Эиль Брагинский - Зигзаг удачи
— Обед готов? — устало спросила Лидия Сергеевна. — Я очень голодна.
— Я знаю, ты вышла за меня замуж, чтобы я мотался по магазинам, варил обед и мыл посуду! Да, у меня заурядная внешность, я не знаменитый футболист, не модный поэт и не генерал. Я всего лишь рентгенолог. Я сижу целый день в темноте…
— Слушай, надоело! Перестань! Я тебя люблю, — отмахнулась жена, — только тебя. Успокойся.
— Я знаю, ты меня бросишь! — не унимался ревнивец. — Я, между прочим, студень сварил. А почему ты так поздно пришла?
— Понимаешь, я хотела сделать маникюр, но перед Новым годом ни в одну парикмахерскую невозможно пробиться, — монотонно оправдывалась Лидия Сергеевна.
— А в рабочее время ты не могла пойти в парикмахерскую? — заявил муж, зная, что обычно его жена делает личные дела именно в рабочие часы.
— Не могла. У нас было собрание.
— Собрание! Ты бы сначала думала, прежде чем врать!
— Понимаешь, мы не выполнили план, — стала рассказывать все как было Лидия Сергеевна, — и решили для выполнения сниматься сами. Может быть, ты тоже придешь и снимешься?
Это было чересчур. Муж завыл…
Он выл потому, что не верил красивой жене. Он выл потому, что боялся ее потерять. Он выл потому, что ее любил.
Пока он выл, Лидия Сергеевна ела студень.
Если семейную жизнь Лидии Сергеевны можно было считать устроенной, то у Алевтины Васильевны все обстояло значительно сложней.
Когда она вернулась домой, мама встретила ее в передней и прошептала на ухо:
— Жених пришел!
Алевтина вспыхнула и помчалась переодеваться.
Она появилась в столовой, одетая в лучшее платье, где пышный бант заменял отсутствующую грудь.
За столом пял чай с домашним вареньем жених лет пятидесяти. А в углу прятался за табачным дымом отец Алевтины, Василий. Александрович, который к сватовству относился с отвращением.
За последние десять лет, после ряда безуспешных попыток, требования Алевтины к кандидатам на пост мужа резко упали. И поэтому жених не произвел на нее отталкивающего впечатления. В самом деле, он не был горбат, одноглаз и не носил слуховой аппарат. Он сказал внятно, не шепелявя и не заикаясь:
— Ну, здравствуй!
— Здравствуйте! — ответила Алевтина, протягивая руку, сложенную совком.
Здороваясь, жених с места не приподнялся и руки не поцеловал.
— Меня зовут Иван Степанович. Фамилия Калачев. А тебя как?
— Аля, — она засмущалась и присела на краешек стула.
— Вы пейте чай, Иван Степанович, — вступила в беседу мама. — Это варенье Аля сама варила.
Иван Степанович разглядел невесту, и ее внешность ему не понравилась. Сразу встать и уйти было непорядочно. Иван Степанович завел вежливый разговор: — Значит, в фотографии работаешь, приемщицей?
— Да… — прошептала Алевтина… — прошептала Алевтина.
— Это ничего. У нас любой труд почетен.
Отец закашлялся от дыма и от гнева.
— Варенье у тебя вкусное… — Иван Степанович вовсе не хотел обижать Алевтину. Она же не виновата, что у нее такое лило.
— Аля замечательно готовит, — хлопотала мать. — Вот когда зайдете в следующий раз, Аля вам яблочный пирог спечет.
— Не знаю, когда еще выберусь, — вздохнул Калачев, — работа у меня беспокойная, я ведь директором автобазы… — Он поглядел на часы и фальшиво заохал: — Засиделся у вас. Пора мне. Спасибо за чай!
— Убирайся отсюда! — послал его подальше Василий Александрович. — Чтобы ноги твоей здесь больше не было!
— Не сомневайся! Не будет! — с достоинством ответил несостоявшийся зять, выходя в коридор.
Алевтина сидела красная, бант поник. Пока жених надевал калоши, мама пыталась спасти положение.
— Из-за тебя, — сказала она мужу, — дочь никогда замуж не выйдет! А ну-ка, проводи его! — приказала она Алевтине.
— Не пойду!
— А у меня нет больше сил женихов выискивать!
И Аля покорилась.
— Я вас провожу! — сказала она Ивану Степановичу, выйдя в переднюю и стараясь не реветь.
— Валяй! — разрешил бывший жених.
Уже на улице Калачев решительно осудил родителя Алевтины:
— Отец у тебя больно горластый. Из военных, наверно?
— В отставке.
— Много себе позволяет…
— А ему все это сватовство противно!
— А тебе?
— Мне тоже.
Калачев посмотрел на нее с интересом.
— А чего пошла провожать?
— Мать велела.
— Ну и как я тебе, понравился?
— Человек вы несимпатичный! — искренне высказалась Алевтина, прекрасно понимая, что терять нечего, и не желая поэтому терпеть унижений.
— Ты тоже не подарок! — не скрыл правды Калачев.
— А зачем вам жениться в таком возрасте? — с подковыркой заметила Алевтина. — Домработница нужна, что ли?
— А ты на другое и не годишься! — не остался в долгу Калачев.
Алевтина поглядела на него печально:
— Вот вы думаете, Иван Степанович, некрасивая я. А это не так. Просто у меня денег не хватает. Вот если бы я могла купить туфли на шпильках, ажурные чулки, платье-джерси и модное пальто, меня бы любой в жены взял! И не ходила бы я с таким охламоном, как вы!
Высказав все, Алевтина повернулась и ушла, не оглядываясь.
Иван Степанович посмотрел ей вслед и озадаченно подумал: «А может, действительно, если ее приодеть, сойдет».
Пока Калачев смотрел вслед Алевтине, мимо него проскользнул Орешников с дерзким проектом в голове и с общественными деньгами в кармане для выполнения этого проекта.
Владимир Антонович подошел к сберкассе № 5288/0331 и толкнул входную дверь, не зная, что этот поступок повернет его судьбу самым крутым образом.
Контролер сберкассы Оля была маленького роста, и чтобы посетители сберкассы могли ее разглядеть, подкладывала под себя два тома Большой советской энциклопедии. А разглядеть Олю стоило. Хотя она всю сознательную жизнь считала и пересчитывала чужие деньги, отпечаток зависти не лег на ее славную физиономию. Хорошенькие девушки в магазинах, парикмахерских или сберкассах раньше ждали сказочного принца или, на худой конец, миллионера. Теперь они ждут космонавта или, на худой конец, киноартиста. Оля надеялась, что откроется дверь и в сберкассу, чтобы разменять сторублевую купюру, случайно зайдет живой Рыбников, увидит ее, Олю, и скажет:
«Отказываюсь от жены своей, киноактрисы Аллы Ларионовой — тебя я всю жизнь ждал!»
Но шли дни, превращались в месяцы и годы, а Рыбников все не заходил.
Зато перед самым закрытием в сберкассе появился Владимир Антонович Орешников, просунул в окошко незаурядную голову, увидел Олю, тихо ахнул и спросил:
— Почему у меня никогда не было сберкнижки? Оля встретилась с ним глазами и поняла, что принц, наконец, пришел!
— Вы хотите завести сберегательную книжку? — спросила Оля дрогнувшим голосом.
— Нет! — ответил Орешников, не сводя с нее глаз.
— А зачем же вы пришли? — сказала Оля, влюбляясь.
— Я пришел, — сказал Орешников, тоже влюбляясь, — купить одну облигацию трехпроцентного займа.
— Пожалуйста! — сказала Оля.
— Только дайте мне, пожалуйста, ту, которая выиграет десять тысяч! — протягивая украденные деньги, сказал Орешников.
— Возьмите! — Оля счастливой рукой вытащила из пачки облигацию и отдала Орешникову.
— Подумать только! — патетически воскликнул Владимир Антонович. — Если бы я не ограбил сегодня сейф, мы бы никогда не встретились!
Оля улыбнулась, и ее улыбка доконала хранителя кассы взаимопомощи.
— Вас зовут Оля, — сказал вдруг Орешников.
— Откуда вы знаете? — удивилась девушка.
— Наверно, телепатия. Вы ведь тоже знаете мое имя?
— Володя… — неуверенно сказала Оля.
— Правильно! — подтвердил Орешников. — И пойдем отсюда!
— Оля послушно надела пальтишко и пошла за Орешниковым.
— На улице современная Золушка робко спросила:
— А куда мы пойдем, Володя?
— Хотелось бы пойти туда, где побольше тепла и поменьше людей, — поеживаясь от холода, ответил современный принц. — Чтобы попасть в кафе, надо стоять в очереди, в кино не достать билетов, музеи уже закрыты, в церквах не топят, а метро в нашем городе нет. И все-таки, Оля, вам повезло, что вы встретились со мной! Пошли!
— В искусстве, как в спорте, главное не рекорды, а массовость. Важно, чтобы спортом занимались все — от академика до колхозника. И так же важно, чтобы пьесы писали все — от колхозника до академика. Подлинный расцвет драматургии наступит тогда, когда пьесы начнут сочинять массы, а не отдельные выскочки. На пути развития драматургии, как и на остальных путях, уже имеются достижения. С каждым годом количество авторов растет. Пьес столько же, сколько, например, министерств, то есть очень много, просто не сосчитать. А ставить театрам нечего!
