Джером Джером - Трое в лодке (не считая собаки)
И он вышел, и мы остались одни.
После этого мы не могли оторвать от рыбины глаз. Это была действительно замечательная форель. Мы все еще смотрели на нее, когда у трактира остановилась повозка, в дверях возник местный извозчик с кружкой в руке и тоже воззрился на рыбу.
— Здоровенная форель, а? — сказал Джордж, оборачиваясь.
— Что говорить, немаленькая, — ответил возчик и, отхлебнув пива, добавил: — Вас тут, наверно, не было, когда ее поймали?
— Нет. Мы проездом.
— А! — сказал возчик. — Тогда, конечно, не было. Уже лет пять, как я ее поймал.
— О! Значит, это вы ее поймали? — восхитился я.
— Да, сэр, — ответил наш приветливый собеседник. — Как раз под шлюзом, тогда там еще шлюз был, как-то в пятницу, после обеда. И поймал-то на муху, обалдеть просто. И пошел-то щук половить, ей-богу, какая форель, даже не думал, а как увидел на леске это чудище, чуть не упал, ей-богу. Еще бы, в ней как-никак двадцать шесть фунтов. Спокойной ночи, джентльмены, спокойной ночи.
Спустя пять минут пришел третий и описал, как поймал эту форель одним ранним утром на уклейку. Затем ушел и он; на смену ему явился флегматичный важно выглядящий джентльмен средних лет и уселся у окна. Сперва все молчали; потом, наконец, Джордж обернулся к вновь прибывшему и сказал:
— Прошу прощения и надеюсь, вы простите нам нашу смелость — мы тут у вас совершенно чужие, — но мы с моим другом были бы весьма признательны, если бы вы рассказали нам, как вам удалось поймать эту форель.
— А кто вам сказал, что эту форель поймал я?! — последовал удивленный ответ.
Мы ответили, что никто, но мы как-то инстинктивно чувствуем, что это сделал именно он.
— Вот уж поразительный случай, совершенно поразительный! — рассмеялся флегматичный незнакомец. — Ведь да, ведь так, вы правы! Ее поймал я. Надо же, как вы так угадали? Нет, нет, это совершенно поразительно, поразительно!
И он рассказал нам, как потратил полчаса, чтобы ее вытащить, и как при этом у него сломалось удилище. Он сообщил, что когда пришел домой, тщательно ее взвесил, и она потянула на тридцать четыре фунта.
Потом ушел он, в свою очередь, а к нам заглянул хозяин. Мы рассказали все, что услышали про форель; он пришел в страшный восторг, и мы от души хохотали.
— Выходит, Джим Бейтс, и Джо Маггл, и мистер Джонс, и старина Билли Мандерс — все рассказывали, что ее поймали они? Ха-ха-ха! Да-а, здорово! — восклицал честный старик, от души веселясь. — Ну да, сами поймали и повесили тут у меня в гостиной, да? Ха-ха-ха!
И тогда он рассказал нам подлинную историю этой форели. Оказывается, он поймал ее сам, много лет назад, когда был совсем мальчишкой. Для этого не потребовалось никакого мастерства или искусства; ему просто повезло, как всегда везет мальчугану, который удирает с урока, чтобы в солнечный день поудить на веревочку, привязанную к пруту.
Он сказал, что, когда притащил домой этакую форелину, его даже не стали пороть, и даже сам учитель признал, что она стоит тройного правила арифметики со всеми упражнениями, вместе взятыми.
Тут его позвали из комнаты, а мы с Джорджем снова уставились на рыбищу.
Это была воистину изумительная форель. Чем больше мы на нее смотрели, тем больше восхищались.
Она привела Джорджа в такой трепет, что он взобрался на спинку кресла, откуда ее было лучше видно.
Кресло шатнулось; Джордж, чтобы удержаться, в смятении схватился за шкафчик, шкафчик с грохотом полетел вниз, а за ним слетел вместе с креслом и Джордж.
— Рыбу не угробил?! — вскричал я в страхе, бросаясь к нему.
— Надеюсь, — ответил Джордж, осторожно поднимаясь на ноги и осматриваясь.
Но он ошибся. Форель разлетелась вдребезги на тысячу кусков. (Я сказал тысячу, но их, может быть, было только девятьсот. Я не считал.)
Нам показалось странным и непонятным, как это чучело форели могло рассыпаться на такие маленькие кусочки.
Это действительно было бы странно и непонятно, если бы это было чучело. Но это было не чучело.
Форель была гипсовая.
ГЛАВА XVIII
Шлюзы. — Мы с Джорджем фотографируемся. — Уоллингфорд. — Дорчестер. — Эбингдон. — Семейственный человек. — Хорошее место, где можно утонуть. — Трудный участок реки. — Развращающее влияние речного воздуха.
Рано утром мы покинули Стритли, прошли на веслах до Калэма, стали в затоне и, натянув тент, легли спать.
Река между Стритли и Уоллингфордом выдающегося интереса не представляет. За Кливом у вас будет участок в шесть с половиной миль, где нет ни одного шлюза. Это, пожалуй, самый длинный свободный участок реки выше Теддингтона, и этим пользуется Оксфордский гребной клуб для своих отборочных соревнований среди восьмерок{*}.
Но, как бы ни радовало такое отсутствие шлюзов человека с веслом, любителю развлечений остается об этом только жалеть.
Мне, например, шлюзы нравятся. Они приятно разнообразят скучищу гребли. Мне нравится сидеть в лодке и медленно возноситься из прохладных глубин к новым горизонтам и новым пейзажам; или погрузиться в бездну, как бы покинув мир, а потом ждать, когда заскрипят мрачные створы и полоска дневного света начнет расширяться. И вот перед вами простирается во всю гладь улыбающаяся река, и вы освобождаете свою лодчонку из недолгого плена и вновь выбираетесь на приветливый простор Темзы.
Они такие живописные, эти шлюзы! Бравый старик-сторож, веселая жена и ясноглазая дочка — как приятно перекинуться с ними парой слов! [Вернее, было приятно. Комитет по регулированию судоходства и рыбных промыслов превратил себя в агентство по найму идиотов. Большинство новых шлюзовых смотрителей, особенно на оживленных участках реки, — легковозбудимые невротики, совершенно неподходящие для этой должности.] Здесь встречаешься с другими лодками и обмениваешься речными сплетнями. Без этих обсаженных цветами шлюзов Темза перестанет казаться страной чудес.
Разговоры о шлюзах напоминают мне о катастрофе, в которую чуть не попали мы с Джорджем однажды летом около Хэмптон-корта.
День был чудесный, шлюз был забит, и, как водится на реке, пока мы стояли, а вода поднималась, некий хваткий фотограф нас фотографировал.
Я не сразу сообразил в чем дело, и поэтому был весьма удивлен, когда заметил, как Джордж лихорадочно поправляет брюки, ерошит волосы, залихватски сдвигает шапочку на самый затылок и затем, изобразив благодушие, тронутое печалью, принимает грациозную позу и пытается куда-нибудь спрятать ноги.
Сначала я подумал, что он заметил какую-нибудь знакомую девушку; я стал оглядываться, чтобы выяснить кого именно. Тут я увидел, что все вокруг одеревенели. Все застыли в таких затейливых и прихотливых позах, какие я видел только на японском веере. Девушки улыбались. О, как они были милы! А молодые люди хмурились, и лица их выражали величие и суровость.
Тут, наконец, истина постигла меня, и я испугался, что не успею. Наша лодка была впереди всех, и я рассудил, что с моей стороны испортить фотографу снимок будет просто невежливо.
Я быстро повернулся лицом и занял позицию на носу, опершись на багор с небрежным изяществом, — приняв такой аттитюд, чтобы стало понятно, какой я сильный и ловкий. Я поправил прическу, выпустил на лоб прядь и придал лицу выражение ласковой грусти с легким оттенком цинизма, что, как говорят, мне идет.
Пока мы стояли так в ожидании решительного момента, сзади раздался голос:
— Эй! Посмотрите на нос!
Я не мог оглянуться и выяснить, что там случилось и чей это был нос, на который следовало смотреть. Я бросил украдкой взгляд на нос Джорджа. Нос как нос (во всяком случае, исправлять там было нечего). Тогда я покосился на свой, но и там все было вроде как надо.
— Посмотрите на нос, осел вы этакий! — крикнул тот же голос, уже громче.
Затем другой подхватил:
— Вытаскивайте скорее свой нос, эй, там! Вы, двое с собакой!
Ни Джордж, ни я оглянуться не решались. Фотограф уже взялся за крышечку, и снимок мог быть сделан в любую секунду. Это нам так орут? Ну и что там такое у нас с носами? Почему их надо вытаскивать?
Но тут завопил уже весь шлюз, и зычный глас откуда-то сзади воззвал:
— Да гляньте же на свою лодку, сэр! Эй, вы, в черно-красных шапках! Быстрей, а то на снимке получатся ваши трупы!
Тогда мы оглянулись и увидели, что нос нашей лодки застрял между брусьями стенки, а вода прибывает, и лодка кренится. Еще секунда — и мы опрокинемся. С быстротой молнии мы схватились за весла; мощный удар в боковину освободил лодку, а мы полетели вверх тормашками.
На этой фотографии мы с Джорджем получились плохо. Как и следовало ожидать — это была судьба, — фотограф пустил в ход свою бесовскую машину как раз в тот момент, когда мы лежали на спинах, болтая ногами как сумасшедшие, а на наших физиономиях было написано «Где мы?» и «Что случилось?».
