Борис Шапиро-Тулин - Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом
3
Незадолго до войны, когда его призвали на службу в Красную армию, лапсердак был передан на хранение тете Басе, жившей по соседству и приходившейся ему дальней родственницей по материнской линии. Книгу он положил в небольшой сундук и закопал посреди сарая, стоявшего во дворе, а вот пенсне и любовь к библейским историям он забрал с собой, что не помешало Моне выучиться на артиллериста, точнее, наводчика 76-миллиметровой зенитной пушки.
Первый бой в составе отступавших частей он принял недалеко от родного города на трассе Минск – Бобруйск. Стрелял он, правда, не по самолетам, а, выполняя приказ командования, бил прямой наводкой по фашистским танкам. Один за другим они выползали на мощенное булыжником шоссе прямо перед поставленной посреди дороги зенитной пушкой. К удивлению Мони, их расчет сумел подбить четыре вражеские машины и уже готовился уничтожить пятую, когда рядом с ним разорвался снаряд, и Моня отправился на беседу со Всевышним.
Вначале он долго летел в каком-то черном тоннеле, потом увидел проблески света, который по мере приближения становился все ярче и ярче, потом услышал чье-то ласкающее слух пение и уже приготовился вручить свою душу посланникам Господа, но неожиданно все оборвалось, и Моня снова погрузился в беспросветную темноту. В этой темноте были несколько ярких вспышек, в которых Моня видел самого себя, но не за прицелом зенитной пушки, а за обшарпанным столом, где он торопливо записывал нечто очень важное. Потом вспышки прекратились, и, когда Моня открыл глаза, выяснилось, что он лежит на чердаке какого-то дома и незнакомая женщина прикладывает к его раскалывающейся от боли голове свернутое в жгут мокрое полотенце. У этой женщины, которая велела называть себя Ядвигой Францевной, он скрывался почти целый год, пока два ее сына (это они подобрали бесчувственного Моню в кювете рядом с изуродованной пушкой) не переправили его в партизанский отряд, где всем хозяйством, включая кухню, санчасть и ежедневные проклятия гитлеровским недоноскам, заправляла тетя Бася, сумевшая чудом выскользнуть из бобруйского гетто.
Про отцовский лапсердак Моня спросить ее так и не решился, а вот пенсне, которое он носил в нагрудном кармане гимнастерки, вопреки всем пережитым катаклизмам уцелело, и только небольшая трещина прошла по краю левого стекла. Когда, прибыв в партизанский отряд, Моня наконец водрузил пенсне на свой тощий нос, мир снова обрел для него утраченную было ясность. В отряде Моню ценили, во-первых, за то, что он умел привести в порядок любое попавшее к партизанам оружие, а во-вторых, за то, что ему покровительствовала сама тетя Бася. Правда, этого покровительства он едва не лишился почти уже в самом конце их военной одиссеи, а именно – весной 1944 года. И этому были более чем веские причины.
4
Весной 1944 года у тети Баси неожиданно возник острый конфликт со Ставкой Верховного Главнокомандования. Причиной конфликта стало кодовое обозначение операции по освобождению города Бобруйска. Для предстоящей операции Ставка выбрала название «Бобруйский котел», а тетя Бася – потомственная повариха – была с этим категорически не согласна. Она трепетно относилась ко всякой кухонной утвари, особенно к той, что находилась в ее непосредственном распоряжении. Среди этой утвари у тети Баси вызывал законную гордость большой металлический котел, занимавший главное место на партизанской кухне. В нем она варила щи, готовила разнообразные каши (крупа для которых появилась после нападения на склад немецкого провианта) и даже совершала маленький кулинарный подвиг, умудряясь выпекать в этом котле хлеб. Само понятие «котел» стало для нее своеобразным символом личной борьбы с фашизмом, и представить себе, что он, «котел» в самом высоком смысле этого слова, может быть осквернен гитлеровской нечистью, попавшей в него, оказалось выше ее человеческих сил.
– Вейзмир, – говорила она, – видимо, военные начальники слишком много времени проводят на кухне. Но раз им так хочется подражать поварам, пусть назовут операцию «Бобруйская мясорубка».
На «мясорубку» тетя Бася скрепя сердце еще могла согласиться, но «котел» – нет уж, увольте.
К счастью, Ставке так и не удалось узнать о глубинных противоречиях, существующих между ее генералами и тетей Басей. Зато о том, что повар отряда ходит по лагерю и в нелестном свете отзывается об армейском руководстве, донесли присланному из центра комиссару, а по совместительству майору НКВД Устину Пырько по кличке Упырь. Он вызвал тетю Басю в штабную землянку и пригрозил, что, если та не перестанет подрывать авторитет Верховного Командования, он после освобождения города сдаст ее в руки надлежащих органов. В ответ тетя Бася объявила ему, что видела на своем веку и не таких шлимазолов и что если он не перестанет запугивать честных людей, то ночью она придет к нему в блиндаж, обольет кипятком и ощиплет, как мокрую курицу.
Устин Пырько на курицу похож не был. Скорее он походил на петуха, поскольку ходил выпятив грудь и при этом слегка откидывал назад голову, словно пытался стряхнуть со лба пряди лезущих на глаза волос. Наслышанный о крутом норове тети Баси и понимая, что ночью он действительно может проснуться в луже кипятка, Устин Пырько в перепалку вступать не стал, а только погрозил ей пальцем и указал на дверь.
– Маме своей указывай, – назидательно сказала ему тетя Бася, не признающая над собой никаких начальников, и хлопнула дверью так, что прибежал часовой узнать, кто и почему стрелял.
На всякий случай Устин Пырько поинтересовался, кто такие шлимазолы. Спросил он об этом Моню и получил весьма развернутый ответ.
– Шлимазолы, – глубокомысленно изрек Моня, привычно поправляя висевшую на плече берданку, – это такие личности, про которых мудрейший Ибн Эзра сказал, что если они когда-нибудь начнут делать гробы, то люди перестанут умирать, потому что лечь в такой гроб будет невозможно.
Устин Пырько задумался. И ведь было над чем! С одной стороны – его как бы обвинили в том, что все сделанное им никуда не годится, но с другой – если это ведет к человеческому бессмертию… В конце концов он решил при случае допросить этого самого Ибн Эзру и прояснить, что тот имел в виду на самом деле.
5
История с общипанной курицей, начатая тетей Басей, имела своеобразное продолжение. И случилось это буквально в первый же день, когда партизаны смогли наконец вернуться в освобожденный от немцев Бобруйск. Изменения, происшедшие с городскими улицами за время оккупации, были хоть и незначительны, но для некоторых его жителей достаточно трагичны. В число этих «некоторых» попал, естественно, и Моня Карась. Выяснилось, что одна из бомб угодила туда, где стоял его дом. Воронка была такой глубокой, что, когда Моня попытался заглянуть в нее, у него закружилась голова, и он едва не скатился на самое дно. Впрочем, как говаривал его отец, если Бог захлопывает перед нами дверь, он все равно оставляет открытой форточку.
«Форточка» действительно существовала. Сарай, сколоченный из старых и давно уже прогнивших досок – тот самый сарай, внутри которого Моня закопал старинный фолиант, – уцелел. И не просто уцелел, а, как выяснилось, стал приютом для некой неизвестной личности. Время от времени эта личность выкрикивала: «Хайль Гитлер» и через какое-то время сама же себе отвечала: «Сталин капут».
Моне стало не по себе: в сарае явно сидел какой-то свихнувшийся немец, приветствовал Гитлера и требовал немедленной смерти Сталина. Оно конечно, черт бы с ними обоими, но строение-то принадлежало Моне, а следовательно, компетентные органы могли решить, что именно он спрятал в сарае недобитого противника, ведущего зловредную вражескую пропаганду.
По здравом размышлении такое обвинение выглядело предельно абсурдным, но сама по себе связка – компетентные органы и здравый смысл – давно уже казалась Моне притянутой за уши. Весь его жизненный опыт говорил о том, что эти самые органы действовали из каких угодно побуждений, но только не из тех, где могла присутствовать хоть какая-то логика. Моня даже подозревал, что искусство всяческими путями избегать ее преподавалось будущим сотрудникам в специальных учебных центрах.
Сняв с плеча берданку и подкравшись к двери, он на всякий случай подпер ее обломком доски, а затем отполз в сторону и стал прикидывать варианты. Примерно минут через пять выяснилось, что вариантов не было. Оставалось одно – идти за советом к тете Басе. К счастью, она жила рядом и с самого утра занималась тем, что наводила порядок в собственном доме, который хоть и уцелел, но был основательно разграблен.
Осторожный Моня понимал, что, с одной стороны, наверное, не следует втягивать тетю Басю в эту историю, поскольку ситуация содержала в себе потенциальную опасность и для нее. Он помнил недавние угрозы майора НКВД, и теперь, помимо конфликта со Ставкой Верховного Главнокомандования, ей могли приписать еще и соучастие в укрывании вражеского пропагандиста. Но, с другой стороны, ближе тети Баси у него никого не было, и спросить совета он по большому счету мог теперь только у нее.
