Том Шарп - Новый расклад в Покерхаусе
Кухмистер теребил в руках шляпу и удивлялся: этот тип оглох, что ли?
— Я не собираюсь покупать акции. Я хочу купить дом.
— Это уже гораздо лучше, — одобрительно кивнул управляющий. — В наше время, при такой инфляции — самое надежное вкладывать в недвижимость. У вас есть что-нибудь на примете?
— Кое-что на Райдер-стрит.
— Райдер-стрит? — Чиновник поднял брови и поджал губы:
— Это дело другое. Она, знаете ли, продается с аукциона, отдельные дома на Райдер-стрит покупать нельзя. Сомневаюсь, что вы со своими пятью тысячами сумеете приобрести с аукциона всю улицу целиком. — Он позволил себе слегка улыбнуться. — Только если выдать закладную, а в вашем возрасте это, знаете ли, нелегко.
Кухмистер извлек из кармана помятый конверт.
— Знаю, — сказал он. — Поэтому я хочу продать акции. Тут десять тысяч. Я думаю, они стоят тысячу фунтов.
Управляющий взял конверт.
— Будем надеяться, они стоят немного больше. Ну-с… — Он запнулся и вытаращился на пачку акций:
— Бог мой! — Снисходительно-бодрого тона как не бывало.
Кухмистер виновато заерзал на стуле, как будто он нес личную ответственность за поведение пачки бумажек, которое почему-то так изумило солидного чиновника.
— Большая Ассоциация Магазинов! Поразительно! Сколько вы сказали? — Трепеща от возбуждения, менеджер вскочил на ноги.
— Десять тысяч.
— Десять тысяч? — Менеджер снял трубку и набрал номер отдела инвестиций:
— По какой цене идут? — Пауза. Менеджер с недоверчивым еще уважением изучал Кухмистера. — Двадцать пять с половиной? — Он положил трубку и внимательно посмотрел на чудного клиента. — Мистер Кухмистер, — сказал он наконец, — кстати, у вас здоровое сердце? Не знаю, как помягче выразиться… Вы стоите четверть миллиона фунтов.
Кухмистер выслушал, но видимых признаков волнения не выказал. Он застыл на стуле, вперив в менеджера неподвижный взор. Тот был ошарашен куда сильнее, в его хихиканье слышались истерические нотки.
— Теперь-то вы можете купить Райдер-стрит вместе с жителями, если пожелаете, конечно, — выговорил он.
Кухмистер не реагировал. Богатство. Что-то такое, о чем он никогда не мечтал.
— Да еще, наверное, дивиденды наросли, — спохватился менеджер. Кухмистер кивнул, поднялся, поставил стул на место. Взглянул на акции, принесшие ему удачу:
— Заприте их в сейф.
— Но… — начал менеджер, — сядьте, мистер Кухмистер, давайте все обсудим. Райдер-стрит? Выкиньте из головы Райдер-стрит. Большому кораблю — большое плавание. Мы можем продать эти акции и… или часть их… приобрести подходящую собственность и смело начинать новую жизнь.
Кухмистер обдумал заманчивое предложение.
— Мне не нужна новая жизнь, — мрачно заявил он. — Я хочу старую.
Он оставил менеджера сидеть, разинув рот, за письменным столом и вышел на Сидни-стрит. Менеджер смотрел ему вслед, и банальнейшие видения богатого, привольного существования теснились в его бедном мозгу. Большая Ассоциация Магазинов — БАМ! Яхты, круизы, лимузины и — светлый загородный коттеджик — все то, что он всегда старался презирать.
Но Кухмистеру это не нужно было и даром. Он разбогател, но обида не прошла. Наоборот. Горечь била в нем ключом. Его надули. Он сам себя обманул. Он был слишком простодушен и слишком предан Покерхаусу. Они пользовались этим. Ректор, Декан, даже сэр Кошкарт О'Труп. Теперь он не боится потерять работу. Он им покажет. Кухмистер повернул на Грин-стрит и направился к "Синему кабану".
17
Корнелиус Каррингтон развил бурную деятельность. Два дня его подвижная фигурка со свитой операторов и ассистентов носилась туда-сюда по узким лестницам Покерхауса. Не освещавшиеся столетиями закоулки вдруг засверкали яркими огнями: Каррингтон украшал репортаж архитектурными оборочками. Участвовали все. Даже Декан, дабы пристыдить Ректора, соблаговолил выступить и растолковать массовому зрителю значение консерватизма в наше неспокойное время. Он стоял под портретом епископа Файрбрэйса, ректора Покерхауса в 1545–1552 годах, громил распущенную молодежь и ставил ей в пример монашески целомудренных студентов прошлого. Потом камера прошлась по остаткам фундамента женского монастыря XV века, сохранившимся в саду, и в следующем интервью Капеллан поведал, что монастырь этот, сгоревший в 1541 году, был на самом деле публичным домом. Каррингтон не преминул изумиться: оказывается, в Покерхаусе издавна процветали свободные нравы. Старшего Тьютора сняли сперва на берегу — он сопровождал восьмерку на велосипеде, а затем в столовой. Каррингтон расспрашивал о диете атлетов Покерхауса, выманил признание, что ежегодный банкет обходится минимум в две тысячи фунтов, и поинтересовался, платит ли колледж в Оксфордский комитет помощи голодающим. Тут, позабыв об аудитории, Тьютор посоветовал журналисту не совать нос в чужие дела и, гордо подняв голову, покинул столовую, волоча за собой оторвавшийся провод микрофона. Сэра Богдера телевизионщики пощадили. Ему разрешили свободно прогуливаться по новому двору и вволю рассуждать о прогрессивных и гуманных изменениях в Покерхаусе. Время от времени он останавливался и то устремлял дальнозоркий взор на стену библиотеки, рассуждая об эмоционально-интеллектуальном симбиозе как основе университетского образования, то, опустив глаза долу, адресовал крокусу речь о духовном очищении при половом акте, то возводил очи к дымовым трубам XV века и с похвалой отзывался о молодежи, не равнодушной к нуждам ближнего и готовой прийти на помощь страждущим. И правильно она делает, что порывает с отжившими традициями, которые… Он пустился рассуждать о благотворности лучших человеческих чувств и пришел к выводу, что экзамены пора отменить. Вообще молодежи он пропел настоящую осанну и призвал пожилых (старше тридцати пяти лет) не становиться на дороге юноши и девушки, чьи сердца и тела раскрыты… Тут сэр Богдер запнулся, и Каррингтон вернулся к вопросу о воспитании милосердия, каковое он считал самым ценным в университетском образовании. Ректор согласился. Да, конечно, сочувствие ближнему — основной признак развитого ума. Съемка завершилась, и он вернулся домой в уверенности, что закончил на нужной ноте. Каррингтон придерживался того же мнения. Журналист оставил операторов снимать геральдических зверей на главных воротах и увенчанную шипами стену колледжа, а сам отправился на Райдер-стрит и провел около часа, запершись наедине с Кухмистером.
— От вас требуется одно — прийти в Покерхаус и рассказать, как вы служили привратником.
Кухмистер покачал головой. Каррингтон не отставал.
— Мы снимем вас у ворот, снаружи, вы можете стоять на улице, а я попрошу вас ответить на несколько вопросов. Вам не придется заходить внутрь.
Кухмистер уперся.
— Или в Лондоне, или никак.
— В Лондоне?
— Я там уже лет тридцать не был.
— Мы свозим вас в Лондон на денек, если настаиваете, но сниматься лучше в Кембридже. Хотите прямо здесь, у вас дома? — Каррингтон оглядел закоптелую кухоньку. Обстановка что надо: зрители будут рыдать от жалости.
— Нет, не годится.
Каррингтон шепотом обругал несговорчивого старикана.
— Не хочу, чтоб в фильме.
— Не хотите, чтоб в фильме?
— Хочу живьем.
— Живьем?
— В студии, как в "Панораме". Мне всегда было охота посмотреть, как там, в студии. Все по-настоящему?
— Отнюдь нет. Жара, здоровые кинокамеры…
Вот и хорошо. Или живьем, или никак.
— Ладно, — сдался Каррингтон. — Но сначала отрепетируем. Я буду задавать вопросы, а вы отвечать.
Упрямство привратника раздосадовало Каррингтона. Но что делать? Без него каши не сваришь. Кухмистеру хочется в Лондон, Кухмистер по каким-то суеверным причинам не желает, "чтоб в фильме", придется ублажить его, обойтись кадрами дома старшего привратника на Райдер-стрит.
Каррингтон вернулся в Покерхаус и собрал съемочную группу. Осталось последнее интервью — с генералом Кошкартом О'Трупом в Кофт-Касл.
***Через неделю Кухмистер и Каррингтон вместе поехали в Лондон. В эту неделю Каррингтон потрудился на славу, он смонтировал фильм и усовершенствовал комментарий. Но тревога не покидала его. Что-то не так. Не с программой — ее он состряпает, — а с Кухмистером. После увольнения привратник как будто вырос, как будто у него появились собственные цели. Обиженный тон, которым он привлек внимание Каррингтона, сменился невозмутимостью и уверенностью. В принципе, Каррингтон не возражал. Это даже усилит впечатление. И в студии есть свои плюсы. Грубоватая физиономия Кухмистера, сизый нос и нависшие брови будут выгодно выделяться на искусственном фоне, дадут дополнительный эффект неожиданности и непосредственности. Невнятное бормотание привратника растрогает чувствительных зрителей. Внимание всей страны будет приковано к этой жалостной истории — подлинной человеческой драме. Банальности радикала Богдера и воинственный пыл реакционера Декана оттенят прозрачную, безыскусственную честность Кухмистера, и тем самым будет доказано преимущество обыденных ценностей, которое проповедовал Каррингтон. И напоследок — воистину мастерский штрих. Генерал сэр Кошкарт О'Труп, стоя на посыпанной гравием аллее в Кофт-Касл, предлагает Кухмистеру поселиться у него, и камера показывает скромное бунгало, где старший привратник может мирно провести остаток дней своих. Каррингтон гордился этой сценой. В Кофт-Касл царил тот же дух, что и в милых его сердцу городских предместьях, а сам генерал — классический тип современного английского джентльмена. Чтобы достичь столь блистательного результата, пришлось прибегнуть к монтажу — журналист сумел обойти необузданного вояку. Помог терьер. Каррингтон заметил резвившегося на лужайке песика и спросил сэра Кошкарта. любит ли он собак.
