Наринэ Абгарян - Манюня
— Осторожно, тут дверь, — шикала на нас периодически сестра, — здесь стул, не зацепите, а тут угловой диванчик!
— Свет в кухне включать? — спросила я.
— Включим маленький, — предложила Манька, — а то большой свет разбудит твоих родителей.
Мы вытащили из холодильника сковороду с жареной курицей и поставили ее на стол.
— Давайте возьмем по самому маленькому кусочку, — предложила я, — тогда никто не заметит, что мы ели курицу.
— Может, крылышки? — предложила сестра.
— Ага, крылышки! — встала руки в боки Манька. — Во-первых, крылышек два, а нас трое, а во-вторых, где это ты видела курицу без крыльев?
— А может, это вообще не курица! Может, это утка, а мама этого не заметила? — решила блеснуть интеллектом я.
— А что, утки бывают бескрылыми? — покрутила пальцем у виска сестра. — Ты бы лучше молчала, Нарка, тоже мне, ума палата.
Итого мы вытащили из сковороды кусочки куриной грудки и буквально сожрали их, преступно сутулясь и урча от удовольствия.
— Мало, — облизала пальцы Каринка, — может, еще по кусочку?
— По последнему! — угрожающе выпучилась я.
Мы выудили еще по кусочку курицы. Манюня закрыла сковороду крышкой и убрала ее в холодильник от греха подальше.
— Чтобы не дразнила аппетит, — сказала она и села за стол, — что же мы едим стоя, как лошади в стойле, давайте присядем.
Мы с Каринкой присоединились к ней.
— У-у, какая вкуснятина, — урчала Каринка, — всю жизнь бы ела только жареную курицу.
— И жареную картошку, — сказала я.
— Вот, это уже другое дело, — похвалила меня сестра, — чуток поела, и уже мозги стали на место. А то все курица не утка, курица не утка, — передразнила она меня.
— Сама дура, — огрызнулась беззлобно я.
— От дуры слышу, — захрустела куриной косточкой сестра.
— Шшшш, тише вы! — встрепенулась Манька, но было уже поздно.
Дверь кухни распахнулась, и на пороге нарисовался сонный папа. Папа выглядел просто бесподобно — волосы были всклокочены, большие семейные трусы нежного василькового колера воинственно топорщились вокруг тощих бедер, лямка майки съехала с плеча и кокетливо оголила часть волосатой груди. При виде нас он кинул вниз, в область своего многострадального таза, молниеносный взгляд, дабы удостовериться, что семейники на нем сидят как надо, и поправил лямку на плече. Потом открыл дверцу шкафчика с кухонной посудой, спрятался за ней и через минуту вынырнул в мамином фартуке в кокетливый розовый волан по подолу. Мы проследили за всеми его маневрами в гробовой тишине, с курицей в зубах.
— Что вы тут делаете? — Папа на всякий случай еще и втянул живот.
— Ой, Дядьюра, у вас такие же семейники, как у моего папы, — умилилась Маня.
— Так мы вместе их и покупали, — ответил отец, — а вот вы все-таки что тут делаете?
— Проголодались, — проблеяли мы дружно в ответ, — курицу едим.
— Курицу? — испугался папа. — А что маме завтра скажем? — Он прошел мимо нас, вытащил из холодильника сковороду и поставил на стол.
— Мы по маленькому кусочку взяли!
— По мааааленькомуууу, — протянул папа и достал хлеб из хлебницы, — кто-то будет остатки пюре?
— Будет! — обрадовались мы.
Если бы какой-нибудь отчаянный акробат на ходулях в четыре часа утра прошел мимо окон нашей квартиры на третьем этаже, то застал бы дивную картину: за большим круглым столом, во главе с мужчиной в васильковых семейных трусах и фартуке в розовый волан, сидела группа преступных девочек девяти тире одиннадцати лет и, трусливо озираясь на кухонную дверь, доедала остатки курицы прямо со сковороды.
— А что мы маме скажем? — периодически взвывал кто-нибудь, вонзая зубы в очередной хрустящий кусок курицы.
— Что-нибудь завтра придумаем, — хором успокаивали остальные.
Мы, конечно же, отложили порцию маме и спящей без задних ног Гаянэ. Сковороду натерли до блеска кусочками хлеба, кастрюлю с остатками пюре вылизали вдоль и поперек и даже чуть-чуть снаружи.
— Шикарный у нас получился поздний ужин, — тихонечко хихикали мы.
— Да уж, — хмыкнул папа, — поздний ужин плавно перетек в ранний завтрак.
Итого, когда мы ложились в постель, горизонт уже подернулся ранним летним рассветом, а в кварталах с частными домами победно перекликались драчливые петухи.
— Пять минут я еще продержаться смогу, — честно предупредила нас Каринка, — но потом я засну, и тогда уже пеняйте на себя.
— Мы быстренько, — обещали мы с Манькой и закрыли глаза.
В спальне воцарилась тишина.
— Вспомнила, чем отличаются семейники вашего папы от семейников моего, — сквозь сон прошептала Манька.
— Чем? — промычали мы.
— А тем, что у вашего папы трусы в горошек, а у моего — в мелкую звездочку, — сладко зевнула Манька, уткнулась носом мне в плечо и мирно засопела.
— Зато фартук сидел на папе просто бесподобно, — решила постоять за своего отца я.
— Хррррррррррррррр, — отозвалась Каринка. Но никто уже ее не слышал — все благополучно провалились в глубокий сон.
ГЛАВА 20
Манюня учится быть настоящей женщиной, или Как дядя Миша с папой вино из погреба доставали
Дядя Миша, как истинный сын своей матери, периодически выкидывал фортели, пытаясь отстоять себе кусочек независимости. Ба, как истинная Ба, одной левой гасила все попытки сына вырваться из-под ее тотального контроля. «В этом доме я господин», — любила повторять она.
В целом борьба дяди Миши с Ба напоминала противостояние между центром и мятежной провинцией. Провинция периодически поднимала плохо организованные и зачастую бестолковые восстания, а центр с особым удовольствием топил эти восстания в крови.
Любая Конвенция по правам человека прекращала действовать прямо на пороге дома Ба. Ибо только Ба устанавливала те рамки, в пределах которых члены ее семьи строили свою счастливую жизнь.
— Ба была тираном? — спросите вы.
— Конечно, нет, — смалодушничаю я.
Но Дядимишина неуемная душа не прекращала алкать свободы. И он, отстаивая свое право на личную жизнь, мстительно заводил связи «на стороне», а в особо критические для своей непокорной натуры дни имел наглость не приходить домой ночевать. Скандал, который неминуемо закатывала Ба, мощью энергетического выброса легко мог заменить распад уранового ядра.
— Вот этими руками, — кричала Ба, — вот этими руками, сына, я тебя родила! Вот этими многострадальными руками я ежеминутно подмывала твою попу, а какал и писал ты, скажу я тебе, как проклятый! Да и ел как прорва! Вот этими руками с утра и до ночи, не разгибая спины, я стирала твои пеленки-распашонки. Под каким девизом прошла вся моя жизнь, спрашиваю я тебя? Под девизом «накорми-обстирай-выучи сына»! А чем ты мне за это платишь? Черной неблагодарностью, вот чем!
В один из таких злосчастных дней мы с Маней как раз играли у нее во дворе. Буквально накануне нам подарили большой набор игрушечной посуды, и сейчас мы были заняты тем, что готовили из подручных средств обед на большое кукольное семейство. Маня увлеченно шинковала огромный лист лопуха, а я крошила в труху полено.
— Ты пойми, — объяснила мне Манька, — чем мельче покрошить полено, тем больше труха будет напоминать муку.
— А что мы потом с этой трух… мукой будем делать?
— Ты измельчай, а мы там придумаем, что с нею делать, — воинственно шмыгнула Манька и вдруг предостерегающе подняла вверх указательный палец: — Ш-ш-ш-ш.
Я навострила уши. «Вннннн, кха-кха», — донеслось издали знакомое кряхтение Васи. Мы с Маней горестно вздохнули — дядя Миша возвращался с очередного места восстания на свою верную погибель.
— Авось сегодня пронесет? — пискнула я, впрочем, без особой надежды.
— Не пронесет! Знаешь, какое с утра было выражение лица у Ба?
— Какое?
— А вот какое, — Маня насупила брови, собрала губы в куриную жопку, прищурила один глаз и встала руки в боки.
Я прыснула — уж очень смешно моя подруга передразнила Ба.
Когда Вася въехал на задний двор, мы почему-то спрятались за большим тутовым деревом. Видеть, как дядя Миша понуро идет к дому, было выше наших сил. Вылезли мы из-за ствола дерева только тогда, когда хлопнула входная дверь.
Скоро скандал в доме стал набирать обороты. Сначала до нас долетали отдельные фразы, а потом Ба подключила тяжелую артиллерию.
— А потом ты небось пришел и поцеловал Маню, фу! — кричала она.
— Мам, я тебя умоляю! При чем здесь это?
— При том! — захлебывалась Ба. — Сначала этими губами ты не пойми кого целовал, а потом полез к своему ребенку! Тьфу на тебя!
— Ну что ты такое говоришь!
— Говорю как есть, — топала ногами Ба, — и не родился еще на планете Земля человек, который бы мог убедить меня в обратном!
