцать три года мы прожили, а больше: двадцать три и семь месяцев. — На его губах появляется трогательная улыбка великомученика. — Детей в люди вывели. Дай бог каждому так честно выполнить свой долг по отношению друг к другу, как мы выполнили. А теперь — хватит, — заканчивает он крепнущим голосом выздоравливающего больного и опускается на стул.
Его ответный залп метко поражает цель: Карклене не выдерживает, встает еще раз.
— Хочу воспользоваться случаем, — поворачивается она к Каркласу, — и поблагодарить своего бывшего спутника жизни за весь совместно пройденный нами путь. Человек он был хозяйственный, деловой, на все руки мастер… — Она вытаскивает платочек и демонстративно прикладывает его к глазам.
— Я тоже должен сказать ей спасибо, — вскакивает Карклас. — Она была опрятной женщиной, пол в квартире всегда блестел, суп горячий, шлепанцы на месте…
— Зарплату, — улучив момент, вставляет Карклене, — целиком домой приносил, копейка в копейку. Летом в саду вкалывал, как ломовая лошадь…
— Когда я лежал в больнице, — прерывает ее Карклас, — по три раза в день прибегала: горячий куриный бульончик, клюквенный морс…
— А когда дочка у нас родилась — пеленки стирал, гладил…
— Девятнадцать свитеров мне связала!
— Сам кастрюли паял!
— Ногу мне массировала!
— Хрен натирал!..
— Постойте! — не выдерживает судья. — Погодите! Если так, зачем вам разводиться? Может, помиритесь?
— С этой жабой? — вскидывается Карклас. — С этой раздутой паучихой, которая всю кровь из меня высосала, все жилы вытянула?!
— С этим иродом? — где уж там елейные интонации! — орет Карклене. — Да я из-за него света божьего не видела, в загнанную клячу превратилась!
