Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

Когда все, кроме Газецкого, вволю накупались, яхта «Папирус» снялась с якоря. Берлянчик был счастлив. Гляда на необъятные небе­са, он чувствовал себя в центре мироздания, его властелином. Рядом сидела Любаша, не спускавшая с него заботливых коровьих глаз. Вся­кий раз, когда на лице Берлянчика появлялись признаки сердечной слабости, она тут же уводила его в каюту, осторожно помогая спус­титься по стремянке вниз. Назад Берлянчик взлетал, как юнга по боцманскому свистку, растягивался на палубе и, сияя от полноты чувств, начинал беззастенчиво хвастать синьору Марчелло. Он уверял итальян­ца, что если его дела в районах выйдут на расчётные величины, он скупит всё побережье Каролино-Бугаза, застроит его мотелями, ресторанами и игорными домами и таким образом положит начало всемирно известному Дому Давида Берлянчика. Жизнь казалась прекрасной. За бортом плескались уютные семейные волны, отливавшие пенистой бирюзой. Слева блаженствовал Миша Газецкий, лысую голову которого Ве­роника пристроила на своих коленях. Её внимание к нему сразу под­скочило в цене с того момента, как к ней проявил интерес итальянец. Под белыми грудями Газецкого залегли нарядные солнечные тени.

— Миша, — говорил Берлянчик, — посмотри на побережье. Скажи правду: ты можешь представить себя его хозяином? Нет. А знаешь, как мы его назовём? Каролино-Вегас, Миша.

Лицо молодого бизнесмена вспорола детская серповидная улыб­ка. Он посмотрел на Берлянчика влюблёнными глазами.

—  Додик, вы личность! У вас фантастический размах. Я сразу это понял и если возражал, то исключительно из общих интересов. Ведь кто-то должен возражать… Но в душе я был в восторге!

Сидя на корме, Виталий Тимофеевич и синьор Кармелло, обожав­ший русские народные песни, орали пьяными голосами:

«Ах, лимончики, вы мои лимончики,

Вы растёте в Палермо на балкончике!»

С другой стороны, на носу сидела переводчица, обхватив колени руками и уставившись на морскую даль. Контуры её строгого лица, ка­залось, дрожали и плавились в солнечном мираже. Яхта «Папирус» дер­жала путь к неведомым и сказочным исполкомовским берегам.

Глава 3. УСПЕХ ЧЕРЕЗ ТОЧКУ ИДИОТА

В Каролино-Бугазе Берлянчик, Газецкий и Виталий Тимофеевич забрали девиц и, тепло попрощавшись с итальянцами, пересели в Мишину «Вольво», которую пригнал его шофёр. Веронике, оказавшейся шестой в пятиместном салоне, пришлось разместиться у Миши на коленях. За это она была вознаграждена сразу по прибытии в Белгород-Днестровский. Миша всю дорогу радостно мычавший: «Ах, пово­рую, перестану, а когда богатым стану!» — тут же отправился в местный ювелирторг и щедро одарил Веронику золотой цепочкой, обе­щая в Тирасполе купить ей бриллиантовые серёжки. Морская стихия пробудила в нём дух чумацкой вольницы, всегда опасный для осмотрительного семейного еврея.

В Тирасполе их ждал Петя Димович, который сообщил им непри­ятную новость: оказалось, что он сидел в одной зоне не с главой администрации Ново-Петровского исполкома, а с директором Минского велосипедного завода. Димович извинился за ошибку и добавил, что Катенька, первая из двух его жён, родила, и поэтому он должен не­медленно вернуться в Одессу. Затем он ещё раз извинился и укатил. Исход этих скучных для неё объяснений Вероника встретила томной улыбкой:

— Миша, мы хотели посмотреть в Тирасполе серёжки?

— На обратном пути! — мрачно отрезал Газецкий.

Берлянчик громко расхохотался.

— Додик, чему вы смеётесь? — спросил Газецкий, пожимая пле­чами. — Уж не тому ли, что мы зря полдня проболтались в море и сожгли канистру бензина?

О золотой цепочке, которую он так опрометчиво подарил Веронике, Миша вслух не сказал, но его ошалевший взгляд испепелял этим доводом тоже.

— Не волнуйся, Миша, — успокоил Берлянчик. — Я хорошо знаю Петю Димовича и предвидел этот итог. Ещё вчера я созвонился с ше­стью райадминистрациями и договорился о встрече.

Первый райцентр, куда вкатила Мишина «Вольво», встретил их полуденным зноем и тишиной. Газецкий держал Веронику на коленях, уже не касаясь её бёдер руками, чтобы не брать на себя никаких до­полнительных финансовых обязательств. При этом он протирал очки и настороженно мычал: «Ах, поворую — перестану», суеверно опуская конец строки: «А когда богатым стану». Это раззадорило Берлянчика. Как всегда в подобных случаях, он упрямо касался именно того, что вызывало у Газецкого наибольшее сомнение: закупки прибрежной поло­сы и проекта Каролино-Вегаса. Газецкий слушал эту трескотню с ка­кой-то непонятной ухмылкой на лице, которая годилась на любой слу­чай: если бы идея Каролино-Вегаса оказалась животворной, она могла означать, что Миша это сразу понял и оценил. В противном случае, её можно было трактовать как обычную учтивость человека, который давно понял, что имеет дело с прожектёром и дураком.

Машина остановилась возле райадминистрации и Берлянчик, Га­зецкий и Виталий Тимофеевич вышли из неё. Следом за ними выпорхну­ли окаменевшие от тесноты и неудобных поз девицы. Они подтянули свои велотреки с кружевными оборочками и двинулись к райадминистрации.

— Куда?! — испуганно воскликнул Газецкий, тараща глаза. — Девочки, назад. Ждите нас в машине!

— Зачем? — удивился Берлянчик.

— Как это — зачем? Додик, я вас не понимаю... Вы что же со­бираетесь явиться к председателю с нашими подружками?

— А почему бы нет?

— У меня карандашная мушка на щеке, — сонно напомнила Любаша. — Может быть, это и в самом деле неприлично?

— Девочки, в машину, я сказал!

— Не надо, Миша. Я лучше знаю председателей: это такие же люди, как и все. Поверь, он примет Любашу в велотреках и с карандашной мушкой на щеке куда с большей радостью, чем какого-нибудь ветерана, который тридцать лет стоит первым на квартирном учёте. Уверяю тебя!

— Оно, конечно, — солидно поддакнул Виталий Тимофеевич. — Ес­ли взять, к примеру, Любашу или ветерана? Понятно, что девочка спо­дручней.

— Всё, всё! Конец дебатам, — торопил Берлянчик. — Это всё же председатель, а мы заставляем его ждать... Виталии Тимофеевич, где служебная бутылка «Наполеона»?

— Тут. В «дипломате».

Виталий Тимофеевич, который по старой директорской привычке любил только голые факты, тут же подхватил «дипломат» и хотел его раскрыть, чем поверг Додика в немалое смущение,

— Как вам не стыдно, Виталий Тимофеевич, неужели я не верю, что вы не прошляпили коньяк?! Я же помню, когда вы руководили це­лым комбинатом!

Берлянчик поправил пляжную бейсболку с надписью «Оклахома» и зашагал к исполкому. Вероника решительно двинулась за ним. Она пересекла площадь перед зданием с заносчивостью горожанка, прези­рающей райцентровских прохожих. Пелеринка на её груди подпрыгива­ла, обнажая все нежные прелести под ней, а на босоножках нестерпимо сверкали огромные никелированные застёжки. Ослеплённая адским горением застёжки, одинокая курица на площади вспорхнула и, прон­зительно кудахча, бросилась наутёк. За Вероникой плелась её подру­га, застенчиво прикрывая карандашную мушку на щеке. Шествие замы­кали Виталий Тимофеевич со служебным «Наполеоном» в «дипломате» и Газецкий, который тяжело ступал в своих огромных звёздно-поло­сатых шортах, набычив голову и сцепив руки за спиной.

— Миша, что за вид? — недовольно спросил Берлянчик, когда они поднялись на второй, руководящий этаж. — Я же говорил: в райадминистрации не любят унылых ходатаев. Перестань думать о том, как тебя встретит председатель… Думай о море, о яхте, о синьорах Кармелло и Марчелло, и ты увидишь, он тебя встретит как родного брата!

С этими словами Додик потянул дверь в приёмную, которая ока­залась на замке.

— Что вы дёргаете ручку? — крикнула уборщица, воевавшая со шваброй в коридоре. — Там никого нет!

Сияние несметных сокровищ в глазах Берлянчика сменилось туск­лыми коридорными сумерками.

— А где же председатель?

— Ещё за той вечер уехал.

— Позвольте, — возмутился будущий владелец Каролино-Вегаса, переходя на фальцет. — Что значит — уехал?! Мы же отмахали на яхте сорок пять километров...

В ответ Берлянчик услыхал грохот швабры, положившей конец всяким объяснениям. К столице следующего района экипаж «Вольво» направлялся в гробовом молчании. Вероника по-прежнему сидела на коленях у Газецкого, который тяжело сопел за её спиной и угрюмо протирал очки. Теперь, когда растаяли золотые миражи, она переста­ла быть для него дразнящим мотыльком любви, а стала обычным не­удобным весом. На лице Вероники было скучное выражение беженки.

— Виталий Тимофеевич, — наконец промолвил Газецкий, возвра­щая очки на переносье. — Подержите, пожалуйста, Веронику.

С этими словами Миша  подвинул свою ношу таким образом, что правая часть её хорошо выписанных ягодиц оказалась на «дипломате» со служебным «Наполеоном». Виталий Тимофеевич высокомерно поморщил­ся, освобождая «дипломат» от Вероники. Кроме двух основных доброде­телей — умения пить и держать язык в заднице, бывший директор ком­бината ещё умел подавлять свою плоть и чрезвычайно гордился этим. Он всегда считал, что водка более мужское занятие, чем женщины.