Пэлем Вудхауз - Дживс и феодальная власть
Я оглянулся на тетю Далию и с одного взгляда понял, что мысль ее идет по тому же направлению и что все это ей очень не нравится. При ее румянце побледнеть она не могла, но губы были крепко сжаты, а рука, намазывающая джем на кусочек тоста, заметно дрожала. Выражение лица у нее было такое, как у женщины, которая не нуждается в гадалках и хрустальных шариках, чтобы понять, что с минуты на минуту все взлетит на воздух.
Я так сосредоточенно ее разглядывал, что только при звуках тактичного покашливания отвлекся и обнаружил, что к обществу в столовой присоединился Дживс. Он стоял сбоку и имел спокойный и почтительный вид.
– Мэм? – обратился он к хозяйке дома.
– Эй, вы! – рявкнула на него мамаша Троттер.
Его почтительная поза не подверглась никаким изменениям. Если его и покоробило такое обращение, по внешнему виду заметить этого было нельзя.
– Вот ожерелье, – проговорила мамаша Троттер, направляя на него испепеляющий взор через правое и через левое стекла лорнета. – Дворецкий сказал, что нашел его в вашей комнате.
– Да, мэм. Я намеревался после завтрака выяснить, кому оно принадлежит.
– Ах, вот как? Вы намеревались?
– Я полагал, что эта безделушка – собственность одной из горничных.
– Эта… как вы сказали?.. эта безделушка?
Он снова уважительно кашлянул – это прозвучало как кашель благовоспитанной овцы на склоне дальнего холма.
– Я без труда определил, что это – дешевая подделка из культивированного жемчуга, мэм.
Вам знакомо такое выражение: ошеломленное молчание? Я встречал его в книгах, в тех местах, где герой обрушивает на головы собравшихся поразительное известие, по-моему, оно как раз дает представление о тишине, которая устанавливается в таких случаях. Молчание, воцарившееся за завтраком в Бринкли-Корте после заявления Дживса, было такое ошеломленное, что просто дальше некуда,
Первым его нарушил Л.Дж. Троттер.
– То есть как это, дешевая подделка? Я заплатил за это ожерелье пять тысяч фунтов.
– Ну, конечно,- негодуя, затрясла головой мамаша Троттер.- Он пьян.
Я почувствовал себя обязанным вступиться и разогнать черные подозрения, или что там делают с подозрениями.
– Пьян?! – возмутился я.- В десять часов утра? Не смешите меня. Впрочем, мы сейчас проверим. Дживс, скажите быстро: «Твистер свистнул у Ситуэлла виски и свитер».
Что Дживс и повторил отчетливо и звонко.
– Как видите,- удовлетворенно заключил я.
Тетя Далия, ожившая, как цветок, принявший унцию-другую желанной влаги, выступила с ценным добавлением от себя.
– Да-да,- поддержала она меня.- На Дживса можно положиться. Раз он говорит: фальшивые, значит, они фальшивые и есть. Он в драгоценностях разбирается, как никто.
– Вот именно,- сказал я.- Ему про них все известно. Он проходил обучение по ювелирной специальности у собственной тети.
– У кузины, сэр.
– Да, конечно, у кузины. Простите, Дживс.
– Ну что вы, сэр.
Тут снова втерся Спод.
– Ну-ка, дайте я взгляну на этот жемчуг,- распорядился он. Дживс протянул ему поднос.
– Вы, я думаю, подтвердите мое мнение, милорд.
Спод взял с подноса нитку жемчуга, посмотрел, понюхал и высказал суждение:
– Совершенно верно. Имитация, и не очень искусная.
– Так сразу наверняка сказать нельзя,- усомнился Перси и был изничтожен взглядом.
– Нельзя? – Спод ощетинился, точно шершень, чьи чувства ранены бестактным замечанием.- Нельзя сказать наверняка?!
– Разумеется, он может сказать наверняка,- заступился я за Спода, не то чтобы уж прямо дружески шлепнув его по спине, но с таким свойским выражением, которое свидетельствовало о дружеской поддержке со стороны Бертрама Вустера.- Он же знает, что внутри культивированной жемчужины имеется зерно. Вы с первого взгляда разглядели зерно, верно, старина Спод, вернее, старина лорд Сидкап?
Дальше я собирался поговорить о том, как в раковину впихивают инородное тело, чтобы обмануть моллюска, а он верит и принимается одевать это тело слоями перламутра – я все-таки считаю, что нехорошо это, надувать моллюска, который хочет только одного – чтобы его оставили в покое наедине с его мыслями,- но Спод встал.
– И весь этот переполох – во время завтрака! – с глубоким негодованием произнес он. Я его вполне понял. У себя дома он, наверное, поглощает утреннее яйцо в уютном одиночестве, прислонив свежий номер газеты к боку кофейника, и никакие страсти не бушуют вокруг и не мешают спокойствию. Он вытер рот и вышел вон через стеклянную дверь, болезненно поморщившись и приложив руку к макушке, когда раздался голос Л.Дж. Троттера, притом такой силы, что от него чуть не лопнула его чашка с чаем:
– Эмили! Объяснитесь!
Мамаша Троттер направила на него лорнет, но с таким же успехом она могла бы воспользоваться и моноклем. Троттер встретил ее взгляд, и мне показалось – утверждать не берусь, так как он сидел ко мне спиной,- что в его глазах была железная твердость, от которой у мадам размякли все кости. Во всяком случае, когда она заговорила, звук ее речи напоминал, как я как-то слышал от Дживса, писк ранней пташки на рассвете [ Писк ранней пташки на рассвете.- Цитата из поэмы Э. Теннисона «Принцесса» (1847).].
– Я… я не могу этого объяснить,- залепетала… да-да, залепетала мамаша Троттер. Я хотел было написать «забормотала», но «залепетала» выразительнее.
Л.Дж. Троттер взлаял, как тюлень:
– Зато я могу! Вы опять тайно снабжали деньгами этого своего братца.
О братце мамаши Троттер я услышал сейчас впервые, но нисколько не удивился. Я знаю по собственному опыту, что все жены преуспевающих бизнесменов обязательно где-то прячут сомнительных братцев и время от времени их тайком подкармливают.
– Нет, не снабжала!
– Не лгите!
– О! – съежившись, воскликнула бедная женщина и еще больше съежилась. Сцена приобрела совсем невозможный характер, и тут Перси, замерший за столом в виде чучела, изготовленного мастером-таксидермистом, не выдержал страданий матери и встал, как встают, когда кто-нибудь из сотрапезников провозгласит тост «За дам!». Опасливо, точно кот в проулке, боящийся получить обломком кирпича в бок, он открыл рот, однако голос его прозвучал, хоть и тихо, но твердо:
– Я могу все объяснить. Мамаша не виновата. Она хотела почистить жемчуг и поручила мне отнести ожерелье к ювелиру А я отдал его в заклад и заказал копию, потому что мне срочно понадобились деньги.
– Вот так так! – воскликнула тетя Далия.- Слыханное ли это дело? Чего только не придумают люди, а, Берти?
– Признаюсь, я тоже ничего подобного не слышал.
– Поразительно, да?
– Фантастика, я бы сказал.
– Однако же бывает.
– М-да, бывает.
– Мне потребовалась тысяча фунтов, чтобы вложить в постановку,- уточнил Перси.
Тут Л.Дж. Троттер, который этим утром был в голосе, взвыл так, что в буфете лязгнуло серебро. Повезло Споду, что он оказался вне пределов слышимости, а то бы его ушибленной голове это могло повредить. Даже я, человек здоровый, и то подскочил дюймов на шесть.
– Ты вложил тысячу фунтов в какой-то спектакль!
– Не в какой-то, а в спектакль по пьесе Флоренс и моей. Моя обработка ее романа «Спинола». Один из наших спонсоров нас подвел, и я, чем огорчить девушку, которую люблю…
На него широко открытыми глазами смотрела Флоренс. Если помните, описывая, как она выглядела, когда впервые узрела мои усы, я заметил, что в ней появилось нечто от фигуры «Пробуждение души» [ Пробуждение души.- Популярная в начале XIX века пьеса Рудольфа Штайнера.]. На этот раз «Пробуждение души» было еще заметнее. Бросалось в глаза за милю.
– Перси! Вы сделали это для меня?
– Да, и опять сделаю,- с вызовом ответил Перси. Заговорил Л.Дж. Троттер. Не стану утверждать, что он начал свою речь с возгласа: «Да чтоб мне лопнуть!» Но каждое его слово было пропитано именно этой мыслью. Он был, что называется, вне себя, и я даже слегка пожалел мамашу Троттер, при всей моей к ней антипатии. Царству ее пришел конец. Отныне и впредь было совершенно ясно, кто фюрер в доме Тротгеров. Червь вчерашнего дня – или, если угодно, червь десяти минут назад,- оказался червем в тигровой шкуре.
– Вопрос решен! – возопил он. Я почти уверен, что это слово здесь подходит.- Больше ты не будешь слоняться по Лондону, молодой человек! Мы сегодня же, прямо сейчас уезжаем отсюда…
– Что? – вякнула тетя Далия.
– …и как только прибудем в Ливерпуль, ты приступаешь к делу, притом, с самого низа, как тебе следовало сделать еще два года назад, если бы я не поддался уговорам вопреки собственному убеждению. Пять тысяч фунтов я отдал за ожерелье, и ты…
Чувства переполнили его, и он замолчал, чтобы перевести дух.
– Но, мистер Троттер! – взволнованно произнесла тетя Далия.- Вы же не уедете сегодня до обеда?
