Азиз Несин - Избранное
Паук не выходит у меня из головы, я иду в ванную. Почему? Так просто… Иду, и все… Паук все там же, он не оставляет попыток выбраться. Ну и пусть карабкается… Подъем – падение, падение – подъем. Да, не выйти тебе из белой ямы! А у меня нет никакого желания убить тебя и тем избавить от мучений!..
Человеку давали разные определения: «человек – это смеющееся животное», «мыслю – значит, существую», «человек – думающее животное», «человек – разговаривающее животное», «человек – самое совершенное животное». По-всякому определяли человека.
По-моему, человек – это мучающее животное. Потому что никто не умеет так мучить, как человек… Но полнее и точнее это определение будет звучать так: «Человек – мучающее и мучающееся животное».
Оставив паука, я возвращаюсь к своим мукам за письменным столом. Вечер уже на пороге. Когда же я раскачаюсь? Еще раз просматриваю заметки, которые могли бы подойти. Стараюсь закрутить сюжет. Но опять звонок…
Входит мой приятель. Он решил навестить меня сегодня. Мы садимся, нам приносят чай. А чистые листки бумаги лежат и ждут рассказа.
Говорим, говорим, говорим… Гость пришел за тем, чтобы одолжить у меня двадцать лир. Ему, значит похуже, чем мне. Я даю…
Потом появляется инспектор – принес счет за электричество…
– Оставьте счет, мы внесем деньги позже… Звонок… Крики на улице… Листки на письменном столе… Паук в ванной…
– Иди ужинать!
Я иду в ванную помыть руки, паук все еще борется. Взбирается, скатывается, падает на то же место…
Мы ужинаем. Потом… Но что я за брюзга, что за угрюмый человек! Посмейся немного, поиграй с детьми!
Теперь уже входят трое гостей. Я их оставляю и иду в ванную, к пауку. Бедняга совсем выбился из сил. Гости ушли. Домочадцы укладываются спать. Замолчало и радио. Наконец-то наступает тишина. В ванне – паук, я – за рабочим столом. Сейчас я по-настоящему примусь за работу. Набросал несколько сюжетов… Ни один пока не нравится, ни один не разворачивается в хороший рассказ. Я зачеркиваю, пишу, снова зачеркиваю…
Сегодня ночью у меня должен получиться хороший рассказ. Завтра, в субботу, пораньше с утра сдам его издателю и получу деньги… Не можем же мы на воскресенье остаться без денег! От напряжения у меня набухли веки и клонит ко сну. Я встаю, прохаживаюсь по комнате. Чтобы прогнать сон, иду в ванную и ополаскиваю лицо холодной водой. Паук в ванне… Все еще не выбрался на волю. Вернувшись к столу и просмотрев то, что уже написано, убеждаюсь, что получается совсем не смешно… Читатели хотят, чтобы я их рассмешил. Издатель именно за это платит мне деньги. Я склоняюсь над чистыми листами. Незаметно дрема овладевает мной, я просыпаюсь от удара головой об стол. Смотрю на часы: половина четвертого. Самое лучшее было бы лечь в постель и встать пораньше утром. Сейчас у меня ничего не выйдет. Вдруг мне приснится вещий сон? Не раз бывало, засыпая с мыслями о рассказе, я во сне сочинял его. И очень удачный. Но прежде чем лечь, я захожу в ванную.
Паук продолжает добиваться свободы. Настойчивость этой твари восхищает меня. Сон как рукой сняло, я с любопытством слежу за ним, присев на край ванны… Тело паука состоит из двух сочленений: меньшее, переднее, красноватого цвета, заднее – темно-красное. Восемь ножек: четыре справа и четыре слева… Будто стремясь вонзить все свои восемь ножек в белую стенку, он карабкается, карабкается вверх, караб… и падает… Потом долго барахтается в воде, скопившейся на дне. Выбравшись из лужи и, как мне кажется, пошатываясь, подползает к стенке, останавливается ненадолго, отдыхает, собирает силы. Затем снова пытается взобраться наверх; с неимоверными усилиями продвинувшись немного, он скатывается вниз, падает на спину и беспомощно перебирает всеми восемью ножками в надежде перевернуться на живот. Зацепившись за что-то, встает па ножки. Ясно, у него нет сил шевельнуться… Уже двадцать часов он пытается вырваться из этой белой темницы… Должно быть, оп уже не видит возможностей для спасения и предоставил себя смерти… Нет, нет! Вот снова ползет. Опять начинает карабкаться… Поскользнувшись, падает…
Я неотрывно слежу за ним. Голова у меня свежая, как будто я только поднялся после долгого и глубокого сна… Быстро иду в комнату, беру том «Британики», нахожу статью «Пауки» и возвращаюсь в ванную. Паук неутомимо борется, а я читаю статью в энциклопедии.
Наблюдая за пауком, я перестал чувствовать к нему отвращение. Наоборот, во мне зародилось что-то вроде симпатии. «Неужели ты не испытываешь сострадания к этой букашке? – говорит во мне голос. – Убей его, избавь от мучений». А другой возражает: «Пусть сам спасается…»
Мне жаль убивать его, свое право на жизнь этот восьминогий Сизиф отвоевывал с завидным упорством.
– Давай, Сизиф, смелей, вперед!.. Карабкайся на белые стены!..
«Можешь взять и вытащить его из ванны, отпустить беднягу… Пусть живет…» – подсказывает мне голос. Но я не могу преодолеть в себе физического отвращения. Я брезгую притронуться к нему. И в то же время испытываю большое уважение. Я хочу, чтобы он спасся, и не могу преодолеть чувства брезгливости. Пусть или сам умирает, или выбирается из ванны…
Четыре стенки у ванны, три отвесные, а одна чуть-чуть поката… И вот я вижу, паук направился к этой покатой стенке!
Что его толкнуло к ней? Сообразительность, инстинкт?.. Такого поворота дела я не ожидал. Больше двадцати часов пробивал он себе дорогу по вертикальным стенкам, и, когда это ему не удалось, он пытается подняться по наклонной. Ползет и ползет… Вперед. Прошел половину пути. Вот остановился и отдыхает. Снова вперед. Как только ножки начинают соскальзывать, оп поворачивается бочком и ползет наискось. Браво! Вот молодчина! Нет, ты должен жить! Осталось уже совсем немного, еще одно усилие, ты преодолеешь стену, а затем… я тебя убью…
Но вот он опять падает… Мне от души жаль его. Ведь он добрался почти до самого верха. Он отдыхает на дне ванны, собирает силы и снова атакует стену… Вперед и вперед! Жми! Он снова у самого верха. Вот он доходит до ровной площадки. Остановившись и оглядевшись, куда-то быстро-быстро бежит… Сейчас я раздавлю его. Мне противно к нему притронуться. Поэтому-то я и уничтожу его. Нет, нет… Как можно уничтожить такого молодца! Попросту говоря, я испытываю настоящее уважение к пауку, сумевшему освободить себя из мучительного заточения… Браво! Браво, восьминогий Сизиф, ты имеешь право на жизнь!..
Я выхожу из ванной. Уже настало утро. Шесть часов… Два с половиной часа наблюдал я за пауком.
Здравствуй, новый день! Мне совсем не хочется спать. Я сажусь за письменный стол. Слова, фразы ложатся сами. Я не замечаю времени. Вряд ли я застану сейчас кого-нибудь в журнале. Что поделаешь? Воскресенье мы встретим без денег.
Если бы не было мух!
Когда ему исполнилось десять лет, он говорил:
– Эх, был бы у меня ранец, как у других ребят, были бы свои игрушки!.. Толстенные книги с картинками… Посмотрели бы, как я стал бы тогда учиться!..
В тринадцать лет ему, как и его сверстникам, купили книги, тетради, ранец, игрушки. Но успехами в учебе пока нельзя похвастаться.
– Эх, была бы у меня курточка, как у того мальчика… – мечтал он. – Мне очень трудно учиться потому, что отец, братья, мама – все мы живем в одной комнате. Попробуй выучи урок в таком гаме. Ах, был бы у меня свой уголок, свой стол, шкафчик! Тогда посмотрели бы, как я могу учиться.
В восемнадцать лет ему выделили собственную комнату.
– Можно ли чего достигнуть, если не имеешь и десяти лир в кармане? Мне нужны книги, справочники, а мне их не на что купить.
Когда ему исполнилось двадцать, он имел на карманные расходы десять лир, а иногда и больше.
– Закончить бы быстрее учебу!.. Одно дело жизнь, другое – учеба… Вот окончу факультет и начну работать. Я буду работать, как зверь, увидите!.. Напишу повесть, нет, роман! Ах, скорее бы сдать экзамены…
В двадцать четыре года он окончил факультет.
– Я никак не могу найти дела по душе, – жаловался он. – К тому же скоро подойдет срок службы в армии. Вот поэтому-то ничто и не идет на ум, а пока не засядешь за работу по-настоящему, ничего путного не получится. Я напишу такое произведение, что все заговорят обо мне! Ах, эта армия… поскорей бы прошли годы службы.
К двадцати шести годам он отслужил в армии.
– Я все никак не могу начать работать так, как мне хочется. Эти заботы о хлебе насущном. Каждый день – одно и то же. Пока человек не имеет приличной работы, постоянного дохода, разве он может посвятить себя творчеству?
В двадцать восемь лет он получил хорошую работу.
– У меня нет условий для творчества, – жаловался он. – Человеку нужна квартира из двух комнат. Нужен радиоприемник. Устанешь от работы – включи радио и послушай музыку. Отдохнешь – дальше пиши. Ах!.. Был бы у меня приемник…
В двадцать девять лет он снял двухкомнатную квартиру.
