Юз Алешковский - Чаинки
И все же кое в чем нам с Ирой повезло, кое-что неописуемо прекрасное, выдержавшее единоборство с варварскими толпами Мао, мы все-таки увидели, но об этом позже.
Меня все-таки укачало в тачке и сморило. А на автобусной станции был уже иной Пекин. Многолюдье, толчея, крики кондукторш и водителей, некоторая давка при посадке в автобусы, напоминающая давку в Москве и в российской глубинке в часы пик… скопление лавок не только со всякой дорожной жратвой, но и со стройматериалами, с тряпьем… кока-кола — никуда и нигде от нее не денешься… пиво, европейское, японское, австралийское и местное, кстати, замечательное по своим качествам…
Ох и жаден глаз на первые впечатления! Зазевавшись, я потерял и провожатую нашу, и Иру. Провинциалы пялятся на меня как на инопришельца и крайне диковинного зверя. Толпой обступили. Ну а толпа китайцев это вам не толпа исландцев, которых и без того мало. Но у меня от такого многолюдья — праздничное, по детской еще привычке, настроение. Озираюсь по сторонам.
По-детски же перетрухнул, что потерялся. Что-то у кого-то спрашиваю.
Многие смеются. Весело (явно насчет меня) переговариваются. Ничего не понимаю. Мой плохой английский тоже никто не понимает, а разговорник у Иры в сумке. Беда. Пекин, елки-палки, даже не Париж, где снобы-ксенофобы демонстративно презирают английский, гнусно молчат в ответ на вопрос, но иногда пожалеть все-таки могут заблудшего туриста. А тут никто, видать, английского не знает.
Мне в стресс лучше бы не впадать. Может, думаю, для бодрости духа поддать? Но виски в сумке у Иры. Чтоб предупредить стресс, прибегаю к русской народной психотерапии, исторически проверенной и практически безотказной: вслух проклинаю себя самыми страшными матерными ругательствами. Тут же физия моя нервозна и похабна заливается краской стыда. Очень пожилой дядя говорит мне приветливо на неплохом нашем, великом и могучем: «Если вы жену, детей, бога, душу, мать потеряли сейчас, мы радио скажем позвать, здравствуйте, добро пожаловать, чем богаты, всегда рады, как говорится, до дома до хаты»..
Клянусь, услышать в такой ситуации русский — да это же, как подыхая в Сахаре от жажды, напасть вдруг на родничок с ледяным виски или просто с водой! Найдут меня, сироту, не оставят, подумал я и пристал к дяде с вопросами, что, как и откуда у него такой совершенный русский.
Миша меня, говорит, зовут… Институте в Урале учился… Нижний Тагил сталь разливал… любовь был… Клавдия… обком сказал: лучше, парень, коммунизм уезжай сам себе строить… рис сажай… Клавдия колхозу нужна… доказываю: любовь, товарищ, не картошка, даже не водка… русский китаец братья навек… какой там братья!.. водку пили, песни пели… Клава… Клава… силком обратно отправили, а тут партия тоже к себе не взяла… ревизионист, объявили, враг народа, значит… Теперь все хорошо… жена, дети, пенсия… слава Богу… всегда добро пожалуйста…
Тут вижу: вихрем мчится на меня разгневанная Ира. Как, думаю, все прекрасно складывается, жаль только разбитую любовь бедной Клавы и сталевара Миши… Ему напоследок успел все-таки сказать что-то крайне залихватское насчет грустных странностей жестокой жизни на Земле. Из-за Ириного гнева ни адреса, ни телефона не успел, дурак, взять. Уселся на свое место. Музыку включил водитель раньше, чем мотор автобуса. Заунывно-радостная такая оглушающе зазвучала мелодия расставания со столицей и ожидания приезда в провинцию. Поехали в Тайюань!
ЧАИНКА ВТОРАЯ
После установления личного рекорда продолжительности пребывания в небесах, решил слегка по-земному расслабиться. Врезал из горла виски и заел его половинкой китайской сосиски. Булку и сосиску, то есть нечто темно-оранжевое, длинное, в прочном пластике, успела купить для нас наша милая опекунша.
Поверьте, в колбасном изделии было три процента свинины, массированно подстрахованной от быстрой порчи зернистым крахмалом. Если уж американская сосиска, как, впрочем, и народная сосиска брежневской эпохи, есть совершеннейшие выродки в старинном семействе сосисочных изделий, то слопанное мною, просто вон из кожуры лезло, чтобы, будучи изделием картофельной, как нынче говорят, национальности, нахально втереться в почтенный колбасный ряд хотя бы на правах дальнего родственничка. Вот они, думаю, дурные веяния века, вот они, великому кормчему жевать бы их в мавзолее до конца света, плоды слепого пресмыкательства старинной китайской кулинарии перед конвейерами серости и бездушными стандартами американского нарпита. Слаба оказалась компартия Китая. И тут, видать, никуда не деться народу от проклятых хот-догов и кока-колы. Слюнки глотаю, вспоминая карские в «Самоваре» и цыплят-табака, не говоря уж о рыбном ассорти…
Покемарить бы, мечтаю, часок-другой, потому что до Тайюаня, столицы провинции Шанси, куда пригласил Иру институт финансов и экономики для натаски в английском молодых строителей человечного капитализма с социалистическим лицом, — до Тайюаня шесть часов еще переть. Размечтался, видите ли, поспать захотел! Куда там! Вдруг рев и грохот раздался, на дюжине телеэкранов замелькали титры, а потом и кадры какого-то жуткого фильма про уголовников зеков в зверски жестоком лагере Гонконга. Вопли-сопли… стрельба… побои… блатные драки… муки-суки-мотогонки на судзуки… — казалось, вся эта ушираздирающая мура возжаждала свести меня с ума… Что делать? как возопили бы на моем месте Чернышевский с Володей Ульяновым. Я принял единственно правильное в такой экстремальной ситуации решение. Сначала спускаюсь прямо в тартарары сортира, так низко расположенного в днище салона и так дрожащего под ногами, что… поверьте, даже при мощных трясках в южно-корейском боинге не испытывал такого страха. Впрочем, по сравнению с салоном, сызнова простите за вполне уместную звукопись, сортир был не адом, а всего лишь чистилищем. Тем временем совсем стемнело. Так что даже не поглядеть на заоконный пейзаж и не отвлечься от безумного грохота дюжины ящиков над головами. Как тут не сказать, что китайцы — народ необыкновенно шумный, обожающий грохот барабанов, медных тарелок, треск петард, песни, хохот, застольные громкие споры. К тому же мало кто стесняется громко окликнуть знакомого в местах многолюдных, а ведь немноголюдных публичных мест в городах Китая еще меньше, чем сливовых рощ на полюсе…
В общем, вновь врезаю виски. Желание спастись от неимоверно громкой стрельбы, ударов кулаками ментов в «бубны», то есть в лица зеков, от актерских спастись реплик, стрельбы и музыки — было таким мое желание страстным, верней, таким молитвенным, что задремал. Уверовав в силу автогипноза, уже не был беспомощной жертвой проклятых грохочущих ящиков. Ничего… ничего, дремотно мечталось мне, скоро до боссов китайского автобусного бизнеса дойдет, что надо бы и на земле выдавать пассажирам вшивенькие наушники, как это делается в небесах и на море.
К слову говоря, в Китае много чего предстоит сделать не только для развития высокоприбыльного туризма, но и для сравнительно комфортной жизни самих китайцев. Проблем в огромной стране и у самого многочисленного народа в мире, как я вскоре понял, навалом. Демография, экология, развитие экономики и сельского хозяйства, оборотная сторона высоких темпов роста, регионализм, нацменьшинства, Тибет, борьба с коррупцией, преступностью и наркоманией и так далее. Ни в одну из этих проблем, естественно, еще не успел вникнуть. Ведь взгляд туриста — обычно взгляд торопливый, жадный, а оттого поверхностный и слегка праздный, хотя весьма полезный как раз в силу своей поверхностности. Взгляд, брошенный с птичьего полета даже старым гусем с рюкзаком за порядком потрепанными крыльями, способен выхватить то, что сделается объектом пристального интереса и глубокой сердечной привязанности. Зачастую именно он, этот взгляд, становится папашей мечты о более вдумчивом знакомстве с разными городами, с глухими провинциями, с культурой и бытом стран и народов. Между прочим, нескованность, скажем, социологическими и политологическими задачами, то есть незашоренность глаз, буквально с первых же дней пребывания в Китае дала мне возможность учуять да и увидеть массу доказательств того, что начисто отсутствует в атмосфере энергичной здешней житухи, — отвратный душок всенародного депрессивного состояния. Душок этот, не переставая, изводил меня в одной стране, в России. Лично я, исходя из причин, вызывающих это состояние, верней, массовое заболевание, называю его красной депресней.
Поверьте, просто невозможно было не учуять, что китайцы порядком психически превозмогли за двадцать лет действенной ихней, а не сюрреально криминальной и туфтовой перестройки, как в России, память о лишениях и кровопролитиях, на которые обрек их Мао. Он ведь был типичным фюрером-утопистом, экстремистом и безответственным экспериментатором, как, впрочем, все бесноватые революционеры, дорвавшиеся до рулей власти. Ну а разве нормальное настроение жизни — жизни необыкновенно трудной, но полной реальных надежд — это не главное в Китае, думалось мне не раз, разве это не залог того, что почти полтора миллиарда китайцев утверждают основы новой социальной и духовной жизни, несмотря на отсутствие в стране высоких, удобных для комфортной жизни граждан стандартов, скажем, шведской демократии и по-американски шустрой бюрократии, несмотря на необычайную задымленность воздуха, загрязненность рек, перенаселенность и прочие сложные дела. Кстати, если бы я сравнивал увиденное в Китае с положением дел не в России, как-никак некогда взявшей с собой Китай по одному уголовно-политическому преступлению против собственных народов, их культуры и исторической памяти, а, к примеру, с положением дел в той же Швеции или в Америке, то не дух у меня захватывало бы от искреннего восхищения перед успехами китайцев, а приуныл бы я и, возможно, трудно было бы мне поверить, что и горы они своротят, и разные со временем разберут завалы, и залижут ужасные раны, и пахать будут с утра до ночи в мелких бизнесах, на полях и на бесчисленных стройках — одним словом, удачно начнут обустраиваться…
