Олег Агранянц - Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди

Или «Бублички». Никто не удосужился прочитать текст песни.

Здесь, на окраине,Год при хозяине,Проклятом Каине,Я состою.Все ругань слушаю,Трясусь вся грушею,Помои кушаю,Под лавкой сплю.

Разве что только Алексей Максимович Горький мог так гневно обличать хозяев!

— Сейчас марксистов уже не осталось, — говорил мне мой приятель Саша Кузин из отдела пропаганды ЦК. — Всем плевать на дискредитацию капитализма. Теперь у нас капитализм вроде бы даже любят. У нас в ЦК два лагеря: русисты и западники, а марксистов нет.

Это я знал. С одной стороны это были воинствующие русисты, с явным налетом православия (это в отделе ЦК партии!) и антисемитизма, с другой — западники, для которых все западное было приемлемо. Западников было больше. В конце концов они победили. Пост генерального секретаря занял воинствующий западник Михаил Горбачев.

После краха Советского Союза много говорили о «золоте партии»: не давал покоя известный монолог Мюллера из «Семнадцати мгновений весны». На самом деле своего золота у партии не было, потому что не могло быть. Ибо все золото страны и так принадлежало партии.

На счету у ЦК партии действительно были огромные суммы, но в рублях. Основные поступления шли за счет взносов и подписки на партийную печать. Но все эти средства строго контролировались и после 1991 года были тщательно учтены.

Многое говорилось о средствах, которые партия тратит на своих зарубежных друзей, однако финансирование так называемых национально-освободительных движений и всякого рода «прогрессивных элементов» шло по линии разведывательных организаций.

Через Управление делами ЦК КПСС большие валютные потоки все-таки проходили. Управление нуждалось в валюте для приобретения крайне дорогостоящей аппаратуры для партийных больниц и санаториев, оргтехники в партийные офисы. Эти средства получали в результате обмена рублей со счетов ЦК партии на твердую валюту. Министерство финансов по просьбе Управления делами обменивало практически любое количество рублей на твердую валюту по крайне выгодному курсу. В смутном 1991 году какая-то часть денег — и, очевидно, немалая — где-то осела. Не потому ли два руководителя Управления делами ЦК потом покончили жизнь самоубийством, причем сделали это столь однообразным и странным способом, выбросившись из окон?

Так что все рассказы о «золоте партии» остаются на совести литераторов. Грешен и я. В моей повести «Тень наркома» я тоже не удержался от соблазна занять своих героев поиском этого золота. Уж больно это романтично.

7. Жизнь по ту сторону экватора

7.1. Африка ужасна, Африка опасна

В конце семидесятых я руководил советской дипломатической миссией в Демократической республике Сан-Томе и Принсипи. Однажды мой американский друг спросил меня, как найти на карте остров, где расположена эта экзотическая африканская страна.

— Нет ничего проще, — ответил я. — Ищи там, где нуль по широте упирается в нуль по долготе, то есть там, где два нуля…

— Ну и угораздило же тебя! — вздохнул он.

Эта страна позже послужила местом действия моей комедии «Вода и скелет».

На Сан-Томе попал я совершенно случайно.

Уже через год после возвращения из Алжира ко мне стали забегать гонцы с предложением поехать куда-нибудь поработать. Ну и страны назывались в основном далекие. С трудом отбился от Лаоса, появилось Того. В ход шла тяжелая артиллерия вплоть до двух задушевных бесед с заместителем министра иностранных дел, бывшим секретарем Президиума Верховного Совета СССР Николаем Пеговым.

— Тебя надо законсервировать, — решил мой начальник А. Адамишин. — Мы запишем тебя в проект на должность первого секретаря в Португалию. Португальцы установили квоту на количество наших дипломатов, эта квота уже выбрана, поэтому ты можешь спокойно работать в Москве. Только надо написать, что ты изучаешь португальский.

Что я и сделал.

Но… срочно потребовался первый секретарь для руководства группой, которой предстояло открыть советское посольство в Сан-Томе. Группа должна была формироваться в Конго, где говорят по-французски, и потом открыть посольство в Сан-Томе, где говорят по-португальски. Поэтому нужен был первый секретарь со знанием французского и португальского. И оказалось, что во всем центральном аппарате МИДа на тот момент есть только один такой дипломат. Я. Адамишин в это время был в отпуске, и я остался наедине с Управлением кадров.

Меня начали оформлять, а я делал все возможное, чтобы затянуть оформление до возвращения Адамишина из отпуска.

Однажды мне позвонили из Управления кадров и сказали, что я должен явиться на коллегию министерства, где будут утверждаться кадровые назначения. Я не очень испугался, ибо знал, что, после того как на коллегии МИДа представление о моем назначении подпишет один из заместителей министра, они будут направлены в Выездную комиссию ЦК партии, а там на принятие окончательного решения уходит не меньше двух-трех недель. За это время Адамишин должен вернуться из отпуска.

Кадровый вопрос обычно вел какой-нибудь из замов, но в тот день в первый раз за два года на кадровый вопрос пожелал остаться сам министр.

И я предстал пред очи самого высокого начальства.

— Язык португальский, — прочел Громыко. — Но вы должны будете сначала жить в Конго. Как у вас с французским?

— У него с французским полный порядок, — вмешался хорошо знавший меня заместитель министра Л. Ильичев. Он хотел мне помочь.

— Желаю успехов в работе. Развитие отношений с этой страной представляет для нас большой интерес, — произнес Громыко дежурную фразу.

И меня отпустили.

После коллегии ко мне подошел В. Лавров, который тогда был заведующим отделом кадров:

— Считай, что ты уже в Сан-Томе.

Я это понял. Ибо под представлением о назначении меня на должность стояла подпись А. Громыко, члена Политбюро, а подпись члена Политбюро заменяла выездную комиссию.

И я начал готовиться к отбытию в Африку.

Позже, вручая бумаги президенту Сан-Томе, я торжественно изрек:

— Перед отбытием из Москвы я беседовал с министром. Он сказал, что в Советском Союзе очень заинтересованы в развитии всесторонних связей с вашей страной.

И не обманывал.

В 1974 году многоопытный Евгений Иванович Афанасенко, посол в Конго, представлял меня в Сан-Томе в качестве постоянного поверенного в делах. Мы с ним почти неделю жили в гостинице, и каждый вечер после бутылки коньяка он спрашивал:

— Кто?

Я, например, говорил:

— Подгорный.

— Колька, — кивал головой Евгений Иванович, вытаскивая следующую бутылку коньяка. — Колька весь рабочий день играл в домино.

И весь вечер рассказывал о Подгорном.

А знал он много. Секретарь московского горкома, министр. Особую часть его биографии составляло личное знакомство с Е. Фурцевой, протеже которой он и был всю свою карьеру. От этого знакомства страдали дипломаты в Конго, ибо муж Фурцевой Н. Фирюбин в те годы был заместителем министра иностранных дел, отвечавшим за материальное снабжение посольств. Поэтому посольство в Конго не получило ни одного положительного ответа на просьбы об улучшении автопарка, и дипломаты ездили на совершенных реликвиях.

Я не имею права пересказывать то, о чем узнал от Афанасенко, и предпочитаю вставлять его рассказы в свои повести. Но ничто из того, о чем он рассказывал, до сих пор не было опровергнуто.

Одну забавную историю, пожалуй, расскажу. Когда он был назначен послом в Бурунди, с ним беседовал Л. Брежнев. На столе была разложена большая карта Африки. После бутылки коньяка оба безуспешно пытались найти Бурунди на карте. Брежнев не выдержал:

— Знаешь что, Женя! Поезжай туда. Найди и потом доложишь, где это.

Перед поездкой в Сан-Томе я проходил медицинскую комиссию. Кто-то из врачей пошутил:

— Вы там будете, как Робинзон.

— Да, — согласился я. — А жена будет, как Пятница.

Когда Лариса потом вошла в кабинет, врачи заулыбались:

— А вот и Пятница.

На что Лариса серьезно ответила:

— Сегодня четверг.

После того я долго называл ее Пятницей.

Через пару дней после прилета в Браззавиль нас с женой повезли «на водопады» — посмотреть Африку.

Я ожидал по дороге лицезреть обезьян, слонов, зебр. А лицезрел кур и коров, правда, коров не европейских, а каких-то особенных, с большими рогами.