Иван Стаднюк - Максим Перепелица

– Добрая крапивка! До костей продирает.

Вернулся и Василь с вожжами.

– Быстрее же! – торопит Кондрат.

– А штаны снял? – въедливо спрашивает Мусий.

– Снял, не беспокойтесь.

– Добре. Сейчас всыплем.

Наконец, вожжи опущены в яму.

– Готов?

– Готов!

Потянули дядьки к себе вожжи и тут… увидели, что над ямой показалась голова с рогами… Чуть не умерли от страха. Бросили барана на голову моего батьки, завопили и что есть духу с кладбища. Бежали до самой церкви, и все время кричали, и про коней своих позабыли.

Тут мне пришлось свой рассказ прервать, потому что Янко Сокор икать от смеха начал…

– Одним словом, было дело. Примчались Мусий и Ва­силь к церкви и давай лупить в колокола – как на по­жар. Прибежал поп, люди начали сбегаться. Но пойти ночью на кладбище никто так и не осмелился.

А батька воспользовался тем, что в яму вместе с бара­ном упали вожжи, вывязал на одном конце большой узел и начал закидывать его на вишню, что росла над ямой. Наконец, узел застрял между стволом дерева и веткой, и батька выбрался наверх, потом барана вытащил.

Утром все село во главе с попом пошло на кладбище. Поп – с кадилом, молитвой, «святой водой». А в воскре­сенье попы всего уезда съехались в нашу Яблонивку. Це­лую неделю читали молитвы, кладбище высвячивали, про­поведи говорили. Люди молились, несли в церковь прино­шения, лишь бы умилостивить бога, который за какие-то прегрешенья послал на село кару.

А мой батька, Кондратий Филиппович, сидел дома и посмеивался. Года два никому не сознавался, что это он тогда в яме сидел, что «чудо» на кладбище – его рук дело.

Так-то было. Долго помнили в селе эту историю и счи­тали, что это сова накричала дядьке Мусию и косому Ва­силию такую беду.

Посмеялись солдаты. А потом Янко Сокор говорит:

– С совой, конечно, верно – враки. Ничего она не накричит. А вот если заяц дорогу перебежал или, скажем, черная кошка – никуда не денешься. Будет неудача, а то и хуже.

Сказал я Сокору, что все это чепуха, но убедить не су­мел. Так и уснул он с мыслью, что ждет его беда.

А на рассвете заступил Сокор на пост.

Приближалось утро. На высоте, где меж долговязыми елями будет разбит наш лагерь, гулял ветерок, а у ее подножья над речкою – туман стелился.

Янко Сокор прохаживался вокруг палатки, где спало отделение, возле сложенных у погребка инструментов – топоров, пил, лопат, кирок-мотыг, ломов; выходил на ли­нейку. Словом – патрулировал.

И вдруг его внимание привлек человек. Он точно вы­нырнул из тумана, клубившегося над речкой. Вначале шел человек уверенно, зорко осматриваясь вокруг. Янко, как и положено в таком случае, залег; залег меж приготовлен­ных для палаток гнезд.

И тут человек увидел натянутую брезентовую палатку. Остановился. Потом попятился к ближайшему кусту и спрятался за ним. Оттуда долго наблюдал за палаткой. А когда решил, что она не охраняется, осторожно, от де­рева к дереву, выбрался на тыльную линейку лагеря, но от палатки держался на почтительном расстоянии.

Человек стал внимательно всматриваться в ту сторону, где начинался левый край палаточных гнезд, а потом пе­ребежал глазами на палатку, затем на гнезда, тянувшиеся в несколько рядов от нее к правому краю лагеря.

Янко догадался: человек считает палаточные гнезда. Зачем?! Зачем это ему нужно?..

А человек тем временем удалялся, считая гнезда.

Мгновенье Янко колебался. Как поступить? Поднять по тревоге отделение, но тогда неизвестный, заслышав шум, сиганет в кусты; поймать его там трудно. А нужно сказать, что у Сокора из оружия имелся только кинжал. Ни автоматов, ни винтовок мы с собой в лагерь не захва­тили: шли ведь на работу.

Янко Сокор быстро снял с себя шинель, выхватил из ножен кинжал и, зажав его холодное лезвие меж зубов, на четвереньках, как кошка, начал быстро пробираться вдоль передней линейки наперехват человеку.

Потом, таким же манером пробираясь между гнез­дами, пересек расстояние, разделявшее переднюю и тыль­ную линейку. Человек оказался впереди него шагах в два­дцати.

Сокор решил сбить неизвестного с ног, чтобы легче бы­ло с ним справиться. Но человек успел обернуться преж­де, чем Янко настиг его. Миг – и человек выхватил из кар­мана пистолет. Грохнул выстрел. Но пуля прошла мимо…

Когда мы подоспели Янко на помощь, он уже сидел верхом на неизвестном, приставив к его горлу нож.

А через неделю, после того как генерал вручил Янко Сокору именные часы, награду за задержание шпиона, я спросил у него:

– Что, Янко, большая беда – золотые часы иметь?

Он не понял моего намека. Тогда я напомнил о зайце, перебежавшем ему дорогу. Янко смущенно улыбнулся и ответил:

– Больше я в дурные приметы не верю.

СОЛДАТУ НЕТ ПРЕГРАД

Не могу сказать о себе, что я трусоват. Уже не помню случая, когда бы моя душа пряталась в пятки. Да кого хо­тите спросите, и всякий скажет – Максим Перепелица не из робкого десятка.

Ну, конечно, если не вспоминать случаев из моей доармейской жизни. Иногда, бывало, в Яблонивке идешь по улице, замечтаешься, и вдруг цап тебя за штанину! Со­бака! И залает, проклятая, не своим голосом. Разумеется, от такой неожиданности похолодеешь и так заорешь, что собака с перепугу кубарем в ров катится и потом полдня скулит от страха.

Или, бывало, поймает тебя дед Мусий в своем садочке, схватит одной рукой за шиворот, а в другой – целый сноп крапивы держит. Да еще допрашивает: «Как тебя, бесов сын, парить? Вдоль или поперек?! Как тебе больше нра­вится?» Нельзя похвалиться, что при такой ситуации чув­ствуешь себя героем.

Всякое бывало. Но бывало это давно и в расчет его можно не брать. Сейчас я не тот Максим, и нервы у меня не те. Ей-ей, не хвалюсь. Даже когда нас, солдат, первый раз бросали с самолетов, и то я… Правда, страшновато было. Но это же первый раз! Да и самолет очень высоко поднялся. Вдруг, думалось, парашют не раскроется. Шлепнешься на землю и, как пить дать, печенки отобьешь. Однако никто не заметил, что такие думки были у Мак­сима в голове. Даже наоборот. Как командир отделения, держал фасон и еще попросил у лейтенанта Борисова раз­решения затяжным пойти к земле.

Словом, хватает у меня выдержки.

А вот сегодня случилось вдруг такое, что сердце мое не на шутку дрогнуло. Честно скажу – испугался Максим Перепелица… Не то, чтоб сильно испугался, но…

Лучше расскажу все по порядку.

Каждому известно, что период учений – самое трудное для солдата время, но и самое интересное. Сегодня уче­ния закончились у нас рано. Солнце стояло еще высоко, а батальоны нашего полка уже атаковали кухни, что ды­мились вдоль всей опушки соснового леса. Как всегда во время обеда, настроение у солдат бодрое. Звенят котелки и ложки, кругом слышен смех, разговоры, шутки.

Мое отделение благодаря заботам своего командира, это меня значит, пообедало раньше всех. Потом быстро вымыли и высушили котелки и принялись за чистку ору­жия.

Сидим мы на травке, разложив перед собой паклю, масленки, ружейные приборы, и ведем разговор – обсуж­даем сегодняшнюю десантную операцию.

– А в других отделениях оружие уже вычищено, – неожиданно раздается сзади меня голос.

Узнаю нашего командира взвода лейтенанта Борисова и проворно вскакиваю на ноги.

– Зато они еще не пообедали, – оправдываюсь.

– Первая забота солдата – об оружии, – говорит лейтенант и недовольно хмурит брови.

Хотел я ему тут высказать свое мнение, что живой че­ловек, мол, прежде всего. Но смолчал, потому как знал – лейтенант ответит: жизнь солдата на войне в первую оче­редь зависит от исправности его оружия. Смолчал еще и по другой причине: Борисов тут же сообщил мне такое!..

– Ладно, – говорит и улыбается. – После будем тол­ковать об оружии. А сейчас бегите вон на ту высотку, где вертолет стоит. Генерал вас ждет. Он вам сейчас лично объяснит, что главнейшее в солдатском деле.

Стою я ни живой ни мертвый. Чем же я провинился, что к самому генералу меня вызывают?

Перебираю в голове все свои последние грехи и про­машки. Вроде ничего такого не натворил.

– Бегом! – торопит меня лейтенант Борисов.

Бегу. Бегу и продолжаю думать. Может, старшина Саблин нажаловался? Вчера на привале поспорил я с ним, что могу кого угодно связать палкой. Не поверил старшина: думал – шутит Перепелица. И согласился, чтоб я его связал.

– Обижаться не будете? – спросил я у старшины.

– Никакой обиды, – ответил он.

Раз так, вырубил я длинную толстую палку, расстег­нул на гимнастерке Саблина две нижние пуговицы и пред­ложил ему засунуть обе руки за пазуху. Когда он это сделал, я протянул палку у него под мышками так, чтоб она оказалась на груди, над кистями засунутых в пазуху рук. Потом неожиданно дал старшине подножку. Он сва­лился на спину, даже ноги задрал. Этого мне и нужно. Палка, продетая под руки, торчит по бокам Саблина, как длинная ось. И я ловко закидываю за эту «ось» вначале одну, а потом другую ноги старшины.