Алекс Тарн - Протоколы Сионских Мудрецов
«Э нет, — продолжал настаивать Эльдад. — Ученость тут не при чем. Ученые толкования мне и так известны — они в книгах записаны. Меня же конкретно твое житейское мнение интересует, как человека свежего, так сказать. А насчет главы — не беда, я тебе сейчас в двух словах расскажу. Да ты, наверное, об этом и сам слышал — про разведчиков…»
Шломо пожал плечами. Он и впрямь помнил эту известную библейскую историю о двенадцати разведчиках, посланных Моисеем из пустыни в Землю Обетованную — разузнать, что к чему и рассказать народу, только-только из Египта вышедшему, что его ожидает там, на конечной остановке.
«Слышал, — сказал он. — В общих чертах.»
«Я тебе напомню, на всякий случай. Разведчики вернулись через сорок дней. Десятеро из них принесли плохие вести — мол, хоть и хороша земля, но уж больно сильны тамошние народы — все, как на продбор, великаны, — не одолеть. Двое других пытались успокоить народ, говоря, что все будет в порядке, но народ поверил большинству, испугался и решил вернуться в Египет. За это Бог покарал их сорокалетним скитанием в пустыне — пока не вымрут все те, кто отказался исполнить Его волю.»
«О'кей, — кивнул Шломо. — Ну и что? Что тут неясно?»
«Видишь ли, согласно Танаху, десятеро говорили, что эта земля пожирает живущих на ней. Что ты об этом думаешь?»
Шломо почувствовал, что кровь приливает к затылку и сотнями мелких иголочек покалывает изнутри. Он посмотрел на Эльдада, но тот внимательно изучал рисунок на скатерти. Что ж… Каков вопрос — таков ответ.
«Я думаю, — сказал Шломо, не сводя глаз с хозяина дома. — Я думаю, что даже двум оставшимся праведникам было нечего на это возразить.»
«Это так, — согласился Эльдад, по-прежнему глядя в стол. — Когда Калев и Йехошуа возражали десятерым, они действительно говорили только о возможности одолеть местные народы. Тем не менее, слова о пожирании названы в Танахе клеветой.»
«Что за чушь, — резко сказал Шломо. — Какая клевета? Взять хоть тебя, Эльдад. Таких, как ты и Цвия, называют «солью земли», и это, заметь, положительная характеристика. Для чего же существует соль, как не для употребления в пищу? Употребления в пищу кем? Понятно, кем — землей. Соль — чья?.. Соль — земли. Так что съедят вас за милую душу. И не только вас — всех. Вот я, Эльдад, — простой неученый еврей; таких называют «ам хаарец», народ земли. Ты только послушай: «ам». Так говорят, когда хотят показать, будто что-то заглатывают — а-ам… и нету. И после этого ты еще утверждаешь, что эти слова разведчиков — клевета?»
Он остановился и перевел дыхание. Над столом повисла тишина. Эльдад молчал, дети испуганно смотрели на отца, Цвия, спиной ко всем, стояла, опустив праздные руки в раковину с грязной посудой. Шломо стало нестерпимо стыдно. Что он тут делает, в этом мирном, теплом гнезде, он, ошметок нетанского взрыва, с головы до ног обвешанный кровавыми кусками того пасхального вечера? Еще ладно — Эльдад с дурацкими его вопросами, но при чем тут дети, Цвия? Уж их-то мог бы оставить в покое со своими людоедскими откровениями…
Шломо принужденно улыбнулся, ища способ исправить положение.
«На самом деле, — продолжил он смущенно. — Все это поедание — фикция. Когда человек умирает, его кладут в землю, и она как бы съедает его. Вот и все. И потом, что это меняет: поедает… не поедает?.. Разве для нас есть какая-нибудь разница?»
Счастливая мысль вдруг пришла ему в голову.
«Вот скажи, Эльдад, — сказал он. — Насколько я помню эту историю, когда народ услышал о наказании, то все дружно раскаялись и хотели отмотать пленку назад — мол, прости нас, Господи, бес попутал, вот они — мы, на все готовые? Даже в бой полезли — сражаться за Землю Обетованную. Было такое?»
«Было, — ответил Эльдад. — Так оно и было. Поднялась часть народа на гору, думая, что тем самым исполняет волю Бога. Но Бога уже не было с ними. Поэтому разбили их враги, многих поубивали, обратили их в бегство и гнали почти до полного истребления.»
«Почему же такая жестокость со стороны Всевышнего? — спросил Шломо. — В чем их преступление? Почему то, что еще вчера было правильным, вдруг стало преступным сегодня?»
«Потому что божественная воля изменилась. — ответил Эльдад. — Потому что Бог уже назвал свой приговор — сорок лет в пустыне. Потому что, после этого приговора, пытаясь влезть на гору, они снова грешили против желания Бога.»
«Вот именно! — воскликнул Шломо. — Вот именно! В этом-то все и дело. Есть План, которому мы обречены следовать, так или иначе. Ты можешь лезть на гору или на стенку — все равно, против Плана не попрешь. То есть, переть-то можно, только Плана тем самым не изменишь, только лоб расшибешь. И обрати внимание, логики тут нету никакой: ведь еще вчера лезть на гору было вполне правильным и божественно-корректным, а уже сегодня — дудки, получай по морде… А может и есть она, логика, да вот известна она только тому, кто План этот написал… Правильно я толкую?»
Эльдад пожал плечами. «Не знаю… Насчет логики — тут есть разные мнения, а вот по поводу Плана — вроде правильно.»
«Ну и ладно, — обрадовался Шломо. — Мне и этого достаточно. Возвращаясь к твоему вопросу относительно поедания — какая тебе разница, что именно эта земля с тобой делает, если ты находишься в ней согласно Плану? Может, так и должно быть, чтобы эта, родная, обетованная земля тебя съела? Может, ты ей тоже обетован, как пища ее единственная? Может, помрет она с голоду без тебя? И ведь действительно, разве не помирала она без нас все эти две тысячи лет?
«И потом — допустим, что пойдешь ты против Плана, как те, что на гору полезли. Допустим, скажешь: не хочу я быть ничьей пищей, я сам по себе, отстаньте от меня с людоедскими вашими претензиями… Только поможет ли это? Все равно ведь сожрут — чужие ли страны, пучина ли морская, волки ли в лесу… А то — и настоящие людоеды на заброшенном острове в Тихом океане…»
Шломо хищно оскалился, изображая тихоокеанского людоеда, и дети с готовностью рассмеялись. Напряжение спало.
«Шломо, — сказала Цвия. — Тебе надо в ешиву поступать. Из тебя рав получится — на загляденье.»
«Спасибо, Цвия, — поблагодарил ее Шломо. — Поздно мне этим делом заниматься. Вот тезка пусть учится.» Он потрепал по затылку мальчика, распрощался с хозяевами и вышел на улицу.
Луна уже забралась высоко; в ее белом свете Шломо, не торопясь, шел к своему каравану.
План, — думал он. — План… План с большой буквы. Совсем как у Кагана, костлявого Старшего Мудреца в твоей нелепой бэрлиаде. Смех, да и только. Но ведь как все гладко получилось… И что интересно — никто доказательств не спрашивает — что Эльдад — живой бородач во плоти и крови, что выдуманный Мудрец Хаим в твоих же «урюпинских» рассказах. Отчего так? Скажи людям, что входить они должны через переднюю дверь, а выходить через заднюю — потребуют доказательств, будут спорить до хрипоты, всю душу тебе и себе вытрясут, да и не согласятся в конце концов, разделятся на десяток партий, объявят смертельную войну, друг друга перебьют, двери эти злосчастные сожгут к черту, но к согласию не придут. А скажи что-нибудь совсем нелепое, но таинственным, неведомым, Верховным Планом освященное, к примеру: завтра, согласно Плану, всем левшам-бухгалтерам — смерть, а одноглазым велосипедистам — бессмертие… и никто спорить не станет. Скатают аккуратно нарукавники и пойдут писать завещание.
А почему? Видели они этот План? Знают его автора? Шломо усмехнулся. Ну, положим, относительно «урюпинских рассказов» все как раз таки ясно. Автор «урюпинского» Плана ему известен. Ему, но не Хаиму. Хаим-то знать не знает, что сочинен этот таинственный План, как, впрочем, и сам он, Хаим, отнюдь не могучим и ужасным демиургом, а вовсе даже наоборот — затрюханным литературным негром, двадцать центов за слово в базарный день! Ха!..
Хотя, на самом-то деле, если разобраться, то чем он, Шломо, не демиург, не создатель? Разве не властен он своею мощною рукою над им же придуманным миром «бэрлиады»? Властен и еще как! Кого хочет — казнит, кого хочет — милует. К примеру, вот Дафна висит сейчас на волоске; от кого ее жизнь зависит, если не от Шломо-демиурга? Вот она, ее жизнь молодая, ее любовь сумасшедшая, вот они — телепаются на шломиной ладони, вот они — дергаются на ниточках, привязанные к уверенным пальцам Шломо-кукловода…
Он вдруг обнаружил, что давно уже стоит под фонарем, пристально глядя на свои руки с растопыренными пальцами.
Э-э-э, Шломо, стоп, — сказал он сам себе. — Стоп, братишка. Ты говори-говори, да не заговаривайся. Так ведь недолго и в психушку загреметь. Там, небось, полны палаты такими демиургами… Хотя с Дафной-то надо бы завершить. Нехорошо ее так оставлять. Какой там был План относительно Дафны?..
А был ли план? Честно говоря, плана не было; приступая к очередной порции «бэрлиады», Шломо никогда не представлял себе, куда именно завернет его сюжет. Конечно, предварительные наметки имелись всегда, но они столь часто менялись под давлением естественной логики событий, что называть их планом язык не поворачивался. Тем не менее, согласно этим предварительным наметкам, Дафна должна была умереть. Да-да… именно так он и планировал это тогда, вечность тому назад. И именно с этим он был категорически несогласен сейчас, стоя на Хореше, под фонарным столбом с болтающимися на нем луной и лампочкой. Катягорически…
