Георгий Эсаул - Рабочий
Лёха засмеялся совпадению кошачьего места на спине женщин с кошкой Муркой.
Он следил за кошкой, смотрел на неё со сладкой дре-мой, словно вызывал у себя желание к животным.
Но рабочему человеку связь с животными противо-показана, только — с канарейками, поэтому Лёха погрузил-ся в свои мысли о птицах.
Год назад он ловил чижей в Серебряном Бору, где много елок и попадаются приличные откормленные чижи-ки.
Чижик на птичьем рынке не дорого ценится, но хоть какая-то копейка с него идет, на пиво и на колбасу хватит.
Птичка маленькая с клювом и лапками, чирикает, пыжится, словно банкир в тюремной камере, а пользы от неё больше, чем от курицы.
В Серебряном Бору Лёха долго стоял с сеткой около лица, водил руками по шершавой коре, ждал, когда кора снимет головную боль — так димедрол снимает усталость.
Кора не помогала, и через пять минут Лёха пинал де-рево, ругал его дрянными словами, обзывал Буратиной, а затем — папой Карло.
Не так обидно, что головная боль не ушла, а обидно, что Лёха чувствовал себя несостоявшимся шаманом, лека-рем без диплома, и лекарь сам себя не вылечит.
Нога выбивала дробь по дереву, отчего Лёха прихо-дил в уныние, словно хоронил ногу.
Вдруг, из-за дерева вышла обнаженная девушка в туфлях на невысоком, но и не на низком каблучке — удоб-ная обувь для флирта и прогулок по лесу, где мужчины ле-чат головную боль корой живых деревьев.
— Вы молодой человек, не буяньте в лесу, словно вас завели на ключик или поставили между ног алкалиновые батарейки, — девушка подула на наколку на правой руке — роза и кинжал, топнула ножкой, почесала под левой грудью. — Нельзя так, невозможно возмутительно, когда вы бьете дерево живое, уничтожаете в нём душу — так немецко-фашистские захватчики уничтожали Белорусских партизан.
Давайте с вами уговоримся: вы сейчас сядете на зем-лю, я присяду вам на ноги, или прижмусь к дереву, и вы поведаете мне свои печали и тоску, что привели вас в лес, к священному дереву, а все деревья в лесу — священные, и они загораживают от нас Солнце.
У меня под правой грудью родинка, посмотрите на неё, клоповидную.
Люди боятся рака, а я не боюсь ни рака, ни СПИДа, потому что меня спасает живая сила природа.
Мы — натуристы, приходим в лес, разоблачаемся до основ, как позволяет нам мать-природа, прислоняется к деревьям и плачем — кто плачет душой, то глазами.
Видите мои невидимые слезы? Они в черепе, а не на лице!
Деревья забирают нашу боль и взамен отдают берё-зовый сок и липовое лыко.
Нас, натуристов, много, иногда деревьев не хватает, но сегодня в лесу я одна, хотя этот факт не позволит вам рубить деревья ногами, словно вы не человек, а — Желез-ный Дровосек с масленкой на голове.
Я вам кое-что высказываю, намерена взять вас в му-жья, потому что я девушка свободная, хотя и люблю дере-вья больше, чем людей.
Но будьте любезны, выслушайте меня, оцените мой ум, здоровое тело — внутренности тоже здоровые, но внут-ренности я вам не покажу — стыдно и тяжело, когда нож разрезает живот, а из живота вываливаются фиолетовые кишки, похожие на крашеную ливерную колбасу.
Настолько ли вы терпеливы, чтобы выслушали меня до конца, историю моей жизни и историю моей будущей жизни с шампанским, березовыми рощами и кораблями.
Когда мы купим яхту, то на яхте посадим деревья, чтобы по утрам приходить к ним без одежд и питать тело от пальм в кадушках.
В нашем загородном доме, в спальне я тоже посажу деревья — дубы, они дадут тебе силу мужскую, а мне — дол-голетие и жёлуди палёные для супа. — Девушка взяла Лёху за руку, а он молчал, потрясенный сценой и удрученный головной болью, из-за которой потерял половину слов натуристки.
Пышные волосы на её лобке напоминали мох Черни-говского леса.
Девушка приняла молчание Лёхи за робость и поце-ловала его в лоб — так целуют покойника в гробу:
— Не держите на меня зла, друг мой милый.
Я же хочу добра нам и нашим детям, которые окон-чат музыкальное училище по классу фортепиано.
Наружность у меня потрясающая, а, когда в меня войдет сила трех елок, то я расцвету розовым кустом.
По существу дела вы ожидаете от меня плотской любви, я знаю, потому что все мужчины хотят от женщин любви, это особенно заметно в метро в час пик.
Но я с вами разговариваю языком, а не жестами, и язык не скажет о любви лучше, чем дерево.
Моя бабушка Ирина Валерьевна разводила свиней в деревне — занятие благородное и нужное людям.
По утрам и вечерам я приходила в свинарник и дер-гала свинок за розовые рыльца.
Пятачки у них сопливые, влажные розовые и всегда в потешном движении, как маленькие двигатели в головке феи Флоры.
Однажды боров Борис пробежался по моей тонкой ножке и отдавил её, как блин.
Я плакала не только от боли, но и от ужаса, что меня опозоренную свиньей, никто замуж не возьмет.
Я бы смолчала перед женихом, не рассказала, что бо-ров Борис пробежал по моей ноге, но, если человек выхо-дит замуж или женится, то обязан рассказать партнеру обо всем самом постыдном, что совершил и совершит.
Я вас презираю сейчас, но через несколько минут по-люблю с милой простотой леса, с откровенностью нагой девушки.
Вы узнаете все мои шалости, детские капризы и слу-чаи в гипермаркетах, когда я воровала по карманам.
Мы упадем под деревья, сговоримся и сольемся в экстазе, подкрепленном запахами леса.
После акта любви мы подбежим к деревьям за до-полнительной порцией энергии, слижем с коры силу леса, и с возвышенными мыслями сядем за бутылку вина в бли-жайшем ресторане.
Мужчина, вы богатый? Вы кем работаете?
Лёха ответил натуристке, что он небогатый, что он работает слесарем на заводе.
Девушка сначала не верила, затем молча потрясенно колотила руками по земле, поднимала в воздух опавшие листья, и побежала, наконец, от Лёхи в лесную чащу, свер-кала ягодицами, словно белыми подушками.
Лёха подумал о себе, что он недобрый человек, по-тому что оскорбил натуристку, перечеркнул её Судьбу, но потом похвалил, что откровенен не только перед девуш-кой, но и перед собой и перед лесом.
Кошка прошла по раздевалке, как и воспоминание о ловле чижей — так уходят в небытие детские фантазии о песнях на сцене Большого Кремлевского Дворца Съездов.
Лёха разглядел на полу шелуху от семечек, другой мусор, пошел в угол, взял веник и совок, долго подметал, затем отнес мусор в туалет, спустил в унитаз, словно смыл плохое со дня рождения.
Когда он вернулся в раздевалку, то кошка доедала большую рыбину со стола.
Лёха крякнул, открыл бутылку пива, отхлебнул и счастливо улыбнулся — так улыбается Нобелевский Лауре-ат в копании бомжей:
— Во как!
В булочной, во как
По дороге домой Лёха заскочил в булочную самооб-служивания — большой магазин с невысокими ценами на хлебобулочные изделия.
Лёха спешил к телевизору, но хлеб нужен — четвер-тинка «Бородинского» на закуску к пиву, а пиво — к футболу — так девушка примерят наряды на выпускной ве-чер.
Путь к черному хлебу лежал через белый — сначала, белые, а потом — черные, как в США.
Лёха пробежал мимо полок с булками, с ватрушками, с печеньями и тортами, добежал до черных хлебов, рука уже брал половинку «Бородинского», Лёха взглянул на ру-ку и задумался, словно выпал патрон из обоймы.
Рука меньше, чем рука деда, а дед поднимал своими руками Страну, хотя страна стояла, как и тысячу лет назад, но её поднимали, и те, кто учавствовал в переходных пе-риодах — герои, как белки, что выжили после пожара в ле-су.
Дедушка Прокоп одной рукой поднимал тележку с молоком, а второй рукой грозил внучкам, чтобы не шалили с яблоками.
«Руки, мои рабочие руки!
Вы не только свет в окошке, но вы и хлеб тунеядцам и подзатыльники ученикам.
Без рабочих рук страна не участвовала бы в чемпио-натах по футболу!».
Лёха опустил половинку «Бородинского» обратно на полку, словно отказывался от своей тюремной пайки.
Что-то свербело в мозгу деревенским сверчком, тя-нуло назад, обратно, к другим полкам.
Лёха прислушался к чувствам: в голове шумело, го-лова, поэтому — не лучший сейчас советчик, а тело, ноги — вот кто скажут.
Лёха прикрыл глаза, затем снова открыл, расслабил колени, опустил руки вдоль тела — так опускает руки обе-зьяна в клетке.
Ноги повели Лёху обратно, руки помогали, расталкивали покупателей, и Лёха шёл тараном, словно брал приступом Измаил.
Наконец, ноги замерли и Лёха обнаружил себя перед полкой с крупными белыми хлебами, круглыми и аромат-ными, пышными и потусторонними, словно булки упали с неба.
От удивления язык Лёхи пересох руслом реки Аму-дарья.
Две белые большие, почти круглые булки смотрели на Лёху с полки, будоражили воображение, напоминали о себе белизной и жаром.
Недаром память остановила, не зря ноги понесли об-ратно к полкам с белым хлебом — так несется кошка за мелкой собакой, и во взгляде кошки горит месть за всех обиженных собаками кошек.
