Джером Джером - Они и я
На это Эльвира, не переставая вязать, должна ответить:
— Что же это такое?
Но Эльвира с этим не согласна. Она вскакивает со стула и, прежде чем общий друг успевает удержать ее, у нее вырывается:
— Послушай! Если ты вернулся домой только для того, чтобы дразнить меня…
До сих пор общий друг держался твердо. Но за хороший исход он может ручаться только при безусловном повиновении. Эльвире следовало бы сказать только:
— В самом деле?
Общему другу пришлось призвать на помощь весь свой такт, чтобы разговор не принял оборот ссоры между ими троими.
Адольфусу было позволено продолжать, и он объяснил, что его первоначальным намерением было поговорить об обеде. Друг на этот раз успел предупредить ссору.
Эльвира сказала:
— Об обеде! Ты жалуешься на обед, который тебе подают?
На это Адольфус смог ответить:
— Да, именно жалуюсь. — И привел свои доводы.
Эльвире казалось, что общий друг лишился рассудка. Говорит ей: «Подождите! Ваше время придет!..» Какая из этого польза? Тем временем половина того, что она собиралась сказать, вылетит у нее из головы.
Адольфус договорил свою критику на кухню Эльвиры до конца, и после того Эльвира, не будучи в состоянии сдержать себя, величественно поднялась с кресла.
Общий друг был избавлен от труда сдерживать Адольфуса. Пока Эльвира не договорила до конца, Адольфусу не удалось даже открыть рта.
— Он недоволен обедом! Он, который ежедневно может обедать с своими масонами. Неужели он думает, что обеды эти нравятся ей больше? Ей, обреченной на сидение дома и съедание их! За кого он ее принимает? За страуса? Чья вина, что они держат неумелую кухарку, слишком старую, чтобы учиться, и слишком упрямую для того.
В чьей семье эта кухарка состарилась? Не в семье Эльвиры. Только из желания угодить мужу она терпела ее. И вот благодарность! Да!
Она, обессиленная, опускается в кресло. Адольфус изумлен и смущен. Он сам всегда недолюбливал эту женщину (кухарку). Может быть, она и предана, но хорошей кухаркой никогда не была. Если бы с ним посоветовались, он бы предложил назначить ей небольшую пенсию. Эльвира бросается Адольфусу на шею.
— Отчего ты раньше не говорил мне этого?
Адольфус прижимает ее к сердцу.
— Если бы я только знал!
Они обещают общему другу никогда впредь не ссориться без его помощи.
Исполнение было хорошее. Наш пастор, холостяк, сказал, что это для него урок. У Вероники на глазах были слезы. Она шепотом сообщила мне, что находит пьесу великолепной. Вероника умнее, чем все думают.
XII
Мне досадно, что переделки в доме окончены. Есть пословица: «Дураки строят дома, чтобы в них жили умные люди». Ну, это смотря что кому. Дурак получает удовольствие, а умный — кирпичи и цемент. Помню одну курьезную историю, которую подцепил много лет тому назад на железнодорожной станции. Я прочел ее между Парижем и Фонтенбло. Трое друзей, из молодой богемы, покуривая трубочки после скудного обеда в дешевеньком ресторанчике Латинского квартала, начали раздумывать над своей бедностью и долгой тяжелой борьбе, предстоящей еще им.
— Мои темы очень оригинальны, — вздыхал музыкант. — Но пройдут годы, пока я научу публику понимать их, если вообще когда-нибудь это удастся мне. А между тем я буду жить в неизвестности, в бедности; люди, не имеющие идеалов, будут обгонять меня, обдавая меня грязью, разбрасываемой их экипажами, а я буду трепать обувь о мостовую. Право, нет справедливости на свете.
— Проклятый этот свет! — согласился поэт. — Но подумайте обо мне! Моя судьба еще тяжелее вашей. Ваш дар у вас в душе. Я обязан передавать то, что меня окружает, и это — я предвижу — всегда останется темной стороной моего существования. Моя душа изнывает по красивым сторонам жизни. Небольшая доля богатства, расточаемого людьми обыкновенными, дала бы Франции великого поэта. И я думаю не об одном себе…
Художник засмеялся.
— Я не могу взлетать на вашу высоту, — сказал он. — Откровенно говоря, я имею, главным образом, в виду самого себя. Почему же не поступать так? Я даю обществу красоту; что же оно дает мне в отплату? Этот замечательный ресторан, где из отвратительной посуды ешь кушанье с душком, да конуру на чердаке, где ютишься.
После многих лет плохооплачиваемой работы я могу — подобно другим, жившим раньше меня — попасть в свое царство, иметь свою студию на Елисейских Полях, красивый дом в Нельи; но, правду сказать, промежуточный период пугает меня.
Погруженные в себя, они не заметили, что какой-то человек, сидя у соседнего столика, внимательно слушал их.
Незнакомец поднялся и, с вежливой непринужденностью извинившись за то, что, почти помимо воли, вслушивался в их разговор, попросил позволения быть им чем-либо полезен. Ресторан был освещен слабо, и друзья, войдя, выбрали своим местопребыванием самый темный уголок. Незнакомец оказался хорошо одет; до речам и манерам его можно было принять за человека делового; лицо его при слабом свете, падавшем сзади, оставалось в тени.
Трое друзей искоса взглянули на него, принимая его за какого-нибудь богатого, но эксцентричного покровителя искусства.
Вероятно, он познакомился с их произведениями, прочел стихи поэта в каком-нибудь небольшом журнале, наткнулся на какой-нибудь этюд художника, посещая лавку какого-нибудь перекупщика в Сент-Антуанском предместье, поразился красотою ноктюрна в F-моль, принадлежащего композитору и слышанного в ученическом концерте, и, собрав сведения о их борьбе с нуждой, выбрал такой способ познакомиться.
Молодые люди очистили ему место, смотря на него со смесью любопытства и надежды. Незнакомец предупредительно заказал подать вина и предложил сигары из своего портсигара.
Уже первые его слова принесли друзьям радость:
— Прежде чем идти дальше, — сказал незнакомец, улыбаясь, — я с удовольствием сообщу вам, что все вы станете знаменитостями.
Вино оказало действие на их непривычные головы. Сигары незнакомца были необыкновенно ароматны. Казалось самой естественной вещью в мире, что незнакомец может предсказывать будущее.
— Вы приобретете и славу и богатство, — продолжал приятный незнакомец. — Все приятные веши станут вам доступны: поклонение, почет, каждение общества, духовные и материальные наслаждения, очаровательная обстановка, избранные друзья, всевозможная роскошь и удобства, — весь мир для вас будет ареной наслаждений.
Грязные стены ресторанчика, казалось, расплывались в пространстве пред глазами молодых людей.
Они зрели себя богами, гуляющими по садам, олицетворяющим их мечты.
— Но, увы, — продолжал незнакомец, и при первых звуках его изменившегося голоса видение исчезло, грязные стены появились снова, — все это требует времени. Все вы трое уже перейдете за зрелый возраст, прежде чем начнете пожинать справедливую награду за свою работу и таланты. А тем временем, — симпатичный незнакомец пожал плечами, — будет старая история: гении будут проводить молодость в борьбе с равнодушием, насмешкой, завистью; тяжелая обстановка вместе с нищетой и однообразием жизни будет давить их дух.
Будут еще зимние ночи, когда вы будете бродить по улицам иззябшие, голодные, одинокие; повторятся летние дни, когда вы будете прятаться по углам, стыдясь своего потертого платья; узнаете холодные утренние сумерки, при которых будете наблюдать за страданиями любимых людей, не имея возможности, из-за своей бедности, облегчить их мучения.
Незнакомец замолк, пока старый слуга наполнял опустевшие стаканы.
Трое друзей стали молча отхлебывать.
— Я предлагаю, — сказал незнакомец с приятным смешком, — миновать обычный период испытания, перескочить через промежуточные годы и сразу достигнуть нашего настоящего назначения.
Незнакомец, откинувшись на спинку стула, смотрел на троих друзей с улыбкой, которую они скорее чувствовали, чем видели. И что-то в нем — они не могли определить, что именно — заставляло думать, что для него все возможно.
— Это очень просто, — уверял он их. — Заснуть на некоторое время и забыть, и года окажутся лежащими позади вас. Ну, что же, господа, согласны вы?
Вопрос, казалось, вряд ли требовал ответа. Сразу оставить позади себя долгую, тяжелую борьбу; без боя торжествовать победу! Молодые люди переглядывались. И каждый, думая о том, что получит, готов был предпочесть добычу битве.
Им показалось, что огни вдруг погасли, как будто бы вихрь перенес друзей туда, где слышались всевозможные звуки, и их окутал мрак. А затем — забвение. И опять возвращение света.
Они сидели за столом, сверкавшим серебром и красивым фарфором. Красное вино искрилось в венецианских кубках, разнообразные фрукты и цветы вносили приятную пестроту. Слишком роскошно отделанная, чтобы назваться изящной, комната показалась им кабинетом одного из больших ресторанов. Такие помещения им иногда случалось видеть мельком сквозь открытые окна в летние ночи. Комната была освещена мягким светом ламп под абажурами. Лицо незнакомца оставалось в тени. Но что изумило каждого из трех друзей — это что каждый увидал напротив себя еще двух джентльменов с порядочными лысинами и довольно потрепанными физиономиями, черты которых казались им странно знакомыми. Незнакомец поднял бокал с вином.
