Павел Гутионтов - Игры на свежем воздухе застоя
Но все остальное напечатали (целая получилась газетная страница в первоапрельском номере), снабдив вводным словом, из которого я узнал про себя много лестного. В частности то, что моя сказка «выдержана в традициях современных западных фантастов, озабоченных судьбами человечества». Порадовавшись наблюдательности анонимного автора, я стал с тех пор так и представляться всем и каждому: «Гутионтов, озабоченный судьбами человечества», что сильно подняло меня в глазах окружающих.
Прошло еще месяца четыре. Присланные мне экземпляры тартуской газеты я давно раздарил и забыл даже думать о своей сказке. А в Эстонии вдруг разразился вокруг нее неожиданный скандал. Дело в том, что кому — то (правда, с некоторым опозданием) пришло наконец в голову прочитать имена моих героев шиворот, как говорится, навыворот. И началось…
Конечно, никому и в голову не могло прийти, что я просто — напросто «перевернул» фамилии своих приятелей (Волорф — Фролов, Волдыркс — Скрыдлов, Ротерфэй Вокбуза Третий — ефрейтор А. Зубков и так далее), начались поиски политических аллюзий. Особенно в этой связи неприятное впечатление вызывало имя чудовища Хынжереба — на моего одноклассника Сашку Бережныха охулки никто не положил, а вот намек на… сами понимаете, кого… был замечен сразу. Хорошо еще, что чудовище угодило у меня все — таки в положительные герои…
Короче, из эстонского ЦК приехала комиссия, которая здорово пошерстила редакцию за публикацию политически вредной сказки, вдобавок установив, что многотиражка Тартуского университета еще и провела дискуссию о половом воспитании, а также не имеет плана подготовки к 60 — летию Великой Октябрьской социалистической революции. В результате редактора наказали, а газету — закрыли. Так она на русском с тех пор и не выходила — причем задолго до бурной дискуссии о государственном языке, уже в годы перестройки потрясавшей республику…
Меня же в Москве эта буря вообще не коснулась, так что узнал я о ней потом и случайно, когда давно отгремели последние раскаты.
Что еще? Лет через пять, оказавшись в случайной компании со слушателем Академии общественных наук, а до того — зав. отделом науки ЦК Эстонской компартии, я ни с того ни с сего вдруг. пристал к незнакомому человеку: «Что же ты, такой — сякой, из — за моей сказки газету закрыл?!» И тот с прибалтийской невозмутимостью ответил, не переспрашивая и не удивляясь: «Так это была твоя сказка? Это не я. Это дураки из отдела пропаганды». И я тихо загордился доброй памятью, оставленной в сердцах человеческих…
Последнее. Уже в разгар гласности мою сказку разыскала и вновь напечатала газета Ленинградского народного фронта «Невский курьер», хоть я и честно предупредил издателей об имевшем быть трагическом прецеденте. Заголовок же к этой главке я взял из Ильи Фонякова, большого мастера палиндромов — слов и фраз перевертышей, которые в отличие от имен моих героев и слева направо, и справа налево читаются совершенно одинаково. «Леди бог обидел», например, «Ищи покоя, окоп ищи» или «Лом о смокинги гни, комсомол!»
РЕПЕТИЦИЯ В ТЕАТРЕ АБСУРДА
…Кем же она стала, гениальная девочка Вика?..
Именно гениальной назвал ее человек, знающий цену такому слову, — заместитель председателя Центрального совета пионеров Герман Черный, и было это в феврале 1981 года.
Мы потом специально ждали, когда Вика появится на экране телевизора, предупреждали коллег, что они увидят нечто выдающееся.
И все увидели.
Вика в очаровательных белых бантах проникновенно произнесла:
Я от всех детей хочу
Пожелать с любовью
Леониду Ильичу
Доброго здоровья.
Подарить букет цветов
Цвета огневого
И обнять от всей души
Как отца родного.
Не вообразить даже, что произошло с залом! В сухом тексте стенограммы это отражено так: «Продолжительные аплодисменты. Звучит музыка. Пионеры вручают членам Президиума съезда цветы», — как Вика, собственно, и собиралась. Сама она бежала, конечно, первой. Во весь экран показали лицо «дорогого». Он, растроганный, плакал.
И тут едва не произошло непоправимое. Гениальную Вику на вираже обошел шустрый пионер с букетом для Кириленко. Его — то и ухватил Леонид Ильич, потащил целоваться. Пионер заверещал, забился, но все же вырвался и донес цветы, до кого велели. А «дорогой» смахнул слезу, опять распахнул объятия, и уж тут Вика своего не упустила…
Мы с Николаем Андреевым (на пару с которым в 1990‑м и опубликовали в «Огоньке» эту часть воспоминаний) работали тогда в «Комсомольской правде», и как раз в этот день в номере стоял наш отчет о рапорте советской молодежи и пионеров ХХVI партийному съезду. И у телевизора мы сидели, конечно, не просто так: надо было внимательнейшим образом проследить, чтобы все, происходящее в Кремлевском Дворце съездов, полностью соответствовало тому, что вот уже два часа как было набрано и заверстано в полосу.
Ибо в Кремль нас, естественно, не пустили (да нам и в голову бы не пришло попроситься!), а отчет мы писали, наполнившись живыми впечатлениями от репетиции.
Дело в том, что за месяц до события собрали в Москве лучших представителей молодежи, и месяц, как на работу, ходили они в конференц — зал ЦК ВЛКСМ, где преподаватели театральных вузов столицы ставили им дыхание, учили технике сценического движения, заставляли депутатов и кавалеров высших орденов, олимпийских чемпионов и поэтов приседать и зачем — то ударять себя на выдохе кулаком в грудь. Особенно впечатляюще это получалось у Павла Баряева, знаменитого тогда бригадира из Нового Уренгоя (по сценарию Рапорта ему предстояло внятно назвать свою фамилию и сообщить съезду, что «рабочая молодежь, верная традициям стахановцев, ударников пятилеток, будет и впредь настойчиво овладевать пролетарской наукой побеждать (аплодисменты)».
— Страшно подумать, — сказал нам Баряев в перерыве репетиционного процесса, — что будет, если мои ребята вдруг узнают ЧЕМ я здесь занимаюсь по командировке ЦК комсомола…
А Герман Черный, человек с артековским прошлым, в это самое время убеждал артистку Лену Драпеко:
— Лена, Лена! Больше теплоты, чувство вложи! Вспомни, как гениально это у Вики получалось…
И Паша Баряев подтвердил нам: «Вика это — да…»
Драпеко же собралась, взмахнула прической, залучилась улыбкой: — Дорогой Леонид Ильич! Советская молодежь знает, что Вам дороги и близки труд рабочего и ратный подвиг солдата, героические будни послевоенного возрождения и целинной эпопеи. В борьбе за счастье трудового народа, торжество идей пролетарского интернационализма Вы вкладываете всю свою убежденность, многогранный талант, революционную энергию. Прогрессивная юность планеты называет Вас, выдающегося политического деятеля современности, вдохновителем разрядки, знаменосцем мира и созидания!..
— Не то!.. Не то!.. — заломил руки Герман Черный. — Ну, Лена же…
И пока Черный объяснял Драпеко ее сверхзадачу, через конференц — зал шел по его диагонали депутат Верховного Совета России слесарь АЗЛК Николай Махонин. Дойдя, он упал на стул рядом с нами и Баряевым и обхватил голову руками.
— Тяжело, Коля? — сочувственно спросил Баряев.
— Знамя вчера цеху вручали, — не отрываясь от головы ответил Махонин.
— За что? — вмешался в разговор я, в надежде на изюминку, которая вполне могла бы украсить будущий материал.
— Не знаю, — стараясь сохранять неподвижность, сказал Махонин. — Я только к банкету пришел…
Тут его и увидел Черный, оставил Драпеко:
— Махонин! Ну, где же тебя носит!..
И Николай встряхнулся; встал и громовым голосом потряс стены конференц — зала: «Товарищ Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского…»
Драпеко нам озабоченно сказала:
— Понимаете, ребята, ну, никак. Никак не поймаю интонацию. Это же не текст. Поверите, похудела за месяц репетиций — юбка спадает.
Мы с интересом посмотрели на юбку.
Подошел Володя Некляев, белорусский поэт, лауреат премии Ленинского комсомола. Только что он репетировал собственные стихи — четыре строчки, с которыми его и привезли из Минска: «Плыви, страна, эпохи ледокол! Звени в цехах! Шуми в полях без края!..»
— Знатные стихи, — похвалили мы Некляева, тот вздохнул и полез в сумку: «Ребята, но я же не только ЭТО пишу. У меня же есть и вполне приличные стихи. Ну, посмотрите…»
А Махонин отстрелялся и сел в прежнюю безнадежную позу. Черный же призвал ко вниманию и обратился ко всем сразу:
— Товарищи, главное, чтобы все было отрепетировано. Вы посмотрите, как вырос уровень съезда, как держатся делегаты на трибуне. А почему? Потому что каждый с этой же трибуны при пустом зале, естественно… Вы только представьте…
Мы представили и содрогнулись.
И Черный стал работать с детьми.
