Герберт Уэллс - Собрание сочинений в 15 томах. Том 10
Так что за каждым движением леди Харман следил изощренный, очень внимательный глаз, и опытное ухо ловило каждое слово, каждую нотку ее голоса, когда она изредка открывала рот, чтобы принять участие в беседе. В обществе мистер Брамли пользовался преимуществами популярного и светского писателя, и ему приходилось иметь дело с самыми разными женщинами; но он еще не встречал ни одной, хоть в малейшей степени похожей на леди Харман. Она была прелестная и совсем еще юная; он не дал бы ей даже двадцати четырех лет; она держалась с такой простотой, как будто была гораздо моложе, и с таким достоинством, как будто была гораздо старше; и потом, ее окружал ореол богатства… Такими бывают иногда молодые еврейки, вышедшие замуж за богачей, но, несмотря на очень темные волосы, леди Харман была совсем не еврейского типа; ему подумалось, что она, вероятно, родом из Уэльса. О ее выскочке муже напоминало только одно — она явно платила бешеные деньги за самые дорогие, красивые и изысканные вещи; но это никак не сказывалось на ее манерах, таких спокойных, скромных и сдержанных, что лучше трудно себе представить. Что же до мистера Брамли, то он любил богатство и на него произвели впечатление меха, стоившие целую кучу гиней…
Вскоре он уже сочинил коротенькую историю, которая была недалека от истины: отец, вероятно, умер, небогатая семья, едва сводившая концы с концами, брак по расчету лет в семнадцать, и вот…
Пока глаза и мысли мистера Брамли были заняты всем этим, язык его тоже не бездействовал. Мистер Брамли играл свою роль с искусством, приобретенным за многие годы. Делал он это почти бессознательно. Он сыпал намеками, как бы нечаянными откровенностями и случайными замечаниями с небрежной уверенностью опытного актера, и постепенно в ее воображении возникла картина: молодые влюбленные, изысканные, счастливые — в них есть что-то от богемы, и одному из них суждено умереть, они живут вместе среди лучезарного счастья…
— Наверное, чудесно было начать жизнь вот так, — сказала или, вернее, вздохнула она, и у мистера Брамли мелькнула радостная мысль, что эта прелестная женщина завидует его Юфимии.
— Да, — сказал он, — по крайней мере у нас была своя Весна.
— Жить вместе и в такой восхитительной бедности… — сказала она.
В отношениях между людьми, каковы бы они ни были, неизбежно наступает минута, когда нельзя обойтись без обобщений. Мистер Брамли, довольно искушенный в таких разговорах с женщинами, утратил свежесть чувств. Во всяком случае, он, не поморщившись, изрек:
— Жизнь порой так удивительна!
Леди Харман помолчала немного и отозвалась задумчиво, словно припоминая что-то.
— Да, конечно.
— Когда теряешь самое ценное, кажется, что невозможно жить дальше, — сказал мистер Брамли. — И все-таки живешь.
— А у других ничего ценного и нет… — проговорила леди Харман.
И замолчала, почувствовав, что сказала слишком много.
— В жизни есть какое-то упорство, — сказал мистер Брамли и остановился, словно на краю пропасти.
— По-моему, главное — надеяться, — сказала леди Харман. — И не думать. Пусть все идет своим чередом.
— Пусть все идет своим чередом, — согласился мистер Брамли.
На некоторое время они оба задумались об одном, как две бабочки, играя, садятся на один цветок.
— Вот я и хочу уехать отсюда, — снова заговорил мистер Брамли. — Сначала поживу с сыном в Лондоне. А потом, когда его отпустят на каникулы, мы, пожалуй, отправимся путешествовать: поедем в Германию, в Италию. Когда он со мной, мне кажется, что все как бы начинается сначала. Но и с ним мне придется расстаться. Рано или поздно я должен буду отдать его в закрытую школу. Пускай изберет собственный путь…
— Но вы будете скучать без него, — сказала леди Харман сочувственно.
— У меня останется работа, — сказал мистер Брамли с какой-то мужественной грустью.
— Да, конечно, работа…
Она красноречиво умолкла.
— В этом и есть счастье, — сказал мистер Брамли.
— Хотела бы я, чтобы и у меня была какая-нибудь работа, — сказала леди Харман с внезапной откровенностью и слегка покраснела. — Что-нибудь… свое.
— Но ведь у вас есть… светские обязанности. Их, я думаю, немало.
— Да, немало. Наверное, я просто неблагодарная. У меня ведь есть дети.
— У вас дети, леди Харман!
— Четверо.
Он был искренне удивлен.
— И все они ваши?
Она удивленно посмотрела ему прямо в лицо своими нежными, как у лани, глазами.
— Конечно, мои, — сказала она с недоуменным смехом. — А чьи же еще?
— Я думал… Может быть, они приемные.
— А, понимаю! Нет! Они мои, все четверо. Я их мать. В этом, по крайней мере, сомневаться не приходится.
И она снова вопросительно посмотрела на него, не понимая, к чему он клонит.
Но мистер Брамли думал о своем.
— Видите ли, — сказал он, — в вас есть что-то очень свежее. Очень похожее на… Весну.
— Вы решили, что я еще совсем молоденькая! А ведь мне скоро двадцать шесть. Но хотя у меня есть дети, все же… почему бы женщине не иметь своего занятия, мистер Брамли? Несмотря на это.
— Но ведь это, без сомнения, самое прекрасное занятие на свете.
Леди Харман задумалась. Казалось, она колеблется, не зная, продолжать или нет.
— Понимаете, — сказала она. — У вас, вероятно, все было иначе… а у моих детей целая куча нянек, и со мной почти не считаются.
Она густо покраснела и перестала откровенничать.
— Нет, — сказала она. — Я хотела бы иметь какое-нибудь свое занятие.
В этот миг их разговор прервал шофер; он сделал это несколько необычным, как показалось мистеру Брамли, образом, но леди Харман, видимо, считала, что нет ничего естественней на свете.
Мистер Кларенс прошел через лужайку, оглядывая самый очаровательный сад, какой только можно себе представить, с презрением и враждебностью, столь свойственными шоферам. Он даже не коснулся фуражки, а лишь показал, что может дотянуться до нее рукой, если пожелает.
— Вам пора, миледи, — сказал он. — Сэр Айзек приедет с поездом пять тридцать, и мы не оберемся неприятностей, если вы в это время не будете дома, а я на вокзале, честь честью.
В такой поспешности явно было что-то неестественное.
— Неужели надо ехать уже сейчас, Кларенс? — спросила женщина, взглянув на часы. — Разве целых два часа…
— Даю вам еще пятнадцать минут, миледи, — сказал Кларенс, — да и то придется выжать из машины все и ехать прямой дорогой.
— Но я не отпущу вас без чая, — сказал мистер Брамли, вставая. — И вы еще не видели кухню.
— И верхний этаж! Боюсь, Кларенс, что на этот раз вам придется, как это… выжать все.
— И уж тогда никаких «Ах, Кларенс!», миледи.
Она пропустила это мимо ушей.
— Я сейчас скажу миссис Рэббит! — воскликнул мистер Брамли и сорвался с места, но как-то неудачно наступил на свой шнурок и упал со ступеней вниз.
— Ах! — вскрикнула леди Харман. — Осторожней! — И стиснула руки.
Падая, он невнятно чертыхнулся, но тотчас же не встал, а вскочил на ноги, как видно, нисколько не упав духом, со смехом показал ей свои перепачканные землей руки, с притворным огорчением взывая о сочувствии, и пошел к дому, уже осторожнее. Колени у него были зеленые от травы. Кларенс, который остановился, чтобы насладиться этим зрелищем, пошел по соседней дорожке к кухне, предоставив леди самой себе.
— А вы не выпьете чашечку чая? — спросил мистер Брамли.
— Отчего ж не выпить, — сказал Кларенс снисходительно, как человек, который забавляется, разговаривая с низшим…
Миссис Рэббит уже накрыла чайный стол на уютной веранде и обиделась, узнав, что они могли подумать, будто чай не готов.
Мистер Брамли на несколько минут скрылся в доме.
Когда он вернулся, на лице его было написано нескрываемое облегчение — он вымыл руки, отчистил зеленые пятна на брюках и туго зашнуровал башмаки. Леди Харман уже разливала чай.
— Простите, — сказала она, оправдываясь в том, что так мило взялась распорядиться за столом, — но автомобиль должен ждать мужа на вокзале… А он, по правде говоря, понятия не имеет…
И она предоставила мистеру Брамли самому догадываться, о чем не имеет понятия сэр Айзек.
В тот вечер мистер Брамли решительно не мог работать. Все его мысли были заняты темноволосой красавицей, которая так неожиданно вошла в его жизнь.
Возможно, это было предчувствие. Во всяком случае, его необычайно взволновали события минувшего дня — в конце концов, ведь ничего особенного не произошло. Разговор, и только. Но он не мог не думать об этой женщине, о ее стройной, закутанной в меха фигуре, темных доверчивых глазах, красивых, нежных, но твердо очерченных губах, о ее пленительной простоте, сочетавшейся с редким самообладанием. Он снова и снова вспоминал про конфуз с рекламой, собирал все мельчайшие подробности, как голодающий после скудной еды собирает крошки. Он вспоминал ее достоинство, ее милую, искреннюю готовность простить его; ни одна королева в наши дни не могла бы с ней сравниться… Но это было не просто эстетическое восхищение. Что-то большее таилось в этой женщине, в этой их встрече.
